Далеко от Москвы – я умру от тоски,
в моем ближнем, чужом зарубежье.
Как, мне хочется знать – ты как,
прежде нам мать? Любишь ли,
суверенных – как прежде?
Далеко от Москвы я умру от тоски, по
высоким её небесам. Как хотелось,
бы мне – не поверить молве, что,
Москва, ты не веришь слезам.
Далеко от Москвы я умру от тоски, по
Арбату и Чистым прудам. Позови,
я приду – через тьму и беду,
к храмам светлым и,
белым снегам.
Последний лист кружился и парил,
с насиженной рискнув сорваться ветки,
придерживаясь линии перил,
блестевших вдоль...
Осенний дождик редкий
встречал его в мерцающих кругах
фонарных желтых пятен; уж ему ли-
впервые видеть скованность и страх
шумевших независимо в июле,
а ныне перепуганных гостей,
слетевших или сорванных с ветвей
сырым холодным ветром...Одинокий
прохожий глянул мельком и ушел,
под всхлипы дождевого караоке,
что будет все когда-то хорошо.
Я в далёком когда-то детстве
О волшебном мечтал наследстве.
Получить, например, миллион эскимо
И годами питаться – но:
Заболел с осложненьем ангиной
И зимою ужасно длинной
Две недели лежал, ничего не желал
И здоровый однажды стал.
Не мечтал я том, что лето
Принесет мне тепла и света,
Но с течением дней всё плохое ушло,
А хорошее произошло.
И теперь мне не надо бояться,
Что мой галстук может измяться,
И что мой бутерброд муравьиный народ
Перед школой во сне погрызёт.
Мне завещано всё и сразу:
Эскимо, недоступное глазу,
Страны и города, где везде и всегда
Карамельная плещет вода.
Я тебе непременно хотел рассказать,
Как нам следует нашу дочку назвать,
Чтоб жила она счастливо так же,
Как мы жили с тобою однажды.
Мне во сне это имя комарик шепнул
И, как рыбья чешуйка, во мраке блеснул,
Я забыл и хожу как в тумане:
Катя, Оля, а может быть, Аня.
Непременно мне надо заснуть и опять
На опушке лесной комара повстречать,
Чтоб счастливое имя напомнил,
И чтоб я его крепко запомнил.
Обниму я руками упругий живот,
Где счастливая дочка неслышно живёт,
Окруженная вещими снами,
Катя, Оля, а может быть, Аня.
Пробираясь по снегу, по чьим-то следам,
То есть след в след для удобства,
Он идёт, согнувшись, в универсам,
Ощущая в себе сиротство.
Покупает бритву и блендамед
И, на женщину глядя в кассе,
Напряженно думает: Сколько лет...
В параллельном училась классе.
Возвращаясь назад по следам чужим,
По чужим, не ставшим своими,
«Маша!» – вздрогнул... Каким дорогим
Было женское это имя.
С васильками бельё постельное,
Застиранные цветки.
Ноготки на венке поддельные,
Пластмассовые огоньки.
На берёзе пичуга сельская
Ни в одной из ноток не врёт.
А на кладбище – тишь имперская
Всё из бронзы лилии вьёт.
Одинокое в небе облачко,
Васильковый огромный цвет.
Скачет мальчик через верёвочку.
Притворимся, что смерти нет.
Josef_sonn
Но окунуться в радостный бедлам
уже не мне... Такая доля злая.
Здесь ветра нет, не носит ветер лая,
и поделила б сердце пополам,
но это сердце, порванное в хлам,
кому теперь – не вижу и не знаю.
В своём аду, пожалуй, коренная,
я знаю счёт лопатам и вилам,
рифмовкам душ, их заживожареньям,
и смол табачных смрадным выделеньям,
крестам на строках.. нет пути назад.
И всё-про-всё, которое имели, -
всё в печь!.. Звучит забавно, как: «Все в сад!»,
но мы ведь знаем, как на самом деле.
Ляг на печку, Иван, поспи
За Россию, за всю посопи
Схорони вековой вопрос
Сноведенья дающим в рост.
Ни кола ни двора, Николай
Крест нательный сними, обменяй
На осиновый твердый крест
Бог не выдаст, червяк не съест
О стране все расскажет букварь,
Жили в ней человек и тварь...
И с картинок в твоем букваре
Брызнет красная акварель
Крыльями на ресницы,
тенью на крыльях птицы
ищет душа границы,
чтоб в темноте не сбиться.
Нет ей любви, ну что же-
время пришло,похоже,
то,где лишь мудрость может
снять ту тоску,что гложет.
Крыльями на ресницы,
тенью на крыльях птицы
пишет душа страницы,
ввяжет в мельканье спицы.