|
|
2006-11-01 17:44Кремль / Valentin
В полночном суеверьи
Стоит. И звезд в нем – тьма!
Весь сказочен, как терем,
Реален, как тюрьма.
Себя дробя на вышки,
Отводит взгляд в рекУ.
Он нем, но чутко слышит,
Чем дышат, что рекут.
Уже не озаряют
Ни думы, ни пожар.
Все холодней взирает
На то, что сам пожал:
На дурдома, темницы –
На своды страшных снов.
На донорские лица
Красно глядит, красно.
Ему не скажешь слова
Напротив. Что слова!
Ведь даже безголовый –
Всему он голова.
И встречного не стерпит,
Загонит в гроб живьем.
И каменное сердце
Стучит, не глохнет в нем.
Сняла парчу и … проще коромысла
В исподнем императорском своём.
Захлюпала, зашлёпала, раскисла,
Расплакалась, прощаясь с Октябрём…
Ревмя ревёт, чтоб всякий смертный слышал,
Раз тошно ей – чтоб каждый в петлю лез!..
Из полночи уже последний вышел
Её наместник, старый мракобес…
Он наведёт порядок свой известный!
Ему б с ветрами только пировать…
Под вечер грязь развЕсть и луж наплЕскать,
А по утру – ледком полировать…
Уж он утешит бледную хозяйку!
Прибрав остатки золотой парчи,
Одной рукой нацедит валерьянку,
Другой – Зиме без боя сдаст ключи…
Вступая в этот сон лесной,
Что тишиной поит морозной,
Поляна светит белизной,
Неугасимой силой звездной.
Застыли жесты у дерев,
Кусты просвечивают небом.
У птиц окаменела речь,
А тишина вдруг зазвенела.
Нечаянная дрожь зимы,
Отчаянные искры эти,
Как слезы на глазах земли,
Что стынут в леденящем свете.
Так в наших северных лесах,
Какая ни случись кручина,
Лучится каждая слеза,
Слезится каждая лучина.
И в тишине не разобрать,
Когда вступаешь в сон морозный,
Где свет лучистый, благодать,
А где отчаянье и слезы...
Наскоро исписаны страницы,
и аккорд последний не остыл,
вечер на окраине столицы
раньше чем обычно наступил.
Окна настежь, треплет занавески
легкий молчаливый веторок,
словно камень, брошенный без всплеска,
в тишину упал прощальный слог.
Ломтик хлеба сверху на стакане,
метрономом капает вода,
ни к чему ушедшим восклицанья,
нам они оставят навсегда
все, что здесь так дорого им было,
или что казалось дорогим,
жизнь струной оборванной заныла,
звуком отчужденным и нагим.
Осень... Улетающие птицы...
Знаете, каким он парнем был...
Вечер на окраине столицы
раньше чем обычно наступил.
Окт.2006
 * * * Если кровь жива ручьём горячечным,И знобят желанья, как костры,Если сердце болью не истрачено,Утолитель мой ужель не ты?Провиденьем свыше предназначенныйЗа уменье редкое – любить…Слёзы выплакав, теперь не плачу я,Только и осталось, что завыть.Мне б травой, ветрами пропылённою,Столбовой дороге в окоём,Иль звездой рассветною, зелёноюИзголовье осенить твоё,Либо белою сирени веткоюНа распах припасть к родной руке…Ни рядить, ни пестовать, ни сетовать – Песней оборваться вдалеке.На изломе радугой окалина,Остывая, прахом отойдёт,И сама я, не дождавшись барина,Рассужу бесстыжий хоровод.А, когда отпустит окаяние,Тихий ангел охладит чело,Обратится в сказку горевание,И тебе… не будет ничего.
Он пошел таинственно
Всюду враз.
Словно он та истина,
Что ждалась.
Словно он венчание
Всем камням.
Словно он нечаянный,
Как и я!
Пропади ты пропадом,
Белый снег.
С твоей лживой проповедью
В белый свет.
С твоей лютой кротостью,
Вьюга-мать,
Что зовет бескровию
Подпевать.
Выходя из снежности
На фонарь,
Каждый раз жду сдержанно –
Все. Финал.
Словно здесь у пламени
В полусне
Рухну я, внеплановый,
В белый снег…
Когда меня камней осыплет град,
То, кровь стерев с разбитого лица,
В слепой толпе я узнаю твой взгляд,
Завистника, лакея и лжеца.
Когда мне в спину бьёт из-за угла
Напитанная ядом клеветы
Тяжёлая калёная стрела,
Я знаю, что её направил ты.
