В сумраке рек, в глубине голубой,
В травах, ласкающих лик под водой,
В иле тягучем иль в донном песке
Ловим мы счастье до боли в виске.
Вот отраженье рождает надежду.
В воду войдём, наспех скинув одежду,
Контуры тела изменит вода.
В весе теряем, блестим, как слюда.
И, подчиняясь движенью природы,
Чувствуем привкус желанной свободы.
Óдин ликует! И пращура дух
Чувства сбирает, как вещий пастух.
Русью русалочной, очною ставкой
С Чудью из леса, пугливою Мавкой
Тело, ликуя, вливается в душу.
Мы покидаем с презрением сушу.
Но ненадолго. Прибрежный песок
Сухостью скрипнет. Тугой поясок
Тело затянет, одетое в платье…
Как бы хотела среду поменять я!
Солнечная дорога легла между ног, вдоль дивана...
Можно пройтись немного по ней в заоконный рай…
А может проехаться в тройке, воспользоваться рыдваном?
Солнечной пылью промчаться и заглянуть за край.
Может за край океана, может за край дивана, может случайной кошкой
мне проскользнуть к тебе в твой неуютный угол,
Ворваться с лучами солнца и раствориться в чашке, и хлеба последней крошкой
Прилипнуть к твоим губам. Но ты расставляешь пугал…
Вот пугало нежеланья, вот пугало непониманья, вот пугало дыр носочных…
И пулей у впадин височных мчится твоё: не дам!
Не дам поцелуя ночью, не дам и любви между прочим!
Но что ты себя порочишь? Не тратишь время на дам?
А я вместе с солнцем нагло улягусь в углу дивана
И сразу как будто случайно, нетрезво и чуть печально
Уйдут все твои «не надо» и во главе каравана
Уйдёт и частица «не».
Ты скажешь: Любимая, надо! И всё начнётся сначала
И счастье придёт не во сне.
Те две крысы у ресторана внизу,
Я зову их Арнольд и Роза.
Арнольд — грызун, и Роза — грызун;
Не боятся ни голода, ни мороза.
Сосуществуют в тесной холодной норе
Среди отбросов и мрака.
И не переживают. И не пере-
Живают вообще однако.
Будто бы крысы провозгласили
Закон о жизни, полной самоотдачи.
Почему у людей всё иначе, Василий?
Почему у людей всё иначе?
О чём поэт молчит? О чём он умолкает,
Когда скупые слёзы проливает?
Фигурам речи не достать числа.
Какая осень в том году была!
Какая осень? Он того не знает.
Поэт молчит. И свет вокруг него
Не пропускает ни крупинки звука.
На свете нет поэта самого.
Но музыка протягивает руку,
И бабочка летит из ничего.
И бабочка летит,
И Бог простит,
И свет горит,
И сердце не болит.
Моё бессмертие лежит в твоих руках,
На тонких веточках сосудов сердце-птах...
Ни спеть, ни вылететь, лишь ноет и стучит.
Поверь, всё сладкое всегда чуть-чуть горчит.
У привокзальных и гостиничных минут
Есть свойство общее – они про нас не врут.
Лови мгновения, часы не расплескай,
Но как удержишь их, когда вино за край.
У тайной пристани двуспальная ладья
И фрахт немыслимый, но шкипер не судья.
Сплетаясь взглядами, мы ловим наугад
Холодной осени горячий листопад.
Где краски вечера гуляют по стене
Твой профиль ветреный протянет руки мне...
О чём ты думаешь, печалишься о ком?
Твои ладони пахнут счастьем и грехом.
Я запишу тебя в подкорку октября,
На выцветающей обложке словаря.
Ты будешь плавиться огнём на языке,
Я сохраню тебя в неизданной строке.
Какого ангела, скажи, благодарить?
С веретена его упала эта нить,
На ней нанизаны страницы наших встреч...
Там всё – не издано, там всё – прямая речь.
.
* * *
Ему прощу измену и побои,
Пусть слёзы льёт по милому тюрьма,
Пусть врёт, пусть пьёт, ломает все устои…
Но НЕ прощу отсутствия ума.
PoorLamb (Лариса Луканева)
http://arifis.ru/work.php?action=view&id=12879
Я всё прощу – насилия, убийства,
И то, что отравил родную мать,
Двуличье, подлость, трусость, некрофильство…
Но – неуменье в шахматы играть?!..
.
.
* * *
«…И не будем думать о плохом,
Заживем – невестой с женихом…»
«Где-то там, там – за холмом седым –
Синий лес и детства белый дым…»
«…Не смотри с тоской, родной, назад,
Будет лес другой, и дом, и сад, –
Там течет – уже недалека –
Перед домом звездная река…»
«Синий-синий лес, белый-белый дым…
Перепутья крест за холмом седым…
Детство, детство там, по оврагам спит,
Там белеет храм…»
«…Там ты был убит!..»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«...И забудь, не думай, не жалей;
Возвращаться – вдвое тяжелей...»
«Сердце... сердце плачет и дрожит
В той стране, где мать в земле лежит…»
«Отболит, отноет, отожжет...
В той стране никто тебя не ждет...
Твою боль – за звездною рекой –
Как рукою снимет, как рукой...»
«Синий-синий лес, белый-белый дым…
Перепутья крест за холмом седым…
Детство, детство там, по оврагам спит,
Там белеет храм…»
«…Там ты был убит!..»
.
Когда всё ляжет поперек
и сердце застучит натужно,
спасет, Илюша, не пророк,
спасет нас дружба.
Когда и дружба засосет
и ею тяга жить уменьшена,
ничто на свете не спасет, —
спасет нас женщина.
Когда изменит и она,
умри, но выживи упрямо.
Спасет не бог, не сатана, -
спасет нас мама.
Но если и она уйдет,
и вымерзнет из сердца нежность,
спасет, что после всех умрет, -
спасет надежда.
А коль уж все, чем ты живешь
упрется в лоб тебе двустволкой, —
ты только сам себя спасешь,
ты сам — и только!..
Фата-моргана, фантасмагория,
морок мучительных снов,
тихая нежность, тихое горе
нам часто основа основ
жизни непрожитой,
но уже пройденной,
той, что теряет
свой свет...
фата-моргана...
маленькой родинкой
под сердцем
оставленный след...
Меня сжигает страсть до пепла ночи.
Ворочаюсь, тоскую и тянусь
к той, с кем союз так сладок и непрочен,
как и любой, наверное, союз.
Раздавлен тишиной и грустью выжжен,
лежу, и осень падает в меня.
Чем дальше ты, тем ты родней и ближе,
но ты не здесь и не моя вина
в том, что не вместе мы, что так вот, порознь
нас век вжимает в ложе суеты,
и в книге не стихов, а прозы
все главы Жизни новые – пусты...