Жил был кактус. Ему было очень комфортно в своем горшочке на окне. Себя он считал САМЫМ приспособленным цветком и подбоченясь взирал на другие цветы, иногда поддразнивая их. Когда подходила хозяйка, чтобы проверить его землю, он выпускал все свои колючки, чтобы уколоть ее руку. Однажды фикус, стоявший по соседству, спросил его: 

- И не надоело тебе быть таким колючим? 

- Она любит меня больше, чем тебя, – задиристо ответил кактус, – она подтверждает это раз за разом, укалываясь, но продолжая заботиться обо мне. А когда она наклоняется, разглядывая мои колючки, я чувствую ее горячее дыхание и даже могу заглянуть ей в декольте платья. 

- Однажды ей надоест и она тебя выкинет. 

- Ты не прав. Скорее она выкинет тебя. То, что дается не легко, с трудом, болью и кровью, ценится во сто раз сильнее. 

- Вот и посмотрим, – ответил фикус, протянул лист и скинул горшок кактуса с окна. Весь день пролежал кактус на полу. Часть колючек поломалась, он уже не был таким красивым. И он ее ждал, волнуясь и переживая внутри, а вдруг фикус прав... Он вспомнил тот момент, когда она впервые увидела его. Он стоял в витрине магазина, огромный красавец с большими желтыми колючками, правильной округлой формы. Им восхищались все. И стоил он не мало. А она долго стояла рядом, разглядывая его, и в тот момент, увидев ее большие серые лучезарные глаза, впервые захотел он, чтоб его купили. Чтоб она его купила. А она полезла с сумочку, разочарованно покачав головой – денег явно не хватало. А потом каждый день проходила мимо него, улыбаясь своей удивительной улыбкой. А он распускал мохнатые колючки и важно раздувал бока. Через месяц она его купила. Светило весеннее солнце, деревья уже начинали зеленеть. Он увидел ее издалека, она спешила, быстро перебирая изящными ножками по дорожке и отстукивая каблучками. Короткая юбочка развевалась, подставляя под теплые лучи солнца ее белые коленки. По ее счастливым глазам он все понял. Руками обхватила она горшок, прижав его к груди как драгоценность, и приговаривая: «Теперь ты мой»... 

Она увидела его в кучке земли, жалкого и несчастного, аккуратно взяла руками и положила на стол, чтобы проверить – а не повредились ли корни. На этот раз кактус не стал ее колоть. Ему впервые захотелось, чтоб она поняла, что он ее тоже любит... 

Василиск за стенкой зашевелился, и разбудил меня. Я вскочил на своей постели, растрепанный, и, наверное, страшно бледный. Я знал, что василиск за дверью и там останется – он никогда не пытался проникнуть в мою опочивальню, – но было все-таки невыносимо слушать, как он двигается там, снаружи, волоча свое тяжелое извивающееся тело, из прихожей в гостиную и обратно. 

Я не знаю, как он выглядит. Для меня, спрятавшегося в комнате, василиск – всего лишь сочетание отвратительных звуков. По этим звукам я, в своем воображении, рисую его облик: массивное вытянутое туловище, и множество коротких, сильных ног, а двигается он подобно гусенице. У него уходит много времени, на то чтобы проползти расстояние до чулана и убраться восвояси. Василиск боится солнечного света, и собственного отражения, – облик его так ужасен, что любой человек увидевший его, умирает. 

Это все, что я знаю о нем. Таких знаний мне достаточно, чтобы жить бок о бок с этим чудовищем. 

Вот, он мучительно медленно втискивает свою тушу в узкий дверной проем и затихает за стенкой. Я жду еще несколько минут, чтобы убедиться, что он заснул. Это случается где-то за час до восхода солнца, в зависимости от времени года – зимой приходится ждать дольше, и я занимаю себя чтением книг, устроившись поудобнее в кресле. 

Тот факт, что я держу у себя василиска, кому-то может показаться нелепым, кому-то смешным. О василисках в наше время говорят мало – потому что сами они, должно быть, уже исчезли с лица земли. Не стало и людей содержащих василисков, что неудивительно, ведь за всю историю человечества для этих омерзительных созданий было придумано одно-единственное применение: они приносят золото. 

Завести василиска очень трудно. Сперва, нужно у какого-нибудь колдуна купить яйцо черного петуха. С колдунами дело иметь хлопотно и небезопасно, к тому же они, в последнее время, редко попадаются на глаза. Они уже перестали быть частью нашей обыденной действительности и, скоро, наверное, вовсе исчезнут, вслед за василисками. Мне повезло, – я нашел, наверное, последнего колдуна во всей округе. 

Яйцо нужно вынашивать семь дней в подмышке, что само по себе отвратительно.  

На утро восьмого дня я обнаружил, что яйцо лопнуло, и наружу вывалилось протухшее содержимое. Мою белую подушку забрызгало вонючей серой жижей, от которой по простыне, а затем по полу тянулся тонкий, извивающийся след. Этот след означал, что я теперь обладатель василиска. 

Первые несколько месяцев я не замечал перемен. Василиск никак не обнаруживал своего присутствия. Потом в квартире появился характерный пряный запах. Вскоре я установил, что его источник находится за дверью чулана. В одну из ночей я услышал звон разбитой тарелки, и решил, что с улицы на кухню, как-то пробрался бродячий кот. Я направился к кухне, я был уже у самой двери, и уже взялся когда меня осенило: василиск исследует мой дом! Если бы я открыл дверь на кухню, меня настигла бы немедленная смерть. С той самой ночи мы заключили с василиском негласное соглашение – днем принадлежал мне, ночью в нем хозяйничал он. 

Жизнь бок о бок с чудовищем, вызывает у меня большие неудобства. По понятным причинам, я не могу содержать в своем доме прислугу, и поэтому каждое утро приходится начинать с небольшой уборки. Василиск ползает аккуратно, но нет-нет, да перевернет кресло или столик. В прежние времена, когда василиск не покидал чулана, во всем доме, на полу лежали персидские ковры. В первую же неделю его «прогулок», все они были уничтожены, и пришлось постелить паркет. Впрочем, та единственная выгода от василиска окупает все беспокойство, доставляемое им. Прибираясь, каждое утро в своем доме, я почти всегда нахожу несколько золотых монет. В прежние времена попадались наручные и карманные часы, разные украшения, а бывало и слитки, которые с трудом помещались в ладонь. 

Я, наверное, самый богатый человек в нашем городе. Несгораемый шкаф в моей комнате полон золота, по дому разбросанно множество тайников, где хранятся мои богатства, и я не знаю, сколько еще их в чулане.  

Василиск гуляет по всему дому, и это создает для меня постоянную угрозу. Единственная комната, в которую он не заползает – спальня. В ней и только в ней мое спасение, и в последнее время я все же реже покидаю ее. Ночью я лелею свои богатства, а днем отваживаюсь на быстрые вылазки во «внешний дом». Я ползу, как таракан вдоль стены, и прислушиваюсь к скрипучим вздохам старого дома. Василиск может встретиться мне по пути на кухню, или в уборную, и это будет означать для меня немедленную смерть. 

Однажды я запер василиска на втором этаже, думая, что избавлюсь от всех неудобств. Это было ошибкой – он разгромил библиотеку и все комнаты наверху, а на потолке моей спальни проступили пятна ядовито-зеленого цвета. 

Тогда я был близок к гибели. Проклиная себя за легкомыслие, я при свете дня открыл дверь наверх. Той же ночью василиск приполз к порогу спальни, и долго лежал там, сотрясая дыханием дверь. Не помню, как я пережил ту ночь. 

В том, что василиск приносит золото, и заключается самая гнусная тайна. Я всегда задавался вопросом – откуда оно? Зачем чудовище тащит его в свое логово? В подобных размышлениях проходили мои бессонные ночи. Иногда я думал, что нашел этот страшный, простой ответ, но тут же наступало милосердное забвение, и я уже опять не сознавал ничего.  

