|
|
Она сидела на скамейке
А я напротив проходил
И увидал в ее прическе
Букет прекрасных хризантем
Какая странная прическа
Мне захотелось невзначай
Ее волос понюхать запах
Но я стыдливо потупил
Свои глаза в сырую землю
А если бы пришла любовь
То мы могли бы на скамейке
Сидеть и думать о былом
И целоваться без утайки
Но все ж прилично не взасос
Однако видимо наверно
Она совсем не для меня
Воткнула в локон хризантемы
Призывно голову склоня
Я сел напротив на скамейку
И стал смотреть ей прямо в рот
Она кокетливо моргнула
Мне левым глазом голубым
И я подумал как приятно
Сидеть вот так и наблюдать
Сюжет души ее прекрасной
Под ярким солнцем золотым
И я от счастья полупьяный
Забыл зачем я мимо шел
И вот прекрасные картины
Воображение мое
Мне стало рисовать мгновенно
Как мы гуляем с ней в саду
И листья желтые деревьев
Лежат шурша у наших ног
И птицы все в саду замолкли
Чтоб наших слов не заглушить
И месяц в небе лучезарный
Висит над нами словно серп
А мы молчим и молча ходим
Среди деревьев и кустов
И наших рук переплетенье
Не видно в сумраке ночном
Вот так мечтал я на скамейке
Напротив этих синих глаз
Но вдруг пришел ее любимый
И стал в прическу целовать
От этой наглости мгновенно
Я стал как будто бы не свой
Во мне вскипела злая ревность
Я разглядел в траве кирпич
И взяв его своей рукою
К нему я сзади подошел
И треснул так что раскололся
Его паршивый черепок
Тогда менты меня схватили
И в каталажку повели
А я смотрел на хризантемы
И видел как в ее глазах
Мое прощение мелькнуло
Ведь я ее освободил
От злого этого мужчины
Который только и хотел
Ее системы сисек тела
А душу в ней не разглядел!
.
* * *
С.Злотникову
На столе – Руставели... Илья...
Путешествия древнего грека...
Это – комната. Это – семья:
Человек и жена человека.
Желтый чайник на синем огне...
Старый глобус, диван и два стула...
Занавеска на черном окне...
И жена на диване заснула.
За стеной – тихо светится сад
В ожидании первого снега...
На стене – только карты висят –
Полушарий и Звездного Неба.
Простонала дверная петля...
Не очнулась – лишь дрогнуло веко...
...Это – Космос. А это – Земля.
Острый угол – душа человека...
1988,
Тбилиси
12 марта 2007 года
.
* * *
...Понимаешь – душа по ночам на луну воет...
Я пришел к тебе сам из глухой из лесной чащи,
Я устал от холодной своей сволочной воли,
Только здесь ей завылось тоскливей, протяжней и чаще…
Отпусти, не томи, ты прости, ты пойми – страшно,
Ведь собаке любой – ей ведь легче, она – с детства...
Я же – пришлый, чужой, хоть сижу на цепи стражем,
Так куда ж, наконец, мне податься, куда деться?..
Я пытался – учился, себя я ломал долго,
Видел слезы твои – а что твоих слез стоит?..
Но – коль волком родился, судьба – помирать волком.
…Понимаешь, – душа по ночам…
.
Она ушла, исчезло вдохновенье,
И три рубля, должно быть, на такси…
В. Высоцкий
Санкт-Петербургский порселен
Мои ладони греет
И под защитой старых стен
Мне в эту ночь теплее.
Пока ещё горит свеча
На призрачной голгофе
Кровь, словно кофе, горяча,
Хоть ночь темна, как кофе.
Пусть на дисплей, то вкривь, то вкось
Стихов ложатся строчки,
Но я надеюсь на авось
И не дойду до точки.
На звон Кастальского ключа
Припрётся Мефистофель,
Кровь, словно кофе, горяча,
А ночь темна, как кофе.
Тихонько щелкнул ключ в замке,
Она вошла устало,
Её рука – в моей руке,
А времени так мало.
Мантилья падает с плеча,
Я вижу нежный профиль,
Ведь кровь, как кофе, горяча,
А ночь темна, как кофе.
