Не надо подарков ему:
Он вырос, он кажется, вырос,
И стала ему ни к чему
Рубашка большая на вырост.
Он молча садится в углу
И пьёт лимонад или херес.
Он мрачно на ноги встаёт
И что-то свистит, напевает,
Розетку починит – и вот,
Присядет, почешет живот:
Ни капли не вырастает.
А мимо несётся весна,
Трава из асфальта попёрла,
И видится в этом вина,
И птица поёт во все горло.
Он меряет рост и вес.
Вес – ноль. Человек исчез.
Нищий в метро остановил меня
И со словами: «Ты больше нуждаешься» -
Протянул десятку.
Я ответил, что я хорошо зарабатываю.
И даже обиделся.
Но десятку почему-то взял.
Вечером, когда я шел домой,
Позвонила жена
И попросила купить масла.
Я купил масло и отдал случайно
Ту самую купюру.
И вот сейчас я сижу дома
И пишу эти слова.
Потому что иначе не знаю,
Зачем всё это.
А за окном падает
Первый за зиму снег.
***
Но это ещё не все.
На самом деле, эта история случилась
Много лет назад.
За все эти годы мало что изменилось.
У меня всё хорошо,
Хотя бывало и плохо.
И я думаю, что тогда
Я ведь на самом деле нуждался.
И, кто знает, что со мной стало, если бы…
Но не могу утверждать и обратное.
Просто я почему-то жив
И до сих пор в подробностях помню этот эпизод.
И конечно же, сегодня опять
Необычный день.
Сегодня снова впервые за все эти годы
Пошёл снег.
Посмотреть и запомнить. Нежно и снежно
Улыбаясь, на вздохе тихонько сказать:
- Не печалуйся больше, о, матерь-надежда!
Не оставь, не забудь! Всё готовы отдать,
Ради этого ровного ясного света.
Ради ласковых слов, зазвучавших в душе.
Ради песен – о, сколько же их не допето.
Ради лучших стихов, что так близко уже.
И потом, отыскав все слова и надежды,
Нанизать, словно бусы, на нитку стиха.
Но остаться собой! Чтобы свет безмятежный
В ясной ноченьке снежной и в жизни безбрежной
Всё не гас и чтоб песня звучала, тиха...
Ночному городу чужие не страшны -
Он обнимает всех, и навсегда, и сразу.
И открываются невидимые глазу
Сияющие окна из души.
Ночному городу ветрами одеял
И лунной нежностью растерянных укрыть бы.
И на одном пароме звездном всем уплыть бы,
Чтоб жар ночей полдневный жар сменял.
Ночному городу в тебя впадать, как дождь
Из детства, синим колокольчиком звенящим.
И застилать безмерность горя в плаче спящим
Отрадой утра, что твердит – придёшь!
Оставь нараспашку окно – забежавшая осень
Сбивать в стаи тучи решится: – Бездомные, фас!
Жарой обездвиженный город спасения просит.
Играй светомузыка неба заказанный вальс!
Рябиновой ночью умойся! Пора, прилипалы,
С Купалы ваш пир, вам звоночек природы – бежать!
От мыслей очиститься грязных. На первый взгляд, мало.
От пятнышка сердце болеет, черствея. Не жаль
Травинки загубленной и понимания близких...
Усталость к земле пригвоздила, нет, кажется, сил.
По зеркалу мельком зарниц отраженные искры.
А если в тебя?! Под знамена стать света просись
Пока не проглочен, пройти очищение сможешь.
Природа не хочет отдать, что не тьмой рождено.
Наутро легенд вековых искаженная сложность:
Гроза, бушевавшая ночь, опалила окно...
06.07.2006 редакция 19.01.2008
О, Гамлет!
Дай же мне кинжал
врагов повергнуть во смятенье!
Иль яда во флаконе принеси,
Чтоб скорчило в мученьях страшных
Тела изменников...
Но нет!!!
Ты не успел! За мной пришли...
И их причудливые тени в хороводе
Кольцо вокруг меня сильней сжимают!
И мерзкий шепот в крик срываясь
Взрывает в голове уродство мысли:
"Ты наш! Ты наш Ты наш!
И повинуешься желаньям тайным,
Что родились от воспаленья мозга."
И снова хоровод взрывает чувства -
Снежинок ярость наполняет душу:
- Скорее Гамлет! Нет теперь прощенья,
Нам надо мстить...
Где эта комната, в которой я всё оставил?
Телефонную книжку, с записями тетрадь.
Дом распланирован странно, почти без правил:
Санузел, кухня, санузел ещё, кровать.
Окошко выходит на лестничную площадку,
В объедках копается рыжий соседский кот.
Издалека чей-то голос: «…ещё нашатырь и ватку.»
Сдавленный смех. В трубах вода течёт.
Вспомнить, как всё начиналось. Было почти что счастье.
Было: весна, тёплый ранец, двенадцать, тринадцать лет.
Жаркий батон, разрываемый враз на части.
Косо натянутый жёлтый упругий свет.
Первое в жизни море, белое, золотое.
Мама в купальнике и чебурек в песке.
Красное, синее, жёлтое, голубое.
Время вне времени, пляшущее на волоске.
По коридору, налево, налево, прямо.
Сквозь проходную комнату: это здесь.
Лечь на тюки посреди неживого хлама,
Книжку открыть, чье-то имя, адрес прочесть.
Последняя звезда в коктейле голубом
Лучи тянула вниз, пытаясь зацепиться.
И, за еду приняв, её клевали птицы,
А город крепко спал морозным серым сном.
Горячие слова сплетались и текли,
И тонкий запах шёл от предрассветной трубки.
А мир в моих руках был крошечный и хрупкий -
Опальная звезда потерянной любви.
На ёлке игрушки: мухомор, самолёт, принцесса.
И ещё два десятка шаров для цвета и веса.
И ещё под ёлкой старик стоит с бородою,
С шапкой ватною, с девушкой молодою.
Подойди и спроси: мухомор, мухомор, мухоморик,
Будет ли год так же сладок и так же горек?
Будет ли песня, которой не помню начала,
Помню лишь то, что когда-то она звучала?
Будешь ли ты, самолёт, серебристой птицей?
Или ты станешь отравленной тонкой спицей?
(Ты же, принцесса, не смотри на меня с укоризной.
Я целовал тебя в прошлой какой-то жизни.)
«Шутишь ли ты?» Да какие тут, братцы, шутки.
Как ты наивна в заячьей серой шубке.
Как ты, старик, серьёзен и как печален.
Год утомленный заново изначален.
Только шары, не мигая, молчат сурово:
"Ты не сказал ещё самого важного слова.
Слова, что вовсе не скажешь и не напишешь.
Подойди поближе. Ещё подойди поближе."
Запах липы – тонкой паутинкой,
золотистой сетью, ласковым дождём,
но дрожит предательски слезинка –
я с другим, а мысли – лишь о нём.
Пусть не он сейчас так близок и так нежен,
пусть не он, волнуясь, говорит,
не его глаза глядят с надеждой
на меня. И жар моих ланит
не его признанием зажжётся,
не его касанию руки
сердце, задыхаясь, отзовётся,
но чужого счастья так легки
крылья, и тоскующую душу
к солнцу унесут – в свободу для двоих...
... Милый мой, я сон твой не нарушу,
засыпая на руках чужих.