Иногда мне кажется, что все вокруг узнали мою тайну, мой срам, и как только я окажусь за дверью, в меня полетят камни. Потому уже много лет, я не выхожу из дому. Окружающий мир постепенно исчез, растворился в пыльных окнах кольцами жира. На стекле остался неровный узор далеких континентов, такой же узор, выбитый солнцем, зияет на стене спальни. Со временем я перестал различать соседний квартал, за шумной дорогой, а затем и маленький дворик перед моим крыльцом, растаял в белесой мути. 

Сегодня василиск затих раньше обычного. Я ждал десять, пятнадцать минут – тишина. Осторожно, чтобы не выдавать своего существования, я отворил дверь. В коридоре было пусто и бестолково. Просто темный дом. Здесь, в завитках мебели, складочках штор пылилась вся моя жизнь. В гостиной только скрип от пола, и одно-единственное зеркало, закрытое бельмом засаленной шторы.  

Вдруг, я вспомнил, что не закрыл дверь в спальню… слишком поздно – за моей спиной раздался желобный скрип дверного косяка – василиск втискивал свою грузную тушу в спальню, которая больше не могла служить мне убежищем. Кажется, он задумал меня уничтожить. 

Впервые за много лет вышел я на улицу. Птицы молчали. Окружающие дома голодно смотрели на меня битыми окнами, сухой ветер впустую дребезжал их жестяными крышами. На дверях сохранились борозды от когтей, рваные зеленые пятна зияли на стенах. Все отравлено, все пусто, даже трава вокруг дома выжжена рыжими кольцами – следы, оставленные василиском. 

Все пусто, все уничтожено. 

Несколько минут я стоял, обнаженный светом дня. 

«Вот откуда…». 

Догадка дернула меня за невидимую ниточку, ноги утратили опору, и все суставы будто повисли в пространстве. И я со всех ног побежал прочь от дома.  

С того дня я скитаюсь по миру, не зная ни отдыха не пристанища. Люди и животные бегут от меня, как от прокаженного – василиск теперь волочится за мной, всюду учиняя запустение. Он все еще приносит мне золото, оставляет на камнях, и в траве, но мне противно даже смотреть на него.  

Днем василиск скулит и ноет, – солнечный свет обжигает его кожу – а ночью я слышу его шепот – над самым своим ухом. Снова и снова он повторяет: «Оглянись… Оглянись…». 

Вы думаете, что нужны карандаш, блокнот, лампа над столом или еще что-то такое? Совсем нет. Самое главное – недопроснуться. Вынырнув из ночного сна, я не спешу открыть глаза. Какая разница, сколько времени, мелко и спешно тикают часы, а я вглядываюсь в картины на внутренней стороне век, перемежающихся с обрывками сновидений, и уплывающих куда-то вбок, до тех пор, пока целостные картины не превращаются в бессмысленное точечное мельтешение. Опустить ноги на пол, нашарить шлепанцы. Даже чистка зубов и умывание не мешают мне не проснуться. Опыт не проспишь. Слова еще совсем маленькие и голые, как зеленые кофейные зерна, без вкуса и запаха, и только еще обещают аромат, главное – не спешить. Прошлепываю в комнату, упираюсь в раскоряченного монстра – эстрадную микрофонную стойку, притащенную бог знает откуда, просто чтобы посмотреть – а как записывает? По полу растянулись во всех направления провода и шнуры, соединяя ноутбук, микрофон, колонки и диван с Любашей. «Миллиарды уже уворовали», – профессионально почувствовав слушателя, сообщает она мне последние новости, не просыпаясь ни на грамм. 

- Миллиарды чего? – Машинально переспрашиваю, прикидывая, как пробраться к своему компьютеру. Шлепанцы категорически отказываются перешагивать через провода, не желая отрывать свои задницы от пола.  

- Миллиарды кубометров денег, – внятно доносится из-под одеяла, Любаша переворачивается и продолжает крепко спать. 

- Угу… 

Это она о газовом конфликте. 

Миллиарды миллиардов рассыпаются на маленькие крепенькие нули и, стукаясь гладкими боками, тоже сыпятся в кофемолку. 

Какой кофе будем сегодня пить, дорогая? По-кенийски, по-бразильски, по-армянски, капуччино, эспрессо? Организм ёжится от предвкушения. Сортируются зёрнышки – морозные узоры на окнах, что-то теплое из сна, тишина в доме, солнце над берегами Африки, лоснящиеся коричневые тела, аромат арабики, пираты нападают на торговое судно, тащат добычу в пещеру, золотые блюда в одну кучу, драгоценности, камни и побрякушки – в другую, главарь целует гладкую шоколадную кожу пленницы, она пахнет мускатом и чуть-чуть гвоздикой… 

Главное – не. Не пережарить, не закипятить, не переборщить со специями, хотя борщ здесь совсем ни к чему, убрать немедленно, чуть всё не испортила. Вкус медленно восстанавливается. Нужно быть очень осторожной со словами-зёрнышками, словами-специями и ни в коем случае не засыпать кофе в непрогретую джезву. Хотя турка звучит на мой вкус лучше, не так металлически. 

Бразилия далеко, чуть ли не дальше, чем Африка, я натягиваю свитер и отказываюсь от всех специй, пусть сегодня кофе будет чистым и горьким, и осторожно наблюдаю, как над краем турки показывается первая нежно-коричневая шапочка пены. 

Рецепт кофе «По-рождественски». 

Тщательно отобрать зерна по одному, перемолоть на ручной кофемолке, глядя на морозные окна. Насыпать свежемолотый кофе в разогретую турку, залить холодной водой из расчёта, что никто не помешает. Очистить сознание от посторонних мыслей, корицы, шоколада, имбиря и никакого сахара и ликера. Терпеливо ждать появления первой пенки, и снять с плиты как только она появится. Повторить три раза. Представили? А теперь смело можно пить любой «нескафе» литрами, он уже ничего вам не испортит, ведь нет ничего реальнее наших представлений о реальном. 

«…баночку зелёного горошка, французский батон, две пачки салфеток, да, и не забудь десяток яиц!» – уже в лестничный пролёт крикнула жена. Голос гулко проскакал по ступенькам и, уткнувшись в обитую дверь этажом ниже, заглох. 

Шерстяной шарф неприятно колол шею, лестница пахла кошками и апельсинами. Морщась от мелких липучих снежинок, он зашагал по вечерней улице привычным маршрутом «дом – супермаркет». Идти было недалеко. Когда-то он от нечего делать сосчитал количество шагов – триста шестьдесят пять. Как дней в году, от арки до стеклянных дверей – триста шестьдесят пять. Зачем он это сделал, он не понимал, но, если сложить все его походы за прошедшие годы в один маршрут, без возвращения назад, то он мог бы уйти уже очень далеко. Мог бы. 

В магазине было тепло и тесно. Новогодняя волна сожрана, переварена, выблевана и, не приходя в сознание, грузится рождественская. Зелёный горошек, майонез, ветчинки лучше нежирной, тортик, девушка мне вот этот, с ангелочками из крема, а это что за фигня, стоит недорого, надо взять, можно Трифоновым подарить, водки больше не надо, меньше тоже, ха-ха, лучше вина, хотя и от него тошнит, яиц десяточек не забыть… 

Шарф стянуть. Дрянной колючий шарф, жена в позапрошлое Рождество подарила, он его сразу возненавидел. Сорвать бы, бросить на слякотный асфальт, потоптаться на гадине и идти дальше – триста шестьдесят шесть, триста шестьдесят семь, триста шестьдесят восемь…четыреста, четыреста один, четыреста двадцать два…пятьсот двенадцать, всё, далеко, уже не догонит. Мысленно считая несуществующие шаги, он машинально набирал продукты, всё записано на подкорке, металлическая корзинка тяжелела и резала пальцы. …сыр, кетчуп, батон. 