Что хочешь, у меня проси,
Небесное созданье…
Взяла лишь денег на такси,
И всё, и до свиданья.
Мне было б лучше умолчать
Об этой катастрофе
Да кровь, как кофе, горяча,
И ночь темна, как кофе.
Ну где ж мне взять такую прыть,
Чтоб ей не стать обузой,
И как прикажете мне жить
С моей капризной Музой?
Так не ругайте сгоряча,
Ведь я пока не профи,
Пора переходить на чай,
И бросить чёрный кофе.
На третий месяц уходит вверх
За синим небом полынь-звезда.
Ультрамарина напьётся стерх,
Накроет крыльями города.
Стерня по краю больных болот
С упорством волка ломает наст.
Но спит у берега ледоход,
Всё ждёт, что выстрел команду даст.
Квартал берёзовый копит сок,
Не замерзающий под корой.
У ветра в кроне рукав намок
И пахнет плесенью снег сырой.
В муке из мартовских ид и дел
Печётся бог о моей судьбе...
А надо просто нажать пробел,
Забросить всё и бежать.
К тебе...
Я застрял в стене.
Проходил – и вот...
Ни туда,ни сюда,
И в одних носках.
Кто-то там, к спине
Придвигает комод,
А с комодом мне
Прямо в спину – тоска.
Дальше – хуже:
Затеяли капремонт,
На лицо обои
Приклеивать норовят.
Соседка с мужем
Выпрямляют живот.
Им бугор не нужен
На стене, говорят.
А когда вдруг решили
Вешать панно
И болт стали вкручивать
В черепную кость,
Я напряг сухожилья –
Весь дом ходуном.
Выламываюсь, говорю:
«Я – каменный гость ».
Мне бы оземь
ударить шапкой,
ворот ситцевый
расхристать,
похваляясь,
и статью, и хваткой,
против стенки
стеною стать,
чтобы дрожь
пробежала по коже
и ознобом
слегка обдала,
чтобы с прищуром
пращура рожа
на плечах,
на моих
ожила
и ощерилась
волчьим оскалом
на обиду
и грубый навет.
Эх! Порой бы
совсем не мешало б
сбросить тыщу
цивильных лет,
но душа
зло на зло не меняет,
и во тьме
не находит ответ.
.
…«Мотыль упал мне на руку
И – взмыл к оконной шторе…
Окно выходит на реку…
Река впадает в море…
Машинка, кресло старое,
Неровная строка…
Мохнатый кот с гитарою,
Мотыль… окно… река…» –
...Ну что?..
Ты слышишь?..
Это же –
«Окно», «река» ли, «кот» –
Не просто ворох ветоши,
А – з н а к и,
тайный к о д!..
Теперь узнала?.. Боже мой! –
Хмель в воздухе ночном,
В квартире, кем-то брошенной,
На берегу речном…
Нос месяца расплющенный
В запыленном окне…
Вино, всю ночь – непьющему –
В сок подливаешь мне…
Но – стоп! Ведь вся история –
Шифр, звук, ночная дрожь…
Прочтешь: «...мотыль за шторою…»
И – сразу всё поймешь…
«…Машинка, кресло, – помнишь ли?..» –
Вдруг различит душа
Сквозь – Космос весь заполнивший –
Храп мужа-латыша…
Всплывут – забытой радостью –
И речка, и лесок,
Ночь, и высокоградусный
Твой виноградный сок…
Звенит стекло разбитое,
Блестит речная гладь…
…Зачем, к двери забытой, мне
Ключи вновь подбирать?..
Зачем все шифры-знаки мне?..
К чему ночной мой бред? –
Я взял вполне сознательно
В один конец билет.
Не о любви я, – вот еще! –
Здесь, в этой стороне,
В моем житье сегодняшнем
Любви хватает мне.
Ни слов не нужно добрых мне,
Ни встреч, ни писем, но –
Чтоб сердце твое вздрогнуло:
«…Кот… рукопись… окно…» –
И чтоб – зашлось, заёкало –
«…Мотыль… стекло… река…» –
И застонало около
Латышского стрелка.
.
А может, это только начинается.
И свет в окно, и книга на столе.
