Пройдет всего-то сотня тысяч лет,
И новый, незнакомый мне, поэт,
Стихи слагая о своей любимой,
Вновь будет о страданиях стенать,
Звать милую свою, и проклинать,
И вешаться в тоске неодолимой.
Он затрубит про боль любовных мук,
Три глаза воспоет и восемь рук,
Два сердца, кровь вгоняющие в вену!
Сойдет с ума от формы тонких ног,
Споет ушам сонет и, как итог,
Ажурность вспомнит хвостовой антенны!
Он вознесет любимую до звезд!
В её фундаментальность, вес и рост
Немеренно тепла и света вложит!
И под луной, гоня остатки сна,
Споет о ней – о, как нежна она –
Вся синяя с пупырчатою кожей...
...Через всего-то сотню тысяч лет
Мои стихи прочтет другой поэт,
Зевнёт в свои три пасти вдруг и скажет:
- И тут любовь... И тут ревут слезьми...
«Ты лучше всех на свете» – черт возьми!..
Ну ведь уроды просто, а туда же...
Ну вот. Чернеющей дорогой
Уходишь ты в прозрачный лес.
Ты исчезаешь. Ради Бога
Постой, пока ты не исчез.
Присядь на камень. Снова чудо.
Природа говорит.
Слетает лист из ниоткуда,
И капелька горит.
Отец, ты помнишь, было раньше:
Мы шли с тобой вдвоём
По берегу осенней чащи
Бессмертным октябрем.
И я тебя ругал когда-то,
За плечи тряс
За твой алкоголизм проклятый,
За то, что любишь нас.
Я тряс тебя из сил последних.
И ты как будто знал,
Что этот страшный лист осенний
Встал ото сна,
Что эта капля ледяная
Уже горит.
А ты идёшь, идёшь по краю,
И сердце не болит.
Как будто говоришь ты: «…Паспорт,
Носки, тетрадь,
И не забудь зубную пасту…
Я буду ждать».
Я была палачом в этой жизни и крови напилась.
Эшафот опустел, плачет ветер, петлю теребя.
В тот злопамятный день, как на чудо, надеясь на милость,
Я была палачом – я в петле удавила себя.
Я была палачом и среди нескончаемой казни
Падал мне на лицо красной маскою отблеск костров.
В тот злопамятный день всё сверкало в огнях, как на праздник,
И сожгла я себя как виновницу всех катастроф.
Я была палачом и, всыпая в напитки отраву,
Каждой жертве в глаза непременно хотела взглянуть.
В тот злопамятный день я смеялась: Какой еще славы
И какой еще смерти достоин последний мой путь?
Я была палачом. Мне совсем признаваться не стыдно.
Пусть казнила одну, но великое множество дней…
Если Он говорил: «Ты жалела» – мне было обидно,
Если Он говорил: «Я прощаю» – рекла: «Не жалей!»
Я была палачом. Вид любой пасторальной картины
Вызывал у меня тяжкий приступ, похожий на смерть...
...В петле дрожит рефлектор паутины
И ловит солнце в радужную сеть...
Наряжается река
И крахмалит снегом платье.
Милый, я в твоих объятьях
Бесконечно далека.
Снежным комом в тихий лес
Солнце медленно скатилось.
А любовь остановилась
Как часы, и мир исчез.
Это в небе тишина
Распадается на хлопья,
Снег парит, нежнее хлопка
И плотнее полотна.
Тает он в твоей горсти.
Не печалься, Бога ради,
Исчезаем в снегопаде.
Я простилась, ты простил.
И день за днем один и тот же день…
Мне кажется, что я еще не умер,
Пока маячит за спиною тень,
И дребезжит под ухом божий зуммер.
Уймись, не торопи, мой милый враг!
Клянусь, когда меня оставит муза,
Я подниму над головою флаг
Почище мексиканского «арбуза»
И побегу по желтой полосе
В заветную свою гиперборею,
И там, по пояс в утренней росе,
Последний раз от счастья...
Тёмным утром пешеход
Куртки поднял ворот.
На работу он идёт,
Опоздает скоро.
Мелкий сыплется снежок,
Светофор мигает.
Красный треплется флажок -
Жить он помогает.
Размахнуться не с руки,
Некого коснуться.
Промокают сапоги.
Хочется проснуться.
Она опять в авто не села,
она опять пошла ко мне...
Вокруг всё было сыро, серо,
как всё осеннее вполне.
Она, как осень, шла к итогу,
рыжеволоса и стройна,
шла, представляя всю дорогу,
насколько хороша она.
Не так прекрасны ночью очи,
безлунны, пьяны, влюблены,
как ей к лицу любой платочек,
причёски – рыжи да льняны!
...Прошла, как молодость, как юность,
не мимо, нет, а сквозь меня!
Душа растрёпой встрепенулась
и растерялась, – где ж она?
Мы с ней не встретились, покамест
я в осень ей не позвонил,
в чем, было, не было, покаясь...
Там и октябрь прошёл. За ним
ноябрь, что ли? Я не помню.
Я только помню милых глаз
смущённый, ласковый приказ
и поцелуй, ...желанья полный.
Рой воробьев жемчужин россыпи
Все распорхал и черно-синяя
Висит одна, листом исхлестана,
Примята и покрыта инеем.
Кристалликами льда исколота,
Я ртом ловлю из-под листа ее...
...Вдруг обожгла мне зубы холодом
И терпким августом растаяла!