Резиновая лента подтянула добычу к кассе. Интересно, куда бы я ушел? Да, стою, не видите разве? Уйти и не вернуться. Карточка? Да-да, вот, пожалуйста. Что? 

Тонкая рука, негромкий голос. Он поднял глаза и в груди пробежал теплый сквознячок. 

- Вы не забыли ничего? – полуулыбка, легкая прядь на шее. 

- Что? Ах, да, забыл ведь, десяток этих…яиц, я мигом, подождите… 

- Не надо, здесь есть, – девушка протянула руку к тележке справа от кассы и положила в его корзину бежевую картонную упаковку. – С Вас триста шестьдесят пять рублей. 

Глаза, Господи, какие глаза, откуда, зачем, ей здесь не место, смотреть и не дышать… опять триста шестьдесят пять, не зря всё это… 

- Да что Вы застряли, мужчина? Спать дома будете, встал тут, стоит, как будто другим делать нечего! – Дородное бедро в дубленке подпихнуло его к выходу. 

Какая девушка боже мой какая девушка… новенькая, вчера ее не было, как она догадалась, что я забыл про яйца…Профессионалка. Мерзкое слово растопырило буквы, смазало волшебные черты и странное волнение улеглось. Он усмехнулся. Куда бы он ушел, да и зачем, домой, домой, в тепло, в затертые проблемы, в привычные скандалы, шарф на шею, продукты в холодильник, крестьян в землю, власти – все масти. Хорошо! 

- Ты что принес? Это – что? – длинный квадратный ноготь, разрисованный под зебру, уставился в раскрытую упаковку. Жуть что за мода, какой идиот придумал эти вампирские ногти, он привычно подавил рвотный позыв. Глянул в коробку. Охренеть. Золотое яйцо. То есть девять нормальных, а одно золотое. Девять лежат себе по-куриному, беленько, а это золотом отсверкивает. Ну и дела! 

Нежные черты, глаза небесные…здесь есть, я подам… как же ее зовут, маленькая карточка на униформе, белый квадратик с черными буковками…Кристина… 

Он сглотнул. Да это шутка, покрасили яйцо, подложили в коробку, прикололись, как говорит племянник жены, сейчас приколистов хоть на елку вместо шишек развешивай. 

Слушай, оно настоящее, это же золото, целый кусок, ты офигел, какие приколисты, кто тебе для прикола кусок золота по куриной цене продаст, теперь можно будет купить домашний кинотеатр, холодильник новый, в Турцию съездить, нет, в Египет, нет и туда и туда, Сонька треснет от зависти, слушай, я такое платье на Невском видела, умереть… 

Толстые ляжки, втиснутые в безумный ярко-розовый эластик, никакой фитнесс не помогает, чего же её так разносит, меньше пирожных жрать надо и работать пойти, дура толстая, такое чудо продать…ей хоть десяток весь золотой – за месяц спустит… Турция-Египет, бхай-бхай, чтоб тебя там украли, отпахала бы на сто лет вперёд… Мама, мамочка, мандарины на Новый Год, подарок под Рождество, толстая книжка с картинками, свечи белые, ночь за окном…опять ветерок возле сердца, к врачу сходить, что ли, что же это такое… А яйцо пополам, ножовка есть, без меня в свои египты… 

Мышане было плохо. Ватные ноги несли его по проспекту, кажется, это Литейный, людей было не много, мерзкий снег, ветер, чертов город, сдохнешь никто не вспомнит… Его подтрясывало. Шершавым сухим языком обвел верхнюю губу, блин, что же делать. Ноги вывернули направо, мостик, киоск, пустой скверик, налево, через двор, еще налево, оп-па, теткин дом. Зайти, может быть, даст сотни две в честь праздника. Дверь была не заперта, прихожая обдала теплом и запахом еды. Еле успел в туалет, вывернуло едкой слюной, а чем же ещё, ты что ел последние дни, ничего не ел, к черту еду, попить бы. Пошатываясь, добрел до кухни. Из глубины квартиры доносились громкие возбужденные голоса. Тетка своего прессует, тот огрызается привычно, труба, тетка его давно задавила, бульдозер эмо… Мышаня припал к бутылке с Аквой, гульк-гульк-гульк, отдышался, полегчало. Что же они так орут, голова раскалывается, чертов город, кошки, апельсины, чтоб вы все сдохли… Тело трясло, огни за окном двоились и прыгали, праздник-праздник -новый год -он подарки нам несет… 

Через секунду Мышаня несся вниз по лестнице, чудом попадая дрожащими ногами на ступеньки, ё, вот это да, типа повезло! Сейчас-сейчас, скоро-скоро, здесь напрямик, мост, привет Чижик, направо, еще немного, вот она арка, арочка, арушечка… Мышаня припал к решетке и несколько раз стукнул по железу. Из темноты выплыла тень. 

- Гроб, это я… 

- Вижу, что ты… Бабки принёс? 

- Не… Стой, Гроб, не уходи! Смотри… вот… Оно бешеных денег стоит, возьмешь? 

- Хы, это что еще за хрень? 

- Да ты глянь, Гроб, глянь только, это ж золото… золотое оно, клянусь! Гроб, пожалуйста…  

Темная рука цапнула протянутое яйцо. Через несколько томительных секунд, – целая вечность, чего он тянет, ведь не вру, золото это, давай уже скорее, – в мокрую мышанину руку лег невесомый пакетик. 

- Гроб, да ты че!? Гроб, дай еще, это ж кусок золота!.. 

- На. Не воняй, этого тебе за глаза, остальное в уплату долга. Пошёл отсюда. 

Мышаня всхлипнул и поднял брошенный пакетик. 

Мокрый снег, редкие уже прохожие. Хорошо, что маркет круглосуточный, он несся по улице, обмирая от отчаяния и надежды. Рождество ведь, ведь не одно же оно было, у них, может быть, в каждой коробке по такому яйцу, может быть, еще не всё раскупили, идиоты, надо же было дверь не закрыть… 

Ступени, стеклянная дверь, тепло, свет яркий, покупателей почти нет. Где она? Небесные глаза, тонкая кисть, как же ее зовут?.. 

- Вы что-то забыли? 

Голос, господи, этот голос, это она! 

- Да, забыл, то есть, нет… да… Забыл, конечно, забыл! Вот опять яиц забыл взять, а жена, знаете ли…(черт, при чем здесь жена, про жену зря, не надо было!) Мне упаковочку бы… Остались? 

- Конечно, – она улыбнулась и протянула руку к тележке справа от кассы. – Вот, пожалуйста, сорок рублей. 

- Спасибо! Огромное спасибо…э… Кристина, с праздником Вас! 

- Счастливого Рождества! 

Милая такая девушка, даже хорошенькая, впрочем, ничего особенного, курочка такая, хе-хе, и фамилия у неё обыкновенная – Рябова… Кстати, а с чего я опять за яйцами поперся? Есть же дома целая коробка. А, ладно, лишними не будут. 

Он толкнул стеклянную дверь, могли бы и раздвижные сделать, и вышел на ночную улицу. Молча, разбрызгивая синий свет, промчалась «скорая». Плохо кому-то, подумал. А мне хорошо! С сердцем только что-то сегодня такое было, надо все же сходить к врачу, мало ли. 

