Прозрачные ладони февраля
Разглаживают колкие сугробы,
Обветренные ветви шевеля,
Отряхивают зиму от хворобы.
Серебряная мёрзлая вода
Слежалась, ей давно пора проснуться.
Свалялась у мороза борода,
И жизнь его растает в божьей руце.
Сегодня солнце выжгло полынью
Рассвета посреди бескрайней льдины.
Великий пост, молитву сотворю
О дочери, тебе и младшем сыне.
Ругай меня за то, что не лечусь,
Что режусь по утрам, такая бритва...
Теперь молчи! О старшем помолюсь.
Хоть грешными губами, а молитва...
Мы мертвы. Так что ж – пляшите,
Смейтесь, пустословьте.
Прошлое разворошите,
Магазин откройте.
Все надежды и ошибки,
И грешки, и славу –
Распродайте всё до нитки,
До живой, кровавой.
И тела наши осенние
В кучу заметайте.
Но бессмертных душ спасением
Нас не оскорбляйте.
Смотри, а утро снова бело,
Как будто силится сказать,
Что жизни и роса, и тело
Оставлены тебе опять.
А ты жалел и любовался,
Как цвет уходит из-под ног:
Ни капли взять не попытался.
Даже дотронуться не смог.
Мы рождены не инвалидами.
Но всё же свищем и поём,
Переполняемы обидами –
И так, с обидами, живём.
Как будто понарошку дадены
Стакан сердечного огня,
И плеч угрюмых перекладина,
И смутная крови возня.
Мы в белый воздух нарождаемся
И, приспособлены ходить,
Подняться над землёй пытаемся,
Чтоб нужность нашу ощутить,
Чтобы недужность наша узкая
В прозрачной высоте плыла,
Сильнее человечьей музыки
И легче птичьего крыла.
Нависли деревья зелёной громадой,
Удвоены тихой водой.
Белеют соцветья, и гул аромата
Колеблется над головой.
Сойдя с высоты, обозначилась птица,
И грифельный птичий полёт
Отдельно и точно графически длится,
И солнце навстречу плывёт.
Склоняясь к природе с поспешностью нервной,
Будь верен и бедной судьбе.
Где ветер протянется северный, скверный,
И лес промолчит о тебе.
Не от богов, не от людей
как в храм, ушел в себя Гордей.
Как флагу черному на рее
так хорошо в себе Гордею.
Он ищет свой Гиперборей,
что позовёт его: «Гордей!»
от одиночества хренея…
Я верю в замысел Гордея!
Но белым флагом средь морей
призывен сам к себе Гордей.
Не о себе самом радею,
когда внимаю я Гордею,
ведь это гордая идея -
найти в себе самом Гордея!
О,тьма Гордеев, – не редей!
В любом Иване есть Гордей.
Надеюсь, что в такой Орде я
не затеряюсь для Гордея…
Какой тут к черту ритм, коль нервы – в клочья,
А в венах неустроенность клокочет?
Какая, к бесу, блажь с размером, темпом,
Раз жизнь – враскос, как мальчик по вертепам?
… И утоляю страсть в коротких строчках,
И чаще – ночью,
И мысли прыгают, как детское «по кочкам…» -
Неправомочны.
И возраст катится и волочет
Под гору:
Мгновенья тратятся.
На что? Вот горе!
А в спину жаркое: «Вливайся, дядя!
Ну что, ты с нами?!»
…Давайте сами!
А мне уже нельзя не глядя…
Не ритм ломается –
Себя ломаю.
Не понимается?
Как я вас понимаю!
Теперь идти бы да идти,
Забыв про траты,
Чтоб храм последний возвести
В краю заката,
Чтоб кто-то в этот храм входил,
Зарю встречая,
И лучшее в себе будил.
…Как жизнь тончает!
Уже полвека. Полусчет.
Мои пол-Леты.
...Жизнь между пальцами течет,
…И храма нету.
Пришла пора сажанья огородов,
И я скажу, как человек труда:
-Поэты тоже родом из народа
И тоже хочут кушать иногда!
Своим инстинктам древним потакая,
Усталый, но довольный всё равно,
По огороду тачками таскаю
Вонючее липучее говно.
Семья ликует, родственники рады,
Что нынче, в мае, пятого числа
-Ура!- Фортуна повернулась задом
И этакое счастье принесла.
От пота – мокрый, от натуги – синий,
Но ощущаю я, как никогда,
Что труд облагораживает сильно,
И что коня не портит борозда.
Лес стоит расстроенный:
Вся листва растеряна.
Сдвоены да строены
Бывшие ветра.
Закрываю лето я,
Будто окна терема,
На тебя не сетуя,
Желтая хандра.
И по первой наледи
Хрупаю калошами:
Что-то тянет на люди
Да по кабакам.
Только все пути назло
Желтым запорошены,
А меня обсыпало
Белым по вискам.