Помесь странная гитары и голоса,
Никому ещё до нас не известная...
Треплет осень твои мягкие волосы,
В пустыре небесном до смерти тесно ей...
Твой контральто мягким бархатом падает,
Струны выпачканы пятнами слёзными.
И невидимый огонь сердце радует,
Согревая страстью в ночи морозные...
Оставайся с нами, песня цыганская...
Ветер воет так протяжно, неистово,
А в груди так бьётся сильно и ласково
От густого звука голоса близкого...
It is cold, and dark, and quiet inside and green outside.
A desk, a sofa, a chair.
A single fly becomes the center of the universe.
I like this feeling almost as much as the feeling
of the open space with a sunny blue sky,
black (for some reasons it is always black) sand,
and an infinite ocean, and cliffs;
add water twisters closer to a grey strip of clouds at horizon;
I see it as almost a magic.
Even with open eyes, I can see all my life
and once again experience this feeling
of being alone against the whole world,
this fear of unknown power,
of once being unable to break this lethargic state.
Прохладно, темно, и тихо внутри; зелено снаружи.
Стол, софа, стул.
Единственная муха становится центром вселенной.
Мне нравится это ощущение почти так же как ощущение
открытого пространства с солнечным голубым небом,
чёрным (по какой-то причине он всегда чёрный) песком,
бесконечным океаном, обрывистыми скалистыми берегами;
добавить смерч над поверхностью воды
ближе к серой полосе облаков у горизонта;
я воспринимаю это почти как магию.
Даже с открытыми глазами, я могу видеть всю мою жизнь
и ещё раз испытать это чувство,
одинокого противостояния всему миру,
этот страх неизвестной высшей силы,
и однажды быть не в состоянии прервать это летаргическое состояние.
Птица моя сизокрылая,
Сил уже нет в небеса.
Осень так близко! И стылая
На травы ложится роса.
Ночь – одеяло холодное.
К звёздам глаза не поднять.
Птица моя несвободная,
Помнишь, учились летать?
Лунная тишь, сны утешные.
Вздрогнуть – звонок у двери.
Жизнь наша грешная, грешная,
Слёзы ладонью сотри!
И задыхаясь в томительном
Жаре осенних костров,
Вновь растворяться в стремительном
Взлёте горячечных строф.
Или в ясен день, в ночь ли лунную
Позовут меня звоны струнные,
Гусли легкие, озорной гудок,
Скоморох-игрец, всем скорбям знаток.
От присушных слов под личиною
То обдаст огнем, то кручиною,
Словно зелие приворотное –
Многовертие хороводное.
Ах, кудесник-волхв, песнетворец мой,
Уж давно меня кличет мать домой,
А плясала б я ночь и день-деньской,
Не кружи меня в лести идольской!
Машкара кругом – хари зверские,
Да с ужимками изуверскими.
Переладцами все гудит сопель,
Да свирелькою манит в чащу Лель.
Возложи персты – песню длинную
Пой про верность мне лебединую,
Хвалословия брось искусные –
На моих устах песни грустные.
По утру туман – по над речкою.
Буду каяться перед свечкою.
Мать сожжет венок вместе с бусами,
Что вплетал ты мне в кудри русые.
Нет, ты меня не сбросишь со счетов
Как жухлый лист в саду заледенелом!
Я только начала... Я мало спела...
И мой финальный танец не готов!
Не разжигай костер свой, не спеши!
Хранительницей мироустоянья
Пройду сквозь это пламя – до свиданья,
Садовник мой, ловец моей души!
Ступай себе... Твой след сотрет пурга...
Не ты один творишь и гасишь звезды.
Как знать, еще найдешь златую россыпь
В саду весной, когда сойдут снега.
Она не села к нему в авто,
она пошла в осень, ко мне.
Она надела своё пальто
и поплыла в тишине.
Она плыла, как осенний лист
по озябшей реке,
из ниоткуда вдруг не взялись
наши рука в руке.
Я свекольник деткам варил,
в другое смотрел окно.
Любовь и кухня всегда враги.
Из двух побеждает одно.
Она доплыла до своих берегов,
злая, как сто чертей.
Я борщ не сделал ничьим врагом,
я им накормил детей.
Могла бы – так всё б закавычила
И вылила б душу подстрочником.
Не стала бы первоисточником,
А хвасталась миленьким личиком.
Смогла б – разложила б на терции,
Что б даже не ново, но заново.
И всё так красиво – планово.
Назад и до древней Греции,
Анализы – то же творчество,
Но лишь в унисон с обществом.
А я, прости господи, девочка –
Поэтом назвать не отважишься.
Да только не выдержишь – свяжешься
Одною ивовою веточкой.
Я вывалюсь из собственной кровати:
Кому-то надо место уступить.
Попробовав, грехи не замолить.
Хотели место – получайте – нате.
Я выпишусь из жизни в шесть утра,
Не помещаясь в рамки объектива.
Я сбрею неподдатливую гриву
И накормлю ей языки костра.
Я выпишусь – банально, тяжело.
Не успокоив нервы карамелью,
А ты спокойно пользуйся постелью,
А мне не надо. Поздно. Отцвело.
Складывать на пороге у вечности
Трав полевых букетики -
Вдруг пожалеют, откликнутся,
И светом наполнится ночь.
Испрашивать, руки заламывая,
Зеркальных летящих невстречностей
Для тех, кто окликнет, отчаявшись,
Всех молча шагающих прочь.
И теплотою безречности
Занеживать боль поперечностей,
Чтоб жизнь утопала во млечностях,
Как вечной прозрачности дочь.
………………………………………«Опять бежать и спотыкаться,
………………………………………Как жизни тряский дилижанс?»
…………………………………………………………….Б. Пастернак
Снег, нежданно густой, присыпает намокшие плечи
И согнуть норовит позвоночник до самой земли.
Он застал на распутье знаменьем немого предтечи,
И, встречаясь с дыханьем, снежинки молитвы плели…
Снег настолько пленил гипнотичным круженьем в пространстве,
Что не сдвинуть застывших, предавших, бесчувственных ног.
Изнывают деревья под стильно-холодным убранством,
Прилипают слова к обветшалой коре в виде строк.
По расхлябанной плоскости стелется наст белошвейный,
Призывая остаться, войти в бессознательный транс.
Ах, как хочется пасть, и безропотно-благоговейно
До ручьев пролежать, забывая, что ждет дилижанс.
Ноябрь 2007