Передо мной остановился трамвайчик. На ржавой бочине была нарисована реклама одного эзотерического учения, под ним красовалась надпись: «Узнай день своей смерти» и телефон. Я брезгливо оглядел это старое скрипучее корыто, в голове промелькнула мысль, что совсем не хочется туда входить. Но тем не менее я вошел. Люди внутри были странными, как будто вытащенными из какого-то пространственно-временного слоя, что-то между сектой 90-х годов и потерянных коммунистов нового тысячелетия. Особенная публика. Кто-то рассеянно смотрел в окно, кто-то же цепко впился взглядом во вновь вошедшего, как бы выражая недовольство – ну вот, еще один. Я не привык вообще заискивать перед людьми, более того, глядя на таких сразу пробуждается странное желание их раззадорить. Я поймал один недовольный взгляд, на меня смотрела женщина. Вроде бы внешне она могла быть даже симпатичной, улыбка ее не была очаровательной, в руках она держала книгу – о, я даже удивился, прочитав название! Я насмешливо вперился ответным взглядом. Она, возмущенно надувшись, взгляд отвела. Я снова стал разглядывать сидящих. 

- Ну что же вы стоите, садитесь, – дружелюбно прозвучало рядом. Говорил седовласый мужчина, худощавый, с живыми глазами. Вполне симпатичный человек. Я подумал, что сев, потеряю из виду половину пространства, а значит не смогу ознакомиться со всеми попутчиками. Поэтому я любезно ответил: 

- Спасибо, я постою. 

Да, люди в подобных отказах всегда видят мою отстраненность. Некоторых даже коробит. Вот предложит кто-нибудь на радостях пирожок, неужели я должен его съесть? Глядя на это блестящее зажаренное от души тесто, обтекающее жиром, с непонятной начинкой, «аппетитно» зажатое кривыми пальцами с грязными ногтями, протянутое мне под нос, и радушно заглядывающее в глаза существо, а я всего лишь пытаюсь уловить движение мышц лица, чтобы ненароком не обидеть брезгливым выражением мимики. Эти «из приличия» меня всегда вводили в состояние протеста. В юности все списывалось на гормоны и трудный характер, ответный вопрос – «почему я должен делать то, что не хочу?» – игнорировался. Теперь я сам взрослый, но то же самое чувство непонятости охватывает меня всякий раз, когда я замечаю бессмысленные этические телодвижения других... а они видят, что я вижу и начинают нервничать. Вот и этот мужчина как-то расстроился и даже захлопав глазами попытался куда-нибудь деть руки, вроде как смутившись и возмутившись одновременно. Казалось бы, чего так принимать близко к сердцу мой отказ? Я ценю добродушие в людях, но собственную свободу ценю все же больше.  

Странно, но я не увидел в этом трамвае ни одного одухотворенного лица. А ведь на задней площадке сидел мужчина средних лет и явно медитировал. Глаза его были закрыты, он тихо напевал какую-то мантру. Одет был достаточно ветхо. Вокруг него сидело несколько зевак, кто-то злобно посматривал на странного соседа. Один парень с взлохмаченными волосами, увидев мой взгляд, сделал сидящему рожки и засмеялся – очень неприятно и отталкивающе. Мужчина перестал бормотать и открыл глаза. Такие стеклянные пустышки мне приходилось видеть ранее, зрелище удручающее. И собственно даже не важно, какому Богу он молится. Я вообще не склонен думать, что какому-то Богу нужно такое зомбированное преклонение. Людям уже изначально дана сила – Разум, но вот парадокс, люди часто отказываются мыслить, принимая какой-то уже готовый вариант, в котором заключена мысль, что кто-то и так за них все решит и обо всем позаботится. Желание понять таит в себе нежелание думать. Представь, что ты всё понял, но тогда тебе незачем думать, потому что уже есть система, есть вполне логичные объяснения, есть указания к действию. А если мир не понятен, тогда надо думать всегда, в каждый момент времени, надо принимать решения, делать выбор в пользу того или иного, анализировать. 

Узкое сознание каждую клавишу на клавиатуре принимает за мысль и просто пользуется готовым набором клавиш-обозначений, не задумываясь о том многообразии смыслов, которое можно составить всевозможными комбинациями этих клавиш. Это равносильно тому, что принять каждую ноту по отдельности и отказаться от понятия «музыка».  

Пока я разглядывал попутчиков, ко мне подошла кондукторша. Я протянул ей деньги, она взяла их в ладошку, перемотанную какой-то грязной тряпкой, и оторвала билетик. Я посмотрел на клочок бумажки и, приподняв бровь, поинтересовался: 

- А почему вы мне дали половинку билетика? 

- Почему половинку? Какую такую половинку? – крикливо ответила она, обернувшись через плечо. Я продемонстрировал ей билетик с рваными цифрами. 

- Я так понимаю, что не мне одному вы такой билетик даете бракованный. 

- Нормальный билетик! 

- Вы наверное не поняли. Он оторван по цифрам. 

- И что? – она вперилась в меня упрямым тупым взглядом. 

О да, вахтеры и кондукторы – это моя излюбленная категория людей, не могу отказать себе в удовольствии поглумиться. Это такие зашуганные создания, которые потому громко и разговаривают, чтоб самим поверить в свою значимость. Бывает, встречаются и совсем оборзевшие экземпляры. Но для начала я все же пободаюсь. 

- Я дал вам деньги, а вы мне дали не действительный билетик. 

- Все он действительный! – голос ее стал еще громче. Седовласый мужчина нервно заерзал на своем сиденье. Женщина с книгой сердито нахмурилась, как бы показывая всем своим видом, что ей мешают и нужно срочно прекратить это безобразие. 

- Я хочу, чтобы вы мне дали билетик с неповрежденными цифрами. 

- Я вам уже дала билетик! 

- Если зайдет контролер, то он не примет этот билет. Билет бракованый. 

- Что вы скандалите, мужчина! У всех такие билетики, никто же не возмущается! 

- Ах вот оно как! – я улыбнулся – Тогда я думаю, будет правильно позвонить в трамвайный парк вашему начальству и задать им вопрос о том, каким должен быть билет в трамвае. А то давеча в муниципальном автобусе мне дали фальшивый билет. 

- Вы его по запаху определили или по отсутствию водяных знаков? – засмеялся лохматый парень. 

- Нет. По поведению кондуктора. Она узнав, что на линии контроль, спешно пробежала по салону и раздала уже нормальные билетики, не многоразового использования. Я удивился и спросил ее, почему она ворует. Она обиделась и сказала, что ей мало платят. Тогда я спросил – почему она работает на такой работе, где ей мало платят? Она ничего не ответила. Я сказал, что она воровка, потому что деньги, которые я оплатил за проезд, она положила себе в карман. 

- Вы просто не знаете, как бывает сложно найти хорошую работу, – нервно поджав губы, кинула мне женщина с книгой. 

- Я считаю, что любую работу надо выполнять добросовестно. А если человек вор, то не надо заниматься самообманом и облагораживать подобное действие высокими словами о тяжелой жизни. 

- Вы такой человеконенавистник, потому что вас никто не любит, – глаза женщины горели праведным огнем негодования. 

- Не вижу связи между фальшивыми билетами и любовью. 

- В вашем мире все должно быть правильно и соответствовать стандартам? 

- Я всего лишь называю вещи своими именами. 

От неожиданно резкого возгласа женщина подпрыгнула на месте. Вопил медитировавший ранее мужчина: 

- Вы все неучи! Вы не видите пути истиного! Вам недоступно просветление! Я! Я отказался от всего, что у меня было! Я познал законы бытия! Я! Я...  

Он снова закрыл глаза и начал что-то тихо бессвязно бормотать. 

- Старик совсем сбрендил! – лохматый парень подкрутил у виска. Тут подскочил седовласый мужчина и какой то вымученной позой стал передергивая плечами говорить лохматому: 

- Вы, молодой человек, повежливее разговаривайте со старшими. 

- О! еще один сумасшедший фронтовик, – не унимался парень, – тоже просветленный? Типа учить меня будешь, неуча молодого? Аха-ха!  

- А что ты сделал в своей жизни-то? – седовласый чуть успокоился. 