Я снял рубашку. Веточка качается
И пляшет зайчик на твоей спине.
Так много было: лица посторонние,
Слов грохот, распорядок дат.
И руки чьи-то, чьи-то губы сонные
О чем-то неизбежном говорят.
А ты молчишь. Не спишь, но будто около.
И улыбается твой уголок лица.
Ты слышишь, птица за окном зацокала,
И нет движенью странному конца...
Не сверли меня, как дрель,
Не бери на понт,
Просто пил я свой коктейль,
Спрятавшись под зонт.
На бандита, Ваша честь,
Разве ж я похож?
А на пляже их не счесть,
Этих пьяных рож!
Ну какой с поэта вор,
Не смеши народ!
Это просто прокурор
мне мокруху шьёт.
Не лобзал я юных птах,
Не глядел на них,
Я ведь сам себе не враг,
И пока не псих.
Отвечаю за базар,
Не гоню пургу,
Водка с пивом – божий дар,
Там, на берегу.
Да, я стар, пиджак мой рван,
Меркнет в зенках свет,
Но за рифмою в карман
Не полезу, нет.
Моря жидкая слюда
Вестником беды,
Эх, цунами бы сюда,
Чтобы смыть следы.
На бутылочку гляжу,
Светят фонари....
А в Паттайе, на пляжу,
Плачут снегири.
Что сегодня на улице? Март,- говорят,
пусть еще не утихли метели,
но, похоже, зима не вернется назад,-
значит, год мы с тобой одолели.
Ах, как долго февраль занимал календарь,
еле-еле тянулись недели,
но, наверно, цветет уже где-то миндаль,
и готовит апрель акварели.
А под снегом ручьи и припев ворожбы,
пусть весна еще в самом начале,
снова будет апрель, ведь не зря от судьбы
мы друг друга собой закрывали.
Дай нам бог обретенного не растерять,
жить и дальше, надеясь и веря!
Дай нам бог каждый год календарь открывать
как евангелие от апреля.
20.03.2002
На тёмном фоне в белых майках скучают без чефира чайки. Гоняют пену из кефира все самогонщики эфира. У бывших волн особый шорох, в них вечеров сгорает порох, под сип сифона чьё-то пенье мешают с шелестом растенья...
Тускнеет берег, молкнет галька в календаре за мутной калькой. Воспоминанья исчезают и остаются в хате с краю. В ней спят муссоны и пассаты, фуражки с крабами, фрегаты. Храпит валюта до получки чтоб случай свёл с текущей сучкой в порту портвейновом у кнехта на родине Бертольда Брехта. Там деньги все в балетных пачках и все колени помнят качку. Бульвары пьют у волнореза, он третий день лежит нетрезвый в объятьях шлюхи из Шанхая. Она торгует жёлтым раем и ароматами Парижа...
Здесь ночь суда по днищу лижет, шаланды снов автокефальны, тела бесплотны и астральны. Рисуют звёзды профиль Бога стилетом южным в рюмке грога и пахнет рыбной плотью тина у маринистов на картинах...
Но внезапно по портьере
Пробежит сомненья дрожь.
Тишину шагами меря. . .
Ты, как будущность, войдешь.
Борис Пастернак
* * *
Разбив окно метлою, в жизнь мою
Ты ворвалась, порвав чулки и шубку,
«Откуда, дорогая?» – говорю,
А сам обнять пытаюсь, как бы в шутку,
«Дай помогу! Рваньё скорей снимай –
Потом зашьём…», и страстно шаря взглядом,
Я, предвкушая долгожданный рай,
Стащил с тебя сапожки, да и спрятал.
Ты босячком пред зеркалом прошлась,
Венера! Богом данная награда!
Мой зверь стонал, вулканом билась страсть,
А ты достала пудру и помаду.
Кентавром я вокруг тебя скакал,
Почти светясь от жгучего накала
И в дьявольский пускаясь карнавал. . .
А ты включила фен, утюг достала,
И на глазах всего за полчаса
Из Золушки ты превратилась в Фею,
Казалось, что волшебный миг настал,
И я сейчас небес достичь сумею!
Ты подошла – творения венец,
Полез я целоваться, конь буланый!
