Мне на миг показалось, что я правильно жил,
Что весёлое облако мне не казалось,
Что я делал всё правильно, что было сил,
И в руках моих совесть, как детство, качалась.
Мне на миг показалось, что дорога ведёт
К запредельному счастью, к далёкому дому,
Где немного иначе, ты входишь – и вот:
Снова жив ты и счастлив уже по-другому.
Мне тогда показалось, что лето ушло,
И что осень уже, вероятно, настала,
И всё хрупкое, нежное, всё, что прошло –
Вдруг таким неподдельным, особенным стало.
И тогда показалось мне: всё впереди.
Над обещанной жизнью – сверкающий ветер.
Только кровь, не уставшая биться в груди,
Только руки любимой в зелёном рассвете.
Я в тёмной комнате пытаюсь
На ощупь черный хвост найти,
Чтоб до него дойти до края,
До кошки, в смысле, чтоб дойти.
Мне свет в окошке – эта кошка
В зловещей, мрачной тишине.
Что здесь у нас? К обеду ложка
Лежит на вытертом сукне.
Придумала. Налью сметанки
Ей в плошку. Прибежит сама.
Но в темноте разбились банки
И под ногами хруст стекла.
Направо песнь, налево сказку…
Сбиваю стул я на пути.
Темным темно.. Где взять подсказку?
Как кошку черную найти?
Мне лишь бы хвост нащупать, дале,
Найду заразу все равно.
Так .. Есть.. Рывок.. Загрохотали
Гардины…. Вышибли окно.
Ну всё. Теперь не до обструкций.
Достаточно.. Включаю свет...
Откуда мог узнать Конфуций,
Что кошки в моём доме нет?
В осипшей квартире:
"Плюс двадцать четыре…
Сквозняк... И откуда…
Помою посуду…
Шампанское.. Будешь?"
-"Спасибо. Не буду."
Немеют от страха холодные руки:
«Уходишь? А может.. любовь на поруки?»
Бокал разлетается звоном хрустальным:
«Минутку... Я только… Я новый достану…».
« Прости.. Уже поздно»
И дверь осторожно
Закрыл, отсекая
Секунду до края:
"Бокал вот разбился…
(Стекло собираю)
Метель… Ветер воет. .. Снег в окна швыряет…
Зима наступила… Не скоро растает…."
"Февраль. Достать чернил – и плакать..."
Б.Пастернак
Грусть свирели обитаема
в межпланетной звездной пыли,
от сердец сокрыта тайнами
вещих споров сна и были.
А сердца среди закатов
в ожидании знамений
расставляют доты-даты,
бастионы из сомнений.
Что ж та грусть все глуше, дальше?
Или я совсем бесчувственный
прохожу по кругу фальши
в сердце с пулей, с сердцем-бусиной?
За рассветами не стану
объявлять себя богемным.
Все одно: однажды кану
на ментальном во вселенной,
обретясь средь звездной пыли
в межпланетности свирели,
в расставаньях сна и были,
шапкой снега в лапах ели…
Она жила – как пела, летела, дышала,
она тонким листом на ветру дрожала,
она ловила дожди и за солнцем бежала,
и легкой кистью цветы рисовала.
Она рисовала цветы, дождь и листья,
мир меняя взмахами кисти.
А потом она придумала дом и Поэта,
она придумала счастье и вокруг только лето,
и к дому она начертила дорожки,
и знали об этом одни её кошки.
Она брала днем заказы и рисовала пейзажи,
и никто вокруг не догадывался даже,
что ее Поэт был на каждой картине,
а она смеялась, что его никто не видит.
И каждый вечер она приходила к Поэту
и садилась спиною к лунному свету,
она садилась на подоконник, дразня силуэтом,
и на тонкой руке звенела браслетом.
Она любила его до головокруженья.
А потом в понедельник был ее день рожденья.
И февральский ветер по стенам бил.
Она сидела одна. Он ее не любил.
Она сидела одна и смотрела в окно.
И большая луна распахнула дно
и проглотила стихи, что он ей читал,
и сломанный дом на луну упал.
Приглядись и увидишь даже при ярком дне –
ее дом лежит у луны на дне.
Всего лишь дождь, всего лишь кровь,
Всего лишь жизнь, река, рассвет,
Всего лишь тихая любовь -
И так на много-много лет.
А много-много лет пройдет -
Поймешь, быть может, или нет,
Что было все наоборот:
Такая жизнь, такой рассвет.
Мои уши затопило морем.
И дышать я научилась поздно.
От того твое земное горе
Выглядит совсем не вертуозно;
Как булыжник тупо-безнадежно,
Царство вод тебе чтоб утопиться!
Рыбы умирают осторожно,
Вод не покидая. Рай для птицы.