- Ага, годами померимся, как же еще измерять количество сделанного? Скажи еще, что я типа завидую тебе или ему, – парень кивнул на медитировавшего. 

Медитировавший снова открыл глаза: 

- Вы должны потерять себя прежних. Только так вы познаете истины, сокрытые от вас. Вот они, драгоценные кладези, у вас перед носом, но вы не видите их, ибо слепы. 

- Типичный пациент психушки! – улыбка лохматого стала еще более противной. – Вы вообще в курсе, что медитация может нанести вред? Видел я таких не раз, у нас на тренинги знакомый привел парня, тот являлся членом одной секты, медитировал по долгу и по многу, во время упражнений мог по нескольку часов сидеть неподвижно, концентрируясь на своем организме. В результате разучился общаться с людьми и даже понимать иногда человеческую речь. Сам он рассказывал, что не может сконцентрироваться, при любой попытке он автоматически входит в состояние углубления в себя. Некоторых усердных вообще заново надо обучать читать и писать. Это состояние овоща. Разум чист, можно вкладывать все, что пожелаешь. Разве это можно назвать человеком? 

- Я думаю, что издевательства над овощами тоже не наделяют человека человеческими качествами, – заметил я. 

- Да, как и проезд по не фальшивым билетикам, – огрызнулся парень. 

Слева от созерцания в окне повернулся мужчина в очках и глубокомысленно заметил: 

- Наблюдение меняет реальность, появление определенности приводит к синхронистичности, если разделить один электрон на 2, и у одного померить спин (ось вращения) – у второго ось станет такой же, как и у первого. Причем у первого электрона спин будет таким, в какую сторону его мерили первый раз. 

- Ну и какое это имеет отношение к нам? – поинтересовался лохматый. 

- По логике Аристотеля есть «истинное» и «ложное», но в последнее время еще добавились понятия «неопределенное» (пока еще непроверяемое) и «бессмысленное» (в принципе непроверяемое), – продолжил мужчина в очках. – Кстати, вы читали Кафку? 

- Надеюсь, вы не предлагаете помериться х…ми? Не читал. 

- Пока билетик не померили, мы не знали, что это за билетик. Но узнав, что он неправильный, сразу узнали, что все билетики в трамвае дефектные. Типичный квантовый эффект, – сверкнул очками мужчина. 

- Прошу вас не материться! – истерично воскликнула женщина с книгой на лохматого, – вы не в казарме! 

Я отвел взгляд от разговора людей и посмотрел в окно. Солнечный великолепный день, голубая синь неба проникала в душу, растекаясь по венам радостным чувством весны. Кто-то там ругается, но это там. И вообще странный трамвай. Над выходом висела реклама стриптиза. Из этой поволоки другого бытия меня вывел голос кондукторши: 

- А все этот виноват! Так было спокойно, пока его не было! 

- Ага, – заржал лохматый парень, – давайте его выкинем! 

Я удивленно окинул взглядом их разгоряченные лица. Удивительно. Кондукторша подхватила меня за руку слева, справа пристроился седовласый, двери трамвая открылись, я не сопротивлялся. В лицо мне пахнул свежий воздух. Я глубоко и с наслаждением вздохнул, провожая взглядом скрипучий трамвай. Он мне напомнил Пепелац-гадюшник с колесиками из фильма. Не удивлюсь, если за ближайшим углом он сломается. В заднее окно на меня таращилось приплюснутое к стеклу лицо лохматого, показывавшего мне язык. Под ним наклеенный рекламный постер какого-то банка: «С нами открыты все пути». Интересная мысль для трамвая. Я обрадовался предоставленной мне возможности прогуляться по парку и весело насвистывая, перешагнул рельсы. Иду, куда хочу и безумно рад этому.  

Лежали мы в позвоночном отделении. Сосед, потертый парень лет тридцати, крутя ус, рассказывал историю. «Есть одна торговая компания, есть там корпоративная почта. И вот, служащий со скуки затеял переписываться с отделом сбыта. А там работали три девицы. Не то, чтобы симпатичные, не то, чтобы страшные. Нормальные такие, без комплексов. В общем, переписывался он с одной месяца три, сошелся, сводил в кино, пожили вместе немного, расстались. От скуки сошелся, от скуки бросил. 

Стал он переписываться со второй. Вторая думала так: «Нашелся какой, уж меня-то не бросит.» Она и действительно получше была. У них события вообще быстро развивались. На третий день к себе пригласил, на пятый поругались, на седьмой отписался: так, мол, и так. 

В бешенстве девки были. Говорили третьей: «И не смей.» Та им: «Да за кого вы меня принимаете, нужен мне этот мудак.» А у самой логика простая: "Что я, хуже вас? Заполучили мужика, рады, щас, ага." 

Написала ему сама. А он в отпуске был. Через неделю только ответил: «Сейчас не могу, извини, женюсь.» На море познакомился с одной, любовь с первого взгляда.  

Ну, что делать? Третья плюнула и примкнула в лагерь к первым двум. И так они друг друга накачали, что стал он для них самый первый на свете враг. Дня не проходило, чтобы кости ему не перемыли. И вот, решили они как-то пригласить его в гости, все вместе, гадость какую-нибудь сделать, а ему сказали: вечеринка, с танцами, за мир во всем мире…» 

Рассказчик сделал паузу и жалобно посмотрел на меня из-под бровей. Что-то в его истории не клеилось, лубочная она получалась. «Дедом морозом, что ли, на утренниках работает» – подумал я. 

Сосед, будто бы прочел мысли, тряхнул отрицательно головой, глаза его сверкнули. 

«Короче, нажрались они втроем коньяку, схватили его втроем, да из окошка. Хорошо, что второй этаж был.» 

И снова на меня жалобно зыркнул. 

«Вот оно что! – я ощутил к нему что-то вроде симпатии. Говорю: «Да уж, как они вас. Инвалидом можно было остаться. В суд подавать будете или ну их?» 

«Меня?» – сосед смутился. «Ааа, вы подумали…» Он покачал головой. «Я с работы как раз шел. И тут этот парень. Сверху. Как хряснет. Смещение позвонка. А ему хоть бы что. Да и винить, самое главное, не в чем… Хотя, приходил, навещал. Конфеты принес. Молодец, что скажешь… Кстати, вот и он идет…Знакомьтесь: Леша…» 

В палату вошел симпатичный подтянутый парень в вязаном свитере. Перекинулся парой слов с медсестрой. Ловко протянул руку. И как-то сразу он мне не понравился. То ли из-за панибратской манеры держаться, то ли из-за истории этой своей… «Вот откуда уши растут» – подумал я – "Герой из лубка, человек-персонаж, а ведь сосед историю эту откуда – от него услышал… Персонаж и автор в одном лице." 

Он был чем-то неприятно похож на меня. Как бы «я» с картинки. «Я» за вычетом живота, сутулых плеч, затравленного взгляда и с прибавлением взгляда лучезарного, небрежной позы, атлетического торса.  

Они с соседом уже о чем-то болтали, хихикали, звенели посудой. «Я тут как раз историю твою рассказывал» – показывая на меня, говорил сосед – «Так товарищ вот подумал, что я про себя…» Они смеялись, разворачивая ветчину. 

Я кое-как встал с кровати и вышел в туалет. Больница была хорошая, от академии наук, финский зеленый кафель без шуток радовал глаз. Моя история была проста. Жанна, девушка, с которой я полгода уже живу, записала меня в тренажерный зал. На мои возражения она сказала, что взяла меня на вырост, причем, получалось, что вырасти должен был я сам. Она смеялась, обнимая меня, и говорила: «Неужели ты не хочешь быть похожим на Бреда Пита? Когда мы познакомились, я так себе и сказала: через полгода он будет другим человеком. А иначе я его брошу.» И грозила мне при этом шутливо пальчиком. Не могу взять в толк, откуда она взяла эту киношную манеру грозить пальчиком? Я ведь ходил с ней только на хорошие фильмы. Неужели это исконно женское? 

