Вот такая из окна картина:
на дереве Синяя сидит Птица,
и каждый подойдет, и удивится,
и дальше идет – у него дел рутина.
У одного забастовка на его заводе,
у другого – не достроена дача,
и только ребенок оглядывается плача,
но он мал, и его от Птицы уводят.
А вечером вместо сказки на ночь
он попросит рассказать о Птице,
но папа нахмурится и удивится,
он сам забыл уже о ней напрочь.
В природе синих птиц не бывает,
добавит мама, сев тоже рядом,
послушай лучше про курочку Рябу,
а завтра поедем в зоопарк на трамвае.
Там будут мохнатые и полосатые звери,
и в большом количестве всякие птицы:
журавли, попугаи, и орлы, и синицы,
но синих – нет, ты должен нам верить!
А бабушка заохает и засуетится,
ребенок, кажется, температурит!
А папа встанет у окна и закурит,
и увидит, как улетает Птица.
Я боюсь тебя, белый лист.
Вдруг, после ночи долгой
ты останешься чист,
как Волга...
Я боюсь, что словам моим
не доверишься ты беспечно.
Ты похож на квадратный дым,
улетающий в вечность.
Я боюсь в эту ночь, в этот дождь
пером твою плоть корябать.
Если ты океан, ну что ж,
значит, я твой корабль!
Значит, вместе мы смысл поймём
нашего фрахта,
в стихотворенье собьём
коктейль фантазий и факта.
Но ты тоже, бойся меня!
Вдруг всё, что во мне вообще есть,
вырвется брандспойтом огня
и ахнет общественность...
И..., удаляясь, с пеплом моим,
ты скажешь, словам не поверив, –
я просто, просто, просто дым,
а был листом белым...
96 г.
Я ль жертвой бедствиям на алтаре старенья
паду безропотно?.. Гори, огонь, гори!
В слезах и жалобах бессильное смиренье
огнеубийцею рождается внутри.
Земля, ты мачеха! Но в памяти замри
тоской – пронзительней потерянного зренья,
как детство пенкою июльского варенья
и запылавшие на белом снегири.
Пусть медь и золото куёт коринфский молот,
пусть обжигающий охватит сердце холод,
любовь и ненависть – на разных полюсах.
Жена отмстившая несёт себя Гекате:
смотри, как стелется гостеприимно скатерть –
Медеей вышитый узор на небесах.
Царство небесное – тем – кто в заоблачном плёсе.
Вечный покой, мир – благодать и райский уют.
Там нет криминала, на хлеб Христа ради не просят.
Смиренные львы рядом с овнами травы жуют.
Царство земное для тех, кто ещё на планете
в горе и счастье, в любви и великих грехах,
тем, кто без света живёт в этом суетном свете,
верит и нет во спасение на небесах.
Смотрят прощённые души на землю, вздыхая,
красивую землю, зелёную на голубом.
Нет ада страшнее, но нет и прекраснее рая,
в добром и злобном, и яростном царстве земном.
Было бы здорово, если бы волей живущих
царство земное в небесное преобразить,
чтоб и у нас были райские души и кущи,
чтоб на Земле без сумы и конвоя прожить.
Боли не будет. Не будет вины и страданий.
Мир станет мудрым, счастливым и молодым.
Давайте, земляне, сотрём эти чёрные грани
меж царством небесным и ветреным царством земным.
На семь километров кругом: вода, вода.
Глубокие города,
Башни из льда,
Башни из льда.
Я на лодке утлой по белой воде плыву,
Думая: это ли наяву?
Здесь когда-то была, возвышалась моя страна,
Процветала во все времена.
Звуком полна
И моими друзьями полна.
Я гулял по высокой траве, и тут и там
Слышался звон и гам.
Отчего лодка моя уходит в густой туман?
Отчего всё то, что мне никогда не забыть,
Опустилось на дно?
Отчего, когда я буду с ним говорить –
Промолчит оно?
Это тонкая нить,
Это первая в небе звезда,
Это святая вода.
Это башни из льда,
Это башни из чистого льда.
.
* * *
( Продолжение истории, нач. см.
текст и коммент. на стр. http://arifis.ru/owork.php?action=view&id=7311 )
А. Бугаеву,
или точнее – его фотографии,
вклеенной в заиндевевшее вагонное окно
Прости, оставили любя,
наш бард,
наш братик,
Но заменяет нам тебя
фотоквадратик.
Ты брови судорожно свёл,
ты зол,
растерян:
В густой сети столиц и сёл
наш след потерян.
И ты торчишь из бороды -
но нет, не Бог ты –
Мы заметаем все следы,
когда рвем когти.
Да, был ты глыбою, столпом,
вписали в маги,
А нынче – что ты? – рвань, облом,
кусок бумаги...
Ты третьим лишним влип в окно, -
мозоль глаза нам,
Смотри за так porno-кино,
рычи Тарзаном.
...Пьем лимонад мы. Лимонад –
паршивей нет, -
И ты злорадствуешь, ты рад:
«Пей дрянь, поэт!..»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Но проводница, к нам входя,
как ведьма, злая,
Стоит, наткнувшись на тебя
и мат глотает...
И рот захлопнувши рукой,
смутилась, плачет...
Да, – были грубы мы с тобой,
лобастый мальчик.
И ты вдруг шире стал в плечах,
взорлил в проеме,
И пьем не лимонад, а чай
уже втроем мы.
И освещает нам купе
твой ясный облик,
И прижимаем мы к губе
любимый лобик.
( Поезд «Владивосток-Москва»,
новогодние ночь и утро 1 января 1978 )
.