Подмигивают молча светофоры, втыкая в ночь стеклянные глаза. Аритмия, побитые повторы, под сердцем извивается гюрза.
Кусает за предсердие гадюка, и буквы превращаются в петит. Захлёбываясь кровью с каждым стуком, сердечный клапан в рифму говорит.
Нева вспухает, словно Брахмапутра, стихам всю ночь сознанье бередить. Для прозы остаётся день и утро, до прозы только надобно дожить...
сложить грехом отмеченные крылья, забыться и уснуть на полчаса. Окраина, могильная севилья затихнет, похоронит голоса.
Лежи и слушай тон сердцебиенья, дыханье спящих ангелов-детей. Всё будущее – в этом поколенье, всё прошлое – глодает до костей.
Вставай и поищи в сердцах аптечку, в ней Корвалан запрятал Корвалол. У этой сучьей ночи явно течка, стихами истекает прямо в стол.
Буквально заполняется бумага, словесный темп не выдержав, перо ломается, и бродит словно брага всю ночь по кухне заспанный Пьеро.
Нет ничего, ни сна, ни покаянья, лишь табурет, надежда и тетрадь. Забытые уроки рисованья... да брось, ты не умеешь рисовать!
Лишь только буквы, тридцать две подруги, поделены на рифмы и года, сквозняк из незаклеенной фрамуги, да светофора жёлтая звезда,
мигающая в такт сердечным ямбам, рифмуя перекрёсток и такси, да крышка вытанцовывает самбу на чайнике, сипящем ноту СИ.
Горячий пар расталкивает воздух, коричневый прозрачный эликсир смягчает недозрелого мороза заштопанный подтаявший мундир.
Залётный ветер поднимает воду, теченью мысли тесно под мостом. Таблетками обманывать природу уже не получается.
Шестом карандаша слегка раздвинешь льдины, под ними непрозрачное вино из ладожских подвалов. Не застынет, не остановит времени оно.
И бег его как время безупречен, бесстрастен как полночный светофор, стоящий на посту, ссутулив плечи, считающий что лучшее – повтор,
что смысл чередованья тьмы и света просчитан Богом и непогрешим, что солнцем разогретая планета должна остынуть за ночь до вершин.
Вот потому Земля – в полярной шапке и днём, и ночью, летом и зимой, и в белых ледяных полярных тапках. Ну точно не в порядке с головой,
как у тебя, полночного поэта. Взгляни в окно – почти полмира спит, пока шуршит рука в ночи конфетой, да чайник твой осипший голосит.
Ты сам себе шеф-повар и коллега, бесчувственный небритый рифмоплёт. Слова стартуют сами, без разбега в отчаянный безудержный полёт.
Ты просто проводник желаний Бога, по странному стечению судьбы пером твоя отмечена дорога, отсчитаны апостолом столбы.
Здесь нет ни перекуров, ни привалов, всё на ходу – и страсти и любовь. Всегда один, безвременна опала, и пусть временщики не хмурят бровь,
фискальные доклады сочиняя, разделывая рифмы под орех. У самого последнего трамвая гораздо больше правды.
Как на грех светает поздно перед Новым Годом, не разглядеть светила в темноте. Дыхание холодное природы, запутавшейся в собственном холсте,
отмеривает время и пространство, рисуя на окошках вензеля, собой гармонизируя убранство и такелаж земного корабля,
плывущего как щепка по теченью промасленной отходами Невы. Конец недели – это воскресенье для первых дней недели.
Всё, увы! Закончились как пьеса выходные, вновь будни и трамвайные стихи, вертушки турникетов, проходные... Они не искупают все грехи.
Что значит грех любви иль первородства, что значит боль потери или страх, когда с небес спускается сиротство и выступает солью на висках.
Краплёные тузы твоей колоды побиты как сердечный парафраз, окраска «перец с солью» снова в моде, вот и соли щепоткою, на глаз,
пока не побелеешь до тумана, который сам себе и намолол. Привычку заведи всегда в кармане держать простое средство – Корвалол.
А что под пальцами, йцукен или qwerty... неважно, раз болит – ещё не труп.
Пусть корваLOL, как смайлик юной смерти оскалит безупречно белый зуб.