В общем, как бы то ни было, в спортзале я в первую же неделю потянул спину – и оказался здесь. В роли навещающей, кстати, Жанна была очень хороша… 

Я смотрел на зеленый кафель и пытался перенестись в еловый лес. Но вместо этого представлял лицо Леши, моего двойника в мире пикантных анекдотов, заграничных курортов и модных свитеров. Хотя, в сущности, чем он провинился передо мной? Историей, героем которой ненароком стал? Вот, не виноват же он перед моим неудачником-соседом. Да и мир, мир его, каким бы картонным не казался, это и мой единственный мир. 

«Дурак ты и мизантроп, и не будет тебе счастья» – сказал я себе и пошел в палату. 

В палате из-за открытых занавесок бил свет. Жанна, моя дорогая Жанна, сидела на больничном стульчике, закинув ногу на ногу – будто сидела так уже тысячу лет – и весело щебетала с вязаным свитером. Сосед ловко откупоривал запрещенное здесь шампанское, округло блестели невесть откуда взявшиеся бокалы. «Жанна» – сказал я. Все обратили ко мне светлые смеющиеся лица. 

«Юра, дорогой» – Жанна встала и шагнула ко мне. Прохладные с мороза, пахнущие духами руки обвили мне шею. «С днем рожденья. Это тебе». 

За ее спиной, дружелюбно и заговорщически мне подмигивая, неприлично смеялся Леша. 

В руке моей приятно тяжелел завернутый в бумагу подарок. 

http://arifis.ru/data/works/13930@zima.jpg 

Он и должен быть необычным… 

В 16 лет 

Он и должен быть необычным, этот первый Нового день! С утра часов до восьми вечера хлопьями шел снег. Я уже проложила лыжню по первому снегу Нового года. А когда Новый год только зарождался, под бой часов 12 я загадала три самых заветных желания.  

Сейчас вечер-это сама тишина, спокойствие, мир. Небо над лесом черное, над домами – темно-синее. Дома черные с ярким светом окон, остальное-белое. Все вокруг знакомое, доброе, не страшное. Так хочется выйти, залезть на крышу и орать, бешено и нежно, гордо и победно, уверенно и мечтательно. Кричать о прошедшем 67ом и наступившем 1968ом.  

А знаете, есть земные чайки! 

А знаете, небо было(!) страшным, 

Страшным, загадочным, 

Жданным, желанным, 

но не достигнутым. 

Знаете, трудно людьми  

Быть непонятой. 

Знаете, трудно себя не понять. 

Знаете, много мне не хватает- 

Мягкости, воли, 

Характера, принципов, 

Знания, времени… 

Знаете, в Новом 

Надо, хочу по-новому 

ЖИТЬ! 

Жить – это здорово, Здорово, здорово, 

Я – Человек! 

Знаете, мне б еще раз пробежаться, 

Сосны, сосны, 

Средь вас, корабельные. 

С вихрем, вихрем 

промчаться, завидуя. 

Ближе вам к солнцу,  

Чем мне. 

Знаете, много всего на свете. 

Знаете, просто как просто 

Люблю я жизнь! 

1.01.1968. 

*** 

Небытие – не то, что неподвижно, 

Не слышно, невидимо. 

недвижимо 

Оно 

Движеньем мысли 

НЕ озарено. 

- Был ли синий рассвет и задумчивый лес? Был ли солнечный свет и туман до 

- небес?  

- – То, что мы сейчас здесь, это есть наша жизнь. 

- А когда меня нет, остановится ль мысль? 

- Небеса и планеты, и вихри комет существуют всегда, даже, если нас нет. 

- Если в солнечный луч не смогу я взглянуть, как же солнце мое мне осветит мой путь? 

- Ты уйдешь далеко проторенным путем, не один, а с душою своею вдвоем. 

- Но она бестелесна, иллюзия сна, или солнцу невидимая видна?  

- Солнце греет живительной мыслью любви, ты своею душою его позови. 

- Я останусь, смотри – снег рассыпал наряд: на деревьях, дорогах снежинки блестят. 

- Налюбуйся, любуйся симфонией цвета, и скажи – по душе ли гармония эта? 

- Белый цвет, цвет начал, он меня поглощает. Горизонты движения мне открывает. 

- Ты готов воспарить до миров из созвездий? 

- Да, готов, только слышишь, весенние вести пробуждаются смело в моем подсознанье, на реке я сегодня видел льда громыханье… 

- Зарождается мир из космической пыли, и под парусом света мы в галактике плыли. 

- Я решал уравненье с двойным интегралом, вот, где мысль, словно луч, озареньем блистала. 

- Что, вопросов уж нет? Ты всегда ускользаешь…Хорошо ли свое место в мире ты знаешь? 

- Я люблю засыпать, в небеса улетая. Утром рано вставать, добрым утро считая 

- Я люблю ослепительные краски лета. Дни, что солнцем согреты и в негу одеты. 

Я люблю упоительный запах осенний. Сок арбузов и дынь, винограда сплетенье. 

И неистовую грозу в чистом поле, исполины – вершины, тюльпанов раздолье. 

Я люблю тишину на рассвете и тучи, что дождем проливаются мелким сыпучим. 

Перечислить не хватит всей жизни моей… 

- Ты велик, ты прекрасен, ты – чародей. 

Вся Вселенная в мысли твоей, в каждом слове! 

Могущество свое не сознавая, 

На миг величья в тайну проникаем. 

2004г. 

Весна в том году была запоздалая – тополя окутались зеленоватой дымкой только к середине мая, а первая гроза пришлась уже на самое начало лета. С утра здания, деревья и прохожие колыхались в мареве, будто изображения на дисплее со сбитыми настройками, к вечеру же, откуда ни возьмись, выползло черное облако и повисло над городом, цепляясь рваным брюхом за антенны на крышах домов. 

Как только первые тяжелые капли ударили по плечам и по носу, Анна распахнула новый зонтик-трость психоделической расцветки, взятый только из желания похвастаться перед подружками на работе – как оказалось, не зря. Через секунду небо разорвалось и с грохотом выплеснуло все накопившееся за долгую зиму и непутевую весну. Вода в лужах закипела, устремилась потоками вдоль тротуаров, разбиваясь о бордюры и сражаясь с колесами автомобилей. Анна, поджимая ноги, как косуля, запрыгала по направлению к одинокой автобусной остановке, желая спрятаться от дождя. 

В ее сторону бежала промокшая насквозь девушка. Она тоже прыгнула под козырек остановки и, улыбнувшись самой себе, а следом и Анне, принялась отжимать длинные темные волосы, скручивая их в толстый жгут. Кожа ее была белой, гладкой, с едва уловимым голубоватым свечением, ресницы склеились от дождя, на носу повисла капля и сорвалась на грудь, отчего девушка неслышно рассмеялась. Анне ее лицо показалось знакомым. Она перебирала мысленно, где и когда они могли встречаться, но ничего не приходило в голову, и это чувство неприятно встревожило ее. Дождь припустил еще сильнее, лупил так ожесточенно, что казалось, не будет ему конца и края. Девушка засмотрелась на Аннин зонт, приняв озабоченный вид и хлопнув растерянно черносмородиновыми глазами. 

- О... – вздохнула она. – Я как раз вчера смотрела на него в Блэкберриз. Хотела купить, но забыла кошелек – такая растяпа. Когда пришла с деньгами, его уже, конечно, не было. 

- Я купила последний, – Анна почувствовала некоторую неловкость, хотя ей, в общем, не в чем было себя винить – она ни у кого ничего не крала, взяла свое за собственные деньги. 

Девушка, почувствовав замешательство Анны, смутилась, принялась снова усиленно выжимать волосы, а заодно и синюю в белый цветочек юбку, летнюю, до колена. 

