где-то есть человек,
называемый именем – Милый!
где-то тайны тепло
и молчание как разговор
где-то рук не разнять
и лишь вздох –
нежный признак укора,
что разлука близка,
но обещано – слёз не ронять…
где-то есть напридуманный мир,
что реальнее сказок
и реальнее самых
горячечных, ласковых снов!
нам туда не попасть,
никогда не попасть,
и поверим не сразу –
паутинкой по осени
тает мир обжигающих,
искренних слов...
Мой ЛЮБИМЫЙ КАВКАЗ
Рододендрóны ковролином на Чегете,
Тюльпаны – как персидские ковры,
А я с Эльбрусом рядом на портрете,
А ты с инструктором по имени Махты.
Со стадом коз, купаясь в Ирикчате,
Как «Отче наш», шепчу я: «Мой Кавказ».
Названье «Андырчи», читая в чате,
Я вновь тоскую, и в двухсотый раз
Мне снятся горы и ледник «Семёрка»,
Который мама пишет из окна.
Для Джанги заготовленная корка,
И сход лавин, и страх, когда одна
Я сквозь метель опаздываю в школу.
И домик Кахиани, как маяк,
И Кукла вновь катается по полу,
ПалФи Захаров, будто добрый знак,
Мне дарит книгу с надписью «Есенин».
Спасибо, детство, за благие сны,
Где были сказки, КГБ и Ленин,
За ширь давно распавшейся страны.
Чегет – гора в Баксанском ущелье (Кабардино-Балкария).
Эльбрус и Махты в данном случае – имена инструкторов-балкарцев
(балкарцы были вывезены по указу Сталина со своих мест,
и в сталинской энциклопедии 1953 года нет упоминания о такой национальности).
Ирикчат – река, впадающая в реку Баксан.
Андырчи – название турбазы.
Ледник Семёрка – ледник на горе Донгузорун в виде цифры 7.
Главный Кавказский хребет.
Джанги – собака-спасатель; хозяин – Кахиани.
Кахиани – известный альпинист (Снежный Барс), организатор
покорения Эльбруса (самой высокой точки Кавказа)
на мотоциклах. (Кажется, сван по национальности, могу ошибаться.)
Кукла – собака, которую мы с ПалФи приютили в общежитии.
ПалФи Захаров – Павел Филиппович Захаров, известный
альпинист из Москвы, постоянно живший в Терсколе.
http://arifis.ru/owork.php?action=view&id=4808
Дай, Миш, на счастье лапу,
Ну, посиди со мной,
На! – погрызи мой тапок,
А хочется – повой,
А я тебе подплачу,
Ведь поводов – не счесть:
Зачем трамваи скачут,
А кошка мышек ест?
Зачем сменяет зиму
Короткую весна,
И, в две недели сгинув,
Оставит с носом нас?
Зачем не научились
Ни жить, ни умирать,
И где же Божья милость
И Божья благодать?
Забьемся по берлогам,
Зароемся в снегу,
Неслышно и убого,
На дальнем берегу.
----------------------------
http://arifis.ru/owork.php?offtopic=1&action=view&id=5900
Моё последнее Прощай,
Как лепесток, упало на пол,
На кухне кран занудно капал
В стакан, где недопитый чай
Тобой вчера, свечи росток
Чадил-тянулся, убывая,
Далёкий перестук трамвая
Корябнул сполохом висок,
И одиночества сироп
Заполонил мои пределы.
Тебе – направо, мне – налево,
Тебе – петрушка, мне укроп...
Если сердце разбито, и тучей
В знойном небе кружит вороньё,
И судьба – не судьба, просто случай,
Не иллюзия – просто враньё,
И, подставив огретую щёку
В суховей, налетевший с вершин,
Пропущу красной ниткою сбоку
Звонких звёзд голубые гроши;
Остановки, дороги, дороги
Разбежались пунктирами вдаль,
Липкой пылью истоптаны ноги,
Не терзание – просто печаль,
Не страдание – просто разлука,
Не побег, а всего-то уход,
Под мозолями высохнут руки,
И дождями душа изойдёт.
Если пёс сиплым лаем сгоняет
С низких крыш стервенеющих птиц,
И бродяга морщавый вздыхает,
Незамеченный толпами лиц,
В духоте облак пыли вонючей
Поползёт, щекоча и душа...
Не судьба, не судьба, просто случай,
Оттого так и плачет душа...
***
А утром был туман
И желтая пыльца
Осенних листьев
Заблудилась в сером.
Покошенный фонарь,
Засыпана вода,
Глухие голоса,
Зеленое на белом –
И кажется неведом
Земле немой покой
Пока октябрь со мною.
Пока своей росой
Он засыпает парки.
В кружащейся листве,
Тоске и перепалке
Ворон из облаков,
В движении домов
И листопадьем гаме
Я грусть твою читаю.
Откройте руки мне –
вложу в них тишину
Откройте сердце –
дам вам боль и слабость.
Я в каждой осени
Как в проклятой тону,
И в каждой осени
Вас отрезвляет сладость
Природы на краю.
Октябрь. Тебя я пью.
Помню с детства, калужскую грязь –
босоногое счастье мальчишки.
