Было же хорошо
В омут к чертям и рыбам
Камушком-голышом
Прыгать с разбега прыгать
Лапой волны под дых
Блюдо лица под солнце
Выплюнуть соль воды
Кожи руки коснётся
Пудинг медузы. Лень
Звёздочкой распластает
Ищут меня: теплей…
Рыбы метут хвостами
Шустрые не словить
Из-под руки всё ниже
Я среди них как вид
Что по другому дышит
Мелко вода дрожит
В маске лицо. Глазею
Дразнят меня ежи
Иглами из лазеек
Я тебя забуду, мне надо тебя забыть.
Ты как будто рядом – но вот уходишь.
Всё яснее и проще: больше не говорить
Ни о чём, больше не говорить.
Подъезжает автобус – просто смотреть в окно:
Каждый лист на дереве имеет особую резкость,
Человек с тросточкой, как в кино...
Наплывает какая-то мерзость.
Всё человеческое, всё лучшее – вот оно:
Честная жизнь, доброта простая,
Лучший друг, правильное вино.
Большего я не знаю.
А когда я смотрел на тебя, я мир иной,
Невозможный видел, счастливый.
Лес еловый, шелест воды морской,
И ты мне: «останемся» – говорила.
На болоте, за лесочком
Слышно тихое «клик-клик»;,
Это, прыгая по кочкам,
Распевается...
Шумно в проруби купается!
Он с руками и ногами!
А еще так называется
Тот, что в море и с клыками!
Молока не предлагает,
Не дает и мяса тоже!
И не ходит, а летает!
Знать, не зря зовется – божья!
Два нароста на спине -
Не животное, а чудо!
И в безжизненной стране
Нет выносливей...
Были с папой мы в лесу,
Нам увидеть довелось
Не медведя не лису -
Это был огромный...
Очень легкая загадка:
Кто мне быстро назовет
Полосатую лошадку
И такой же переход!?
С пупырками лягушек
В тенечке мы найдем -
Ловить умеют мушек
Не лапой – языком!
Он мурлыкая поет
И гуляет по ночам,
Но прочти наоборот -
Побежит по проводам!
Называем эту утку
Мы писателем – не шутка!
Но не пишет никогда!
Вот поплавать – это да!
Поросенок, но лесной!
Он с горбатою спиной,
А детишки поросята
Со спиною полосатой!
Ответы вразбивку: жаба, зебра, кулик, кот-ток, морж, кабан, божья коровка, гоголь, лось, верблюда.
От других не гудит пчелиный улей,
и мёд не проступает наружу.
От других – слова навылет, как пули,
холодный смех и холодный ужин.
От других стена, а с ним иное –
окно, распахнутое в середину лета,
и кино, цветное, но почти немое,
потому что слова звучат нелепо
там, где губы для утоленья жажды,
а мёд, чтобы не умереть от голода,
и если до него она растворялась в каждом,
то этот в ней – разноцветьем всполохов.
От других – нет имени, и даже запаха,
выжжена плоть, и тело выжжено.
Но душа, умытая и отплаканная,
лишь ему на выдохе – Выжила! Выжила!
Я немного пошедеврю,
Чувствам ветренным послушный,
Я стихами поманеврю -
О Маринке-хохотушке.
Я предамся нежнословью
С чувством, капельку серьёзным,
Зашифрованным любовью
И с улыбочкою слёзной.
А потом мой пыл увянет,
Отодвину карандаш я,
И подумаю о Тане,
О Ларисе и Наташе...
Посижу беспечно-грустный, -
Ну, зачем мне тратить нервы,
Я пишу про эти чувства
Не последний и не первый.
Всё томительно-пустое,
И старо – пылить словами,
Гениального не стоит
Всё, не связанное с Вами...
20.10.08
***
Мы боимся зайти далеко,
Только пробуем воду ногой.
Вот и дуем на молоко –
Не обжечься б живою водой.
Отцветает шальная сирень
И напрасно рассветы ясны,
И такой ограниченный день –
Кто бы знал – вдруг последней весны.
Стерта временем явственность лиц,
Май отцветшею веткой поник.
Между виз, паспортов и границ
Задыхаюсь и рву воротник.
***
Так хотелось бы жить вольнее,
И желаниям потакать –
Только падать мне всё больнее,
А приходится привыкать.
Чувство такта иль чувство долга –
Будто дождик на спины крыш…
Если падаешь слишком долго,
Даже кажется, что летишь.
Когда как зори, что встретились в день равноденствия,
с тобой мы встречаемся посередине судьбы,
мне кажется – всё это только следствие
задуманной кем-то и прискучившей вскоре игры.
Мне кажется, что это я – выпадающий
шуруп или винт, или просто забытый конверт,
письмо из которого ветром смахнуло в пожарище,
именно это и есть причина того, что ответа всё нет и нет.
А зори встречаются запросто в вечной и нежной привязанности,
и некому запретить эту вакханалию света и чувств,
но смысл не в этой ли томительной недосказанности,
и не в том ли, что разум взыскующий пуст?
. . . . . . . . . . . Саше Григорьеву
Ты держишь суховатый чёрный хлеб
В ладони, как в распахнутом бутоне.
Медлительно ступая по земле,
Подходят к нам стреноженные кони.
Смотри, какие рыжие они,
А губы от травы зеленоваты.
Ты шепчешь: «Сыромятные ремни…
В них лошади, как пленные солдаты».
Я вижу и выдумываю ложь:
Стреноженность растолковать не сложно,
В ней острые слова – стрела и нож,
А может быть, слова – стрела и ножны.
Вы слушаете – лошади и ты,
Обдумывая странное значенье.
В оружии немного правоты,
Но, что ещё придумать в утешенье…
Не вздумай посмотреть по словарю,
Вот – луг, вот – чёрный хлеб, вот – жеребята…
А в слове «сыромятный», – говорю, -
Примятая дождём, сырая мята.