- Будем считать, что я его не заслужила, – она улыбнулась, сначала легонько, затем показав белые зубы – передние два словно боролись меж собой, наезжая друг на друга. Через мгновенье она уже сияла, как тысячеваттная лампочка. – Вот и муж мой, Тим, говорит, что я растяпа. 

Анна, стоявшая все это время на одной ноге, поджав другую, покачнулась и выпала из-под козырька в поток холодной воды. Почти сразу она с визгом запрыгнула обратно, но успела вымокнуть, и теперь настал ее черед отряхивать одежду и утирать капли с лица. 

- Этот дождь так не вовремя, – незнакомка откинула назад черную косу. – Тим сегодня на дежурство идет, а я еще не успела котлет ему с собой поджарить. Хоть бы автобус приехал, что ли… 

- Ты далеко живешь? – решилась спросить Анна после паузы. 

- На Яблоневой, рядом с гастрономом. 

«И зовут тебя Арина, – проговорила Анна мысленно. – Такое дурацкое имя еще поискать. Еще и отчество, наверно, Родионовна». 

Вслух же она пропела карамельным голосом: 

- Я тоже неподалеку, на Тимирязева. Меня Аня зовут. 

- А меня Арина. 

- Какое красивое имя! – Анна крикнула это громко, до последней секунды надеясь, что девушка скажет другое. 

Ей тут же захотелось выпрыгнуть из-под навеса, затеряться в дожде, однако любопытство взяло верх. Анна сделалась милой, непосредственной и принялась щебетать о том о сем, время от времени останавливая на собеседнице пристальный взгляд. 

Лицо Арины она с неудовольствием оценила, как миловидное, но ничего выдающегося ни в выражении, ни в чертах его не нашла. Стоило Анне обратиться к ней по имени, как она тут же начинала сиять, словно гирлянда на новогодней елке. Во взгляде недоумение, растерянность и блуждающая улыбка – показатель погруженности в себя или просто глупость, Анна не хотела в это вникать. В ее груди снова шевельнулась неловкость, и она зачем-то повторила про себя, глядя на зонтик: «Я не украла ничего чужого». 

Фигура соперницы не шла ни в какое сравнение с Анниной – даже если она сбросит пять лишних килограмм, у нее никогда не будет таких тонких запястий, как у Анны, и ноги у нее крепкие, как чурбачки, с широкими щиколотками. Анна казалась себе вблизи нее вазой китайского фарфора рядом с глиняным горшком. 

Она видела эту девушку раньше – на фотографии, найденной у Тима в паспорте, рядом с ней еще стоял тонконогий малыш в красных шортах. Снимок был размытым и сделан издалека, поэтому, сколько ни всматривалась Анна в зыбкое изображение, никак не могла составить представление о жене Тима. 

Как только дождь поредел, Анна, оборвав собеседницу на середине фразы, попрощалась, раскрыла оранжевый зонт и побежала, не разбирая дороги, во дворы. Сегодня Тим придет к ней, сказав жене, будто у него ночное дежурство. 

Анна старалась весь вечер, запекая мясо по-французски, застелила кровать новым бельем темно-синего шелка с белыми иероглифами, надела простое, но любимое Тимом платье с рукавами-фонариками и завышенной талией. Она будет любить его сегодня, как никогда, и наслаждаться своим совершенством, уверенная в том, что на этот раз он точно останется с ней насовсем. 

Тим вошел, потоптался у порога, пригладил взлохмаченные волосы – точь-в-точь мультяшный Маугли, смуглокожий, диковатый, с черным огоньком в глазах. К груди он прижимал кулечек с котлетами. 

- Ну проходи же... Я ждала тебя. 

Он снял куртку, перекладывая кулек из одной руки в другую, прошел на кухню. Положил котлеты на стол, а сам присел на полу, словно большой кузнечик, не зная, как уложить свои длинные конечности. 

- Я как раз хотел сказать... 

Желтые кухонные занавески вздохнули от сквозняка. 

- Ты такая красивая и умница, но... 

Ложка в бокале Анны тихонько звякнула. 

- Прости, – он порывисто встал. 

Анна взяла его ладонь, посмотрела в глаза с недоверием. 

- Тим, я же... лучше! 

Его рука выскользнула, он спешно вышел в коридор, схватил куртку и побежал вниз по лестнице, не дожидаясь ее вопросов и слез. 

Анна машинально открыла забытый на столе пакет, отломила немного котлеты – мясо был пресным, водянистым, с большими кусочками распаренного лука. Она опустилась на пол и спрятала голову в колени. 

Б.Д. Сподынюк. 

Преемник. 

Рассказ. 

Аркадий Дмитриевич Ребров, называемый друзьями, соседями и знакомыми Митрич, проснулся в это тёплое июльское утро в восемь часов. Последних несколько лет он, как только температура воздуха превышала отметку в десять градусов по Цельсию, оставлял городскую квартиру и перебирался на дачу. Его жена была младше его и поэтому должна была работать до достижения пенсионного возраста. Митрич приезжал за ней в город в пятницу и забирал её на дачу на все выходные дни. Она, наряду с отдыхом, готовила Митричу на неделю еду. Вечером в воскресение они возвращались в город, а в понедельник Митрич уезжал опять на дачу. 

По словам его жены у Митрича были умелые руки, он мог сделать всё, и штукатурить, и класть плитку, и плотничать. Мог делать кирпичную кладку, разбирался в сантехнических и электромонтажных работах. Ему было немногим более шестидесяти четырёх лет, и силы ещё были, конечно, уже не такие, как в тридцать или, даже, в пятьдесят лет, но если, не торопясь, с чувством, толком и расстановкой работать, то ему удавалось улучшать дом и участок. 

Лет пять назад, один его старый друг подарил ему три саженца элитных яблонь. Сорт «Джонатан элит». Саженцы были чрезвычайно нежными, переболели всеми болезнями, которыми болеют фруктовые деревья в степных районах Украины. Митрич возился с ними, как с малыми детьми. В саду у него было шестнадцать разнообразных фруктовых деревьев, но если взять за сто процентов время, которое он тратил на уход за садом, то эти три молодые яблони отнимали семьдесят процентов времени. Он их окапывал, подрезал, выпалывал сорняки, опрыскивал всякими растворами против вредителей, холил и лелеял каждый листочек, в засушливую погоду обильно поливал.  

Спустя пять лет окрепшие, холёные молодые яблоньки решили отблагодарить Митрича за его труды. Весной они зацвели так дружно и обильно, что веток видно не было. Казалось, что дерево состоит из ствола и огромной кроны цветов, внутри и снаружи которой раздавалось равномерное гудение несметных пчелиных полчищ, собирающих сладкий нектар с удивительно красивых бело-розовых цветов, попутно опыляя каждый цветочек. И когда спустя некоторое время лепестки цветов опали, и можно было видеть завязь яблок, то создалось впечатление, что ни один из цветков на трёх яблонях не был пустоцветом. Все хозяева дачных участков, окружавших участок Митрича, приходили полюбоваться на эти яблони, все восхищались ими. 

Митрич усилил уход за ними, делал все, что только можно было, и горе было тому насекомому, которое осмелилось приблизиться к его любимым деревьям.  

И вот однажды, когда он возился с яблонями, насобирав два ведра коровьего помёта, Митрич унавоживал почву вокруг стволов своих любимиц, он почувствовал на своей спине между лопаток пристальный взгляд. Не подавая виду, что он что-то почувствовал, 

Митрич, из-под руки, потихоньку начал осматривать местность, расположенную за его спиной. 