Давно уж пал я в битве роковой,
И ковылём порос забытый прах,
Но для тебя как прежде – я живой,
И вновь в твоей душе тоска и страх.
А значит – мне опять на эшафот,
И есть ещё работа палачу.
Прошло сто лет, ещё сто лет пройдёт,
Я всё ещё долги свои плачу.
1.
Горящая свеча в неясном полумраке
Не в силах ослепить уставшие глаза.
Чудовище души в груди больной собаки
Не верит в благодать и божьи чудеса.
Не первозданный свет холодного рассудка
Заполнит эту тьму и воскресит любовь,
Но яростный огонь и дьявольская дудка,
И дерзкие стихи, и варварская мовь.
2.
Страх, метнувшийся из мрака,
Потянул души струну, –
Как бездомная собака
Завываю на луну.
Странное, больное время
Притаилось под столом,
И стучит в седое темя
Ленинградский метроном.
3.
Когда-то я был ученым
С горящим квадратным глазом,
Считал себя посвященным
Во все эти гитики сразу,
Питался травой и пивом,
Практически жил в публичке,
Ужасно был некрасивым
И ночевал в электричке.
Полгода копил на ботинки,
Зимою ходил без шапки,
Меня боялись блондинки,
И презирали бабки.
Зато – я был настоящим,
Зато – я был первороден,
Я был бесконечно счастлив,
Я был от всего свободен.
4.
Осенняя печаль знакома всем поэтам:
На сердце возлежит необъяснимый груз.
Ни золото листвы, ни отголоски лета
Не в силах разбудить задумавшихся муз.
Все так же небеса светлы и бесконечны,
И звездная тропа прекрасна, как всегда,
И линии руки все так же безупречны,
И омут синих глаз глубок, как никогда.
Но дивная свирель безгласна и невнятна,
И замер в полусне волшебный метроном,
И между стройных строк – расплывчатые пятна,
И неизменный дождь бормочет за окном.
5.
Лицом к лицу – начало столкновенья
Бессмысленно вращающихся глаз.
И сухость губ, и жар прикосновенья,
И боль, переходящая в экстаз.
Безумием отмеченные души
Свивают жала в яростный клубок,
И кровь кипит ключом, и руки душат,
И плавится безжизненный зрачок.
В мучительной, горячей круговерти
Слепого заполнения пустот,
Через любовь ведет дорога к смерти
Гораздо чаще, чем наоборот.
Город, как гигантский скарабей,
Навзничь опрокинулся нелепо,
Упираясь в выгнутое небо
Лапами незрячих фонарей.
Серые бетонные мосты –
Словно разведенные надкрылья;
Под лежалой вековою пылью
Дремлют его прошлого холсты.
Славы не добавить к именам
Призраков и важных привидений,
Бродят в недрах каменных их тени,
Бредит именами их Нева.
Львиной стражи замков и дворцов
В рыке иль зевке раскрыты пасти?
Спят каналы, узкие запястья
Охватив браслетами мостов.
Шаром золотого божества
Купол храма высветился тускло,
Мириады солнечных корпускул
Отразила нежная листва.
Звякнули трамвайные звонки,
Дрогнули проспектов сочлененья,
Разогнув скрипучие колени,
Завздыхали сходни у реки.
На исходе питерская ночь,
Перебрав во сне свои столетья,
Расставляя шпили-междометья,
Нехотя вытаивает прочь.
Послушайте! Я поднимаю пласт.
Тяжелый пласт заветных наших страхов.
Слепые маски окружают нас,
И злые боги восстают из праха.
В цветных морях, наполненных вином,
Таится ужас, дикий, бесконечный.
В вельботе утлом, с жалким гарпуном
Я выхожу чудовищу навстречу.
Я выбираю самый трудный путь,
Я одержим проигранной войною.
И кто меня посмеет упрекнуть
В предательстве и лжи перед собою?
И в богохульстве? Тварь без языка
Меня зовет с непостижимой злобой.
Мой гнев, моя печаль, моя тоска –
Всего лишь этот призрак белолобый.
Я знаю, на другом конце линя
Не просто кит – мое отмщенье бьется.
И если солнце оскорбит меня,
Я буду ненавидеть даже солнце!
Лишь мутный след, куда бы я ни плыл,
Лишь белый след струится за кормою.
Мой ангел равнодушен и бескрыл,
Мой дьявол лишь смеется надо мною.
Но я не отступлюсь, пусть эта плоть
Сгниет в утробе твари бессловесной!
Храни меня…
Храни нас всех, Господь!
Храни безумцев, замерших над бездной.