Подумав, что прелюдии конец,
А ты спросила: «Милый, где тут ванна?»
Расскажи мне, февраль, о прекрасной далёкой поре,
Подскажи что запомнить, а что навсегда позабыть.
Чья-то смерть спит у Бога, как пуля, в пустой кобуре,
Но под сердцем вмещается только желание жить.
Расскажи мне о марте, что зреет в солёных снегах...
Обещает весна наступить, но не раньше среды.
Там, на кровле ночует забытый антеннами страх,
Тает вечность, вбирая привычки и свойства воды.
И с карниза по капле срывается время в грааль,
Превращая паденье обычной воды в миражи.
К миражам прилагается старый бродяга февраль.
Я поверю в бессмертье, ты только мне всё расскажи.
«Любимая – жуть! Когда любит поэт…»
Б.Пастернак
…Дыханье сбивается, губы немеют –
Я тему веду, как дышу, как умею,
Чтоб вдруг оборвать при великом народе
На самой высокой – неслыханной – ноте…
Бывают у каждого эти – до стона –
Мгновенья, что требуют встречи достойной,
Все прежнее – только настройка оркестра –
Так ждут революции, смерти, ареста.
Любимая! Жуткое счастье какое –
Пропеть твое имя над черной рекою!
Любимая, как это больно, как больно –
В осенней Москве повстречаться с тобою...
Когда ты в отъезде, но здесь – твои вещи,
Когда ты уходишь – надолго, навечно,
Когда идут слезы от сильного ветра
И прячешь лицо за зеленым вельветом,
Когда твое тело целуют другие –
Люблю тебя, как на Земле – не любили!..
.
По колее дрезиной –
малый остаток трасс.
Снег, уже некрасивый.
Неба гнилой окрас.
Раньше всегда летала.
Резвая, как метла.
Ртуть – из семьи металла,
жизнь согнуть не могла.
Сказочные ландшафты
словно поела моль.
Классика – нивы сжаты,
и по сусекам – ноль.
Путь до конца известен,
вывезла кривизна.
По городам и весям
чья-то идёт весна.
Вот и куплет допелся.
А сочинить – о ком?
Вот и кончились рельсы.
Дальше чуток пешком.
Из ре-минорных бакалей
Просыпан сахар на пластинку,
Вино достойно королей,
Не растворить лишь только льдинки
До первозданной чистоты.
И льётся шорох под сурдинку
На себастьяновы мосты.
Иглой израненный винил,
В падеж винительный стекая,
Мешает звуков чёрный ил
И, мглой заполнив реки рая,
Поднимет прошлого суда,
И сносит ледяные сваи
Освобождённая вода.
Секундной стрелкой на часах
Сбегает время от расплаты,
И по-немецки точен Бах,
Деля на фуги и токкаты
И жизнь, и смерть, и нотный стан.
Так лист бумаги желтоватой
Вмещает целый океан...
Меж клавиш и органных струй
Из иоганновых регистров
Ты как-нибудь перезимуй
Эпоху проданных министров.
Пусть сумасбродит голова,
Вдвоём со слепнущим магистром
Найди для вечности слова.
И на скале бумажной выступ...
В причёсках у сестёр не дремлют змеи,
но дремлют флегматичные часы.
Такое промежуточное время,
несчастная срединность полосы.
Омоем раскалённою слезою
бестрепетность обугленных камней,
чтоб кончились всеядность мезозоя
и жертвенность последующих дней.
Пусть отдыхают гордые авгуры,
наш инструмент страшнее топора,
и клацанье зубов клавиатуры
не тихий скрип гусиного пера.
В гранёных рифмах плещется цикута.
Проснулся смерч в размеренности слов.
С базуками родятся Робин Гуды.
В часах почти закончился песок.
Закончит мальчик полукруг
На влажной глади
И, обернувшись, скажет вдруг:
«Садитесь, дядя!»
Как колокольчик, голосок,
И мир качнется,
И запульсирует висок,
И вздох прервется.
Окажется, что там в груди –
Совсем не птица,
И эта боль, того гляди,
Освободится.
А мальчик линию сотрет,
Не понимая,
Зачем у дяди скошен рот
Во тьму трамвая.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 ...10...
|