И откуда ты только взялась,
из какой непрочитанной книжки?
Ты ходила за мной по пятам,
Гордо вздёрнув веснушчатый носик.
Курам на смех, как повод друзьям
называть тебя «серенький» хвостик.
Я конечно ни духом, ни сном,
что вы братцы, она же девчонка.
Вот ударю ей в лоб кулаком,
а, то словно заноза в печёнках.
Но, что по лбу, что в лоб, всёравно
ни на шаг от меня, ходит рядом.
И тогда, я решил....суждено
мне всю жизнь быть с хвостатым нарядом.
Шесть годков пролетели стрелой.
Распушился мой хвостик и вырос.
Я впервые забыл про покой,
в моём сердце любовь поселилась.
Все друзья стали взглядом просить,
Гордо вздёрнув завистливый носик:
"Дай пожалуйста нам поносить,
твой хорошенький, серенький хвостик".
Отвечал им: "Мы с ним заодно,
с нами ночь говорит звездопадом.
Я давно всё решил....суждено
мне всю жизнь быть с хвостатым нарядом".
С той поры много кануло лет,
время точный судьбы диагностик.
Оглянусь..., а её рядом нет,
С кем ты нынче, мой серенький хвостик?
«серенький» – от уменшительно-ласкательного имени Сергей, т.е моего.
.
* * *
( Ф а у с т )
...Снилось мне: флейты голос звал кого-то, искал,
Плакал: «...Вернись, amore !..»
...Плыл наш с тобою корабль мимо коралловых скал,
Плыл в Аравийском море...
...В мире во всем покой... Дым голубой позади,
И впереди — сиянье...
Опытною рукой вел наш корабль Саади —
С розой в груди персиянин...
...Слышался над головой шелест невидимых крыл —
Серебряное свеченье...
Замерло в мире все, только корабль плыл
Тихо к заре вечерней...
...Словно так было всегда: небо лишь и вода,
Волны корабль качали,
Ты была молода, не было никогда
В жизни твоей печали...
Ты была молода; не было никогда
Долгой осады Трои...
Словно так было всегда — небо лишь и вода —
Было нас только трое...
...В полночь, под тихую песню, что нам кормчий пел,
Сладко ты уснула,
Словно одиннадцать тысяч непорочных дев
Со святой Урсулой...
...Флейты голос вдали искал кого-то и звал,
И — еле слышна — арфа...
Теплый ветер волосы твои перебирал, целовал,
Шелковым играл шарфом...
.
Обнял дождь, как девчонку, улицу,
При толпе, прямо в центре города!
Ах, как нежно они целуются,
Независимо держат головы…
Шепчет сквозь болтовню тополиную
Дождь минутной своей избраннице,
Что стройны её ножки длинные,
Что она ему очень нравится…
Ну а улица, сбросив весело
С глаз блестящих вуальку пыльную,
Позабыв о покое кресельном,
Побежала в потоке ливневом.
Разноцветное платье вымокло,
Вся поёт, и звенит, и светится…
И прижалась к дождю с улыбкою
Так, как будто до самой смерти… Но!
Век недолог любви бессовестной,
Только этим она и счастлива…
Дождь июньский не любит ссориться,
Он уходит, целуя ласково…
Опьянила сирень персидская
И сверкают на солнце лужицы…
И наивно смеётся чистая,
Вся в дожде, как девчонка, улица!..
/06.88/
Пешеходный фуршет в станционном буфете,
На плацкарту ни скидки, ни выпивки нет.
Разливай перегар под столом под котлету,
Перебъёт винный дух хлебный запах котлет.
На путях под вагоном живут километры,
Полосатые вёрсты ведут в города.
Лишь зайдя в закуток, можно выйти до ветру.
В подстаканных браслетах томится вода...
Карамельною нитью растянутый провод
Прилипает к опорам из дерева ню,
Близорукою пулей впивается овод
В запылённое око стальному коню.
Пересадка в полночной стране водокачек
Меж свистков теловозов и крашеных стен...
Проститутки жуют бесконечную жвачку,
И бомжи смотрят сон со слюной до колен.
Меж матрасом в купе и плацкартной юдолью,
Между взглядами янь и ответами инь,
Разделяя пространство на вехи и доли,
Мы глотаем сырьём привокзальную жизнь.
Передвижной-Кондратьев (сложный перелом,
Растяжка, койка супротив сестры)
Курил, презрев устав больницы.
Курил и, выдыхая, говорил: "А что!
Ну дыма чуть, и что?"
Однако заинтересованные лица
Кривили лица.
Всякое лицо считало долгом выглядеть особо:
Кто рот согнёт, кто приподнимет веко,
На переломанного глядя человека,
Курящего, презрев устав,
Дымящего пахучей сигаретой,
Палаты этой и больницы этой
Устав, короче говоря, поправ.
Ещё момент: уж пятый год пошёл,
Как стали внедрены, помимо уток,
Особые сосуды (кроме шуток)
Для малых дел.
И наш герой сначала волновался,
Переживал, и всячески робел,
Но вскоре
Освоился вполне.
И вот теперь он курит по-большому.
На койке лёжа.
Среди бела дне.