Не ждать твоих звонков, но жить надеждой,
Слегка грустить, печалиться слегка,
Писать стихи, стать мудрецом, невеждой,
Спокойным, словно горная река,
Стать рубищем, пурпурною одеждой,
Колючкою верблюжьей средь песка.
Стать веткою ольхи, пылинкой, светом
Далёких звёзд. Пасть капелькой дождя
В твои ладошки. Жёлтым пыльным летом
Шмелём натружено гудя,
К тебе лететь. Уснуть перед рассветом,
Но прежде, чем в беспамятство уйдя,
Стать жертвой неприличный сновидений,
Увидеть свет, увидеть в нём тебя,
И там, в тиши случайных совпадений,
До колик, до отчаянья любя,
Уткнуться лбом в округлые колени
И замереть, рассудок свой губя.
В зелёном море солью раствориться,
Забыть значенья слов, звучанье фраз,
Стать камнем, вольным ветром, райской птицей,
В любви признаться в двадцать первый раз,
Шутом гороховым по лестнице скатиться
Услышав равнодушный твой отказ…
Сугробов надуло ветрами до крыш.
В замерзшем пруду спит лягушка-царевна.
Здесь нет благодати да глади, но тишь
И глушь здесь такие, что страшно...Деревня.
Пылятся в чулане хомут и узда:
Каурка издохла, заглох колоколец.
Лишь торит тропинку в сугробах нужда:
Седая Варвара бредет на колодец.
Искусно ее было сшито пальто,
Да нынче изношено, молью побито.
А ей – все едино: "что – воля, а что..."
Старик – на погосте, разбито корыто.
Что – дождик, что – ведро, что- колкий снежок,
Ей все неотвратной бедой отзовется.
И снова скрипуче и хрипло: "Должо-о-ок!"
Со скрипом бадейки ползет из колодца.
Бесстрастного страх не изменит лица:
Все лиха, все грозы стряслись над Варварой.
Уж ей ли страшиться той сказочки старой,
добраться бы с ношей живой до крыльца.
Да Муське (душе разъединой-одной
на всем белом свете!)- тех щец, что прокисли...
А небо смеркается над головой,
А снег все летит, неотвязный, как мысли.
И горбят заботы, как ведра с водой
На черном от века ее коромысле.
* * *
“Осеверяненное небо...”
Дарья Кирсанова
Ларошфукончен бал. В стендальнюю дорогу
За доризонт уйду я тропкою окольной...
Пусть я недоальфонсдоделанный немного,
О прошлом думать мне гюгорько и рембольно.
Где я, от жизни одюмевший многожёнец,
Обэдгарпошлив чувства, помыслы, желанья,
Осименонивал жюльверчивых поклонниц,
Что всюду бегали за мной роменролланью.
А мне б забыть оконандойлевшие лица
Всех женщин, мной обгуберманутых когда-то,
И в муракаменной пещере поселиться,
Где не швырнёт в меня никто рабиндранату.
Забыв капризы мерименчивой погоды,
В эмильзоляторе выращивая мирты,
Я притуплю гамзатхлый привкус несвободы
Большим глотком неразведённого шекспирта.
Потом введу денидидрол внутримарктвенно
И мопассанистого калия себе я...
Сойду под кафканье завистников со сцены...
И от такого счастья охемингуею.
* * *
По Белому дому бьют танки.
Что это? Снова гражданская
война?
Плачьте, русские, по-русски,
колокольным медным плачем.
Плачьте, русские, по-русски
светом трепетных свечей,
по напрасно убиенным,
и по красным, и по белым.
Покаянными слезами
смойте ночь слепых очей.
Сабля бунта разрубила
Русь на белых, да на красных.
Будто стреляные гильзы
разбросала их война.
Нет ни доблести, ни чести
на полях войны гражданской.
Нет побед и нет героев,
только боль на всех одна.
Плачьте, русские по русским,
не проходят слёзы даром.
Плачьте, русские, по русским,
по своим да по чужим:
по князьям, по комиссарам,
мужикам да генералам.
Плачьте русские по мёртвым,
чтоб не плакать по живым.
Октябрь 1993г.
Моя мечта – моя обитель –
Так далека от ваших драм,
И я для вас всего лишь зритель,
Молчу иль рукоплещу вам.
Молчу, расслышав звуки фальши,
И ускользаю без следа,
Без объяснения, подальше,
Томясь от скуки и стыда.
Мы все порою эмигранты:
Чужбины дел, надежд, побед,
Где наши скромные таланты
Забыты, словно их и нет.