Дело в том, что когда на работе делили дачные участки, место рядом с участком Митрича досталось его сотруднику, который через год после этого уехал на ПМЖ в Соединённые штаты. И теперь эти шесть соток осиротевшей земли никто не обрабатывал и на этом участке рос бурьян высотой больше метра. Вот в этом бурьяне Митрич и обнаружил ярко рыжую голову десятилетнего пацана, жившего в соседней деревне и слывшего грозой всех садов и огородов в радиусе десять километров от деревни. Митричу, даже показалось, что он рассмотрел в глазах этого рыжего налетчика ярко- красные бока яблок, которые были уже размером с теннисный мяч. Этот Рыжий был атаманом банды таких же, как он пацанов, которые как стая воробьёв налетали на сад, 

за десять, пятнадцать минут обдирали его и как беременные муравьи исчезали. Читатель, наверное, удивиться этому выражению «беременные муравьи», но представьте себе пацанёнка лет восьми, десяти, в чёрных трусах и майке, тонкие ручки и ножки, загорелые до черноты и настолько же грязные. Майка непонятного цвета, что-то среднее между серым и тёмно-серым, наполненная украденными яблоками, растянувшими майку спереди так, что она похожа на живот у беременной женщины. Вот эта картина и создаёт у меня ассоциацию с беременным муравьём. 

Осознав всё это, у Митрича волосы на голове стали дыбом, его обуял ужас. В глазах Рыжего атамана он прочитал приговор его элитным яблоням, не говоря уже о яблоках. В голове забился истерически один вопрос, – как уберечься? Митрич повернулся и, делая вид, что никого не замечает, вошёл в дом, там быстро подбежав к окну, из-за занавески увидал, как Рыжий встал из бурьяна, свистнул, поднялось, ещё, пять пацанов и, с треском и шорохом эта воробьиная стайка в мгновение ока исчезла из вида. Митрич понял, что его сад обречён, план налёта составлен. Они ждут, только, пятницу, когда Митрич поедет в город за женой. Митрич понял, нужно что-то делать. 

Он сел за стол, взял лист бумаги и карандаш и составил план оборонительных мероприятий. Затем пошёл в гараж и взял кусок полудюймовой трубы, что-то с ней делал, в итоге получилось ружьё с короткой ручкой, которое стреляло горохом на расстояние в метров десять. Внутри трубы была установлена пружина, распрямляясь из сжатого состояния, она и метала горох на это расстояние. Причём, если горох попадал по человеку, то удар был довольно болезненный. 

Затем, Митрич открутил болты крепления одной из секций забора, которая была установлена рядом с яблонями, теперь она держалась перпендикулярно, только, за счёт своего веса, за этой секцией прикопал длинную верёвку, которая поднималась над землёй сантиметров на десять, стоило, только, Митричу потянуть за неё. Произведя все эти подготовительные работы, Митрич сел на крыльцо и наслаждался отдыхом. Солнце садилось за лиман, наступали сумерки, воздух был тёпл и легкий ветерок приятно обвевал Митрича. То тут, то там начиналась проба голосов наиболее ретивых сверчков перед вечерним концертом, во время которого каждый сверчок издаёт такие трели и с таким подтекстом, что молодая особь противоположного пола не в силах устоять, обязательно, придет к нему на свидание. Высоко в небе к лиману потянул с полей косяк диких гусей, 

ласточки летали высоко в небе. Темнело, на небосводе, постепенно, зажигались звёзды, которые удивительно красивы на чёрном бархате южного неба. Митрич, попыхивая ароматным дымком сигареты, всем своим существом впитывал эту благодать и сквозь усы улыбался своим мыслям. 

Утром Митрич проснулся около девяти часов, быстро умывшись и позавтракав, тихо поднялся на чердак. Осмотрев окрестности участка увидал банду Рыжего, замаскировавшуюся в бурьяне. Он взял сумку и тихонько напевая, вышел из дома, закрыв его, подошёл к машине. Сел в машину и прогрев двигатель через минуту выехал со двора и повернул на дорогу, ведущую в сторону города. Проехав метров сто, когда машина заехала за дом и её не видно со стороны его участка, Митрич остановил машину и вернулся к дому со стороны улицы, на которую выходил фасад дома и был парадный вход на участок, которым пользовались очень редко. Митрич подошёл к парадной калитке, тихо открыл её, достал из сумки свою пращу или горохомёт, зарядил его и как снег на голову свалился на малолетних воришек, которые уже лезли на деревья.  

Ата-а-ас, – завопил маленький пацанёнок лет восьми, стоявший на стрёме. Вся банда, как горох, посыпалась на землю и рванула к забору, чтобы перелезть его. Но, как только, они стали на него залезать так секция забора упала подмяв под собой пацанов . Она состояла из сетки Рабица натянутой на рамку из двадцать пятого уголка, поэтому никого не ударила и не сделала больно. Пацаны копошились под ней, но вылезти не успели, Митрич всех связал одной верёвкой. Но Рыжего атамана среди них не было. Вдруг, он услышал сзади себя какое-то сопение. Обойдя дерево по направлению звука, пред ним предстала такая картина. Рыжий атаман висел, зацепившись лямками коротких штанишек за сук дерева, и ветерок легонько поворачивал его задом к Митричу. Митрич взял свой горохомёт, зарядил самую крупную горошину и прицелился в тощенький задок атамана. Рыжий сжался в комочек и зажмурил глаза. В этот момент перед глазами Митрича ярко нарисовалась картинка из его детства. Он вспомнил так отчетливо, будто это было вчера, как он пятьдесят пять лет тому назад вместе со своим другом Вовкой Осетровым и еще с двумя пацанами залезли в колхозный сад за зелёными абрикосами. Это было в 1949 году, когда после войны многие голодали, не хватало хлеба, а о витаминах и разговора не было. Митрич вспомнил, как он со своей сестрой собирали паслён вдоль дорог, и его мама с этим паслёном делала вареники. И он четко вспомнил, как их застукал сторож и как они прыгали через высокий забор, и как застрял Вовка Осетров и в его задницу сторож выстрелил солью. Он так же вспомнил, как плакал Вовка, когда они посадили его в глубокую лужу и выдавливали соль из его задницы, и как долго он потом не мог на неё сесть. И Митрича осенило, что перед ним не Рыжий атаман, гроза садов и огородов, а он сам, его детство, покачивающееся на суку яблони, протянуло ему руку через пятьдесят пять лет. Митрич размахнулся и забросил свой горохомёт так далеко, чтобы никто его и никогда не нашёл. Затем, он подошёл к атаману и сняв его с сука дал ему в руку сумку и сказал: «Ну- ка подержи, пожалуйста, сумку», и начал рвать самые крупные и красивые яблоки и складывать их в сумку. Когда она набралась доверху, он развязал всех пацанов, дал им сумку и сказал: «Это Вам мужики, если мало то приходите, я вам ещё сорву, сколько нужно, самим вам не нужно рвать. Вы поломаете ветки деревьев, а они живые им будет больно. Договорились?» Пацаны дружно ответили, что договорились. Митрич пожал руку Рыжему атаману, попросил вернуть сумку. Четверо пацанов, по два человека с каждой стороны, взявшись за ручки сумки, потащили её к калитке. Митрич , провожая их, спросил у Рыжего атамана как его зовут. 

Аркашка, ответил Рыжий и припустил догонять своих. 

Конец. 

Вета быстро шла по узкому, карабкающемуся от Гоголевского бульвара вверх к Арбату, переулку ни о чём не думая, потому что думать сейчас было ни в коем случае нельзя. Перед тем как войти в кафе, уже взявшись за ручку двери, она не сдержавшись громко расхохоталась. Проходящие мимо старушки, притормозили от неожиданности , и тут же, с ускорением засеменили дальше. Ну вот, – усмехнулась девушка, – теперь у них есть тема для разговора. 

Сев за столик, она стала ждать, когда , весь сияя, подплывёт Виталик и глупо спросит, что мадмуазель желает. Через неделю после того, как