Чемодан с фотографиями.
Начни – и потянется.
То ты в зайчика ряженый,
То ты плачешь... Останутся
Слёзы высохшие
Паровозик сломанный.
На коленях у матери,
Застеснявшийся, скованный.
И дальше, и прочее.
Папа в шляпе.
Лебеди чёрные.
Ленинградские ночи.
Атланты огромные.
Дядя Витя с дочерью.
(Я любил её, помню.)
Это даже не призраки,
Не видения прошлого.
Это как бы признаки
Уходящего.
Никогда не пошлого.
Настоящего.
.
* * *
«...И — ветер лишь затих — следы их завели
В сад яблок золотых на Западе Земли!..»
...Попали вовремя сюда мы!..
Какие здесь играют дамы
На цитрах, флейтах и на лютнях!..
Как хорошо!.. Как многолюдно!..
(Фаусту)
...Встряхнись, поэт!.. Приди в себя же,
И очень ты меня обяжешь,
Не будешь коль...
(Глядя в сторону, восторженно замирает.)
О, эта, в черном!..
...Ты на людей коситься чертом...
Что, потерял отца ты, брата ли?..
Ну, погрустили, ну — поплакали,
И все, и тема уж исчерпана!..
Вон та, смотри — за клавичембало...
Здесь воздух эросом пропитан...
С нее, с нее, клянусь копытом,
Писал шедевр свой Леонардо!..
(Оглядываясь по сторонам)
...Пассионеза и альгарда,
И самый новый — мавританский, —
Известны им все эти танцы!
Казалось бы — Испанья, варвары...
...Как улыбается, коварная!..
О-ох, знаю я улыбки эти!..
(Рассматривает гостей)
«...Кто там, в малиновом берете?..» —
Не верю — Пьер де Бонифас!..
А вот, смотри, идет на нас...
Свернул, — Арнольд из Вилланова!..
(Вертит головой, восхищенно)
...Граф Адальберт!.. Савонарола!..
Торральба!.. Пьетро Аретино!..
А вон — прелестная картина:
Дитя — семь лет! — у клавесина —
Всю ночь! — Джованни Палестрина!..
...А там — Гийом де Пуатье!..
(Шумно вдыхает носом запахи.)
...Здесь знают толк в еде-питье!..
О, фейерверк!.. О, изобилье!..
(С ужасом)
И это все — чуть не забыл я!
(Толкает Фауста, громко шепчет, показывая ему на кого-то в стороне)
...Смотри!.. Вон, в шали — та! — в цыганской,
Стоит с Бернардом Тревизанским...
Ну, это в миг улажу я —
Считай, она уже твоя!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
.
Горизонт растрескан на краях,
Молоком забрызган небосвод.
Прорастая солнцем на костях,
На полях сражений зреет мёд.
Здесь под волчий вой свистела смерть,
Отточив косу, чтоб тоньше звук,
И металла злая круговерть
Заглушала стон и сердца стук.
Шестьдесят шестой замкнулся год,
Барбаросса сник и постарел.
В каждом камне русский генный код
Лез под ноги и сбивал прицел.
Ночью слышен шорох под землёй,
На осколках трудно мёртвым спать,
И Земля, укутав с головой,
Их качает, как младенца мать.
Новый день начнётся с птичьих прав,
Их отвоевал в боях народ.
Потревожив сон цветов и трав,
Пчёлы собирают горький мёд...
Я человек из лучших человек.
Люблю свою маму бумажную.
И папу картонного тоже люблю.
Все нежное, нежное, разное,
Все разное в сердце своём утоплю.
Ещё есть сестра у меня
Стеклянная, Катей зовут её.
Она по стеклянной росе по утрам,
Она по росе необутая
Ходила, стеклянная Катя-гора.
И бабушка есть фарфоровая.
Ну ведь конечно фарфоровая.
Я обниму её бережно-бережно
И руки, как реки узорные
Я в руки возьму свои нежно.
Так нежно.
Неуловимое в ночной прохладе
Родным теплом с губ предающих дышит.
Я замираю, чтоб его услышать –
Шептанье осени в потухшем взгляде.
Ловлю по ветру поцелуи ночи
В своей душе, куда проникло время.
Соблазна грех затушевала темень.
Себя теряет, кто немало хочет...
Необъяснимое искать нет смысла;
Пергамент лучший – листопадов шторы.
Журчит заря весёлым птичьим вздором:
Их разговоры, что чужие письма...
Неуловимое утра касанье –
Грусть неизбежная и боль потери,
И только стёкла в окнах запотели...
И дождь прошёл...
Осень инеем заполнит грудь,
Прелый лист за окнами ржавеет...
Дома нет! Скажи:
Пошла ты грусть!
И Она войти к нам не посмеет.
В осень не обидно умирать,
От предчувствий сердце разойдется
Швами, ни зашить, ни залатать
Иль нечаянно тоскою поперхнется.
Смерть не боль, равно, что засыпать,
Ласковая бездна поцелуев,
Не ложись
Со мной в одну кровать,
У тебя минуты не торгую,
Не торгую дни, давно плевать,
Мне тогда
С тобой всего желалось,
Равнодушен, если хочешь знать,
С кем таким сегодня ты встречалась...
И не плачь,
А лучше все забудь,
Чаю
Полну кружку на дорожку,
Не клянись, не вешайся на грудь.
Это ль жизнь
Со всеми понемножку?
Это сумерки,
Бог с тобой ...
Выхожу под свинцовый купол,
Одинок
Должен быть герой
В лакированном мире кукол
Это сумерки-
Эта роль,
Слышишь ,тУгу, горланит ветер?
Как и я
Такая же голь,
Оборзев за запреты метит
Это сумерки ,я немой
Этот стих-холостой выстрел,
Вороньем
Над моей головой
Словно падаль клюют
мысли
Ах ты, Господи,
Я же живой!
Неуклюжий ,большой дурень
Красота твоя-Яд
злой!
Наполняющий вены бурей
В молочнокислом шёпоте рассвета
И в слепоте заоблачного солнца
Я обрела непостоянство лета
И жёлтый лик запившего японца.
Пропитанная пылью, солнцем, солью,
Я поседела, прожигая будни.
И упиваясь этой новой ролью,
Совсем забыла городские блудни.
Забыла я границы стен и зданий.
Забыла пошлый цвет от светофора.
Прибой диктует ритмы колебаний.
И скалы Карадага – песнь фурора.
Добро недоброе все ищет
Своего...
Выпячивает грудь, бубнит о чести...
И сам такой,
И рядом никого,
Я так давно уже не против лести
Вот оно.., вот мой ход,
Вот мой выход, моя
сцена
Не дрожу, не цежу
не отмашка-
Махнув рукой,
Я спокойно скажу:
-Вот он я!
вытирая пену
-Сколько будет- беру
все беру,
принимаю бой!
Ты приедешь? Приедь,
Отпечатки моих
Глаз
Здесь на стенах домов,
В облаках,
над рекою повис-
Мой угрюмый Циклоп,
На Ситэ,
Самый первый АЗ!
В этом городе грез
растворенном
в туманности лиц
И откроется все:
Как крошил кулаками
воздух,
Как зубами хватал
и глотал стеклянеющим ртом
Холодцой обжигаясь,
давясь,
кислорода дозой
Ускользающий мир,
я вдыхал про запас
на потом...
И пусть хлещет смеясь
лупит в окна лучем
Весна
Я не всех прогулял!...
Я не всех порешил
синиц
У меня по все дни,
лишь Надеждой полна
казна
Что увижусь с тобой
Хоть одной
Из бумажных птиц!