Крыло легко, пока в полете,
Струна натянутой звенит,
И я тянусь в тоске на взлете,
Стремясь достать рукой зенит.
И пусть подчас мои попытки
И неуклюжи и жалки,
Мне нет милее этой пытки
И слаще нет моей тоски.
Она правдива и прекрасна,
Тоска – как вечности хорал.
Я без нее бы ежечасно
Без покаянья умирал.
Она сегодня отдалась не мне.
Она сегодня мужу, стиснув зубы,
вернула долг супружеский во тьме,
нелюбому, а что же я, ей любый?
Я, вбрызнувший в неё и сок и хмель,
и сладость тела высосавший жадно,
вернул ему на брачную постель
пустую, не накрашенную бабу.
Чтоб он, с остервенением самца
оттрахал, со свидетельством о браке,
мою любовь с начала и конца
под охи её, может быть, и ахи.
Я водку пью, но трудная вода
уверенности что-то не приносит,
должно быть я заведомо мудак,
раз не нашёл ответ в простом вопросе –
Как защитить уставшую любовь?
И перед кем? У нас обоих дети…
Я с ним давно решился бы на кровь,
но две семьи не дали б счастья третьей.
Она на завтра снова прибежит,
соскучившись, мне бросится на шею,
и вновь я от неё, в грехе и лжи,
от сладкой и желанной ошалею…
Прожить этот день, да не так, как все...
Себе разрешить снова стать собой –
не белкой в раскрученном колесе,
а птицей – неважно какой, любой...
Чтоб только под крыльями – ветра взмах,
и солнечной стёжкой пронизан путь,
чтоб небо просторное в облаках
открыло свободы простую суть.
И в тесную клетку привычных дней,
запомнив полёта восторг и страсть,
уж если вернуться – то став сильней,
уж если смириться, то не пропасть...
Почти в поклоне падает листва.
Остаться дома, снять одежды лета,
Укутаться в привычные слова,
Дарующие призрачность ответа?
Теряет смысл обшарпанность надежд.
На смену величаво входит осень.
Дождем косым расправит грани меж,
Перешагнет в чужое и не спросит,
Что было там, что будет, что болит,
Какая радость спрятана листвою...
Деревьев голых неприличный вид.
А в небе – птичья клиновидность строя.
31.08.2005
/из цикла 'Венок сентябрю'/
Нас тоже кто-то потребляет,
И, соблюдая порцион,
В рецепт изысканно вставляет,
Оценку дав со всех сторон.
Кого-то прочат в заливное,
Держа в прикормленном садке,
Пока он стати не утроит
И смак накопит в балыке.
Другого постная ждёт участь,
А, чтобы жиром не оброс,
Его под гнётом горя мучат
В рассоле бед, обид и слёз.
Добавят перцу и корицы,
Поправку делая на вес,
Укропа, хрена и горчицы,
И вы – увы – деликатес.
Всем уготован жребий разный
В меню строкой иль на процент,
И приготовят сообразно:
Кто – на бульон, кто – на десерт.
Кипя в борще, варясь в компоте,
Томясь в пылу коптильных пут,
Вы предвкушаете и ждёте,
Что вас оценят и поймут.
Мы в пищевой цепи порочной
Звено, а вовсе не венец,
Наш век не долог и не прочен,
И крайне сумрачен конец.
Вот Вам и цель существованья,
Разгадка смысла бытия:
Растаять в сладостном лобзанье
Под одобрительное «Мня!»
Приятно ручкой перьевой
Марать бумагу на закате.
Была б мужчиною – в халате
И с трубкой этою игрой
Самодовольно коротала
Прохладный майский вечерок
И на пол за листком листок
Без сожаления бросала…
О, Муза ветреная! Где
Тебя, увы, сегодня носит?!..
Во мне мужчина томно спросит
И… турку поднесёт к плите.
По всем законам БальзакА
Себе крепчайший кофе сварит.
С изящной чашечкой рука,
Готово дело в три глотка
И трубку вновь раскочегарит…
В дыму, в халате, в кресле… ах!
Какое, видимо, блаженство!
Уже не помня о стихах
(И, правда, побери их прах –
Не в этом счастья совершенство!)
Что слава? Пушкиным не стать,
Хоть вон из кожи лезь – он гений!
А ты над томом сочинений
Его лишь можешь засыпать…
Так, только что забавы ради,
Хранить распухшие тетради
Да ручку старую найдя,
Чернилами подзарядя,
Себя писателем представить…
К тому же, не мужчина я.
20.05.2002
Страницы: 1... 3 4 5 6 7 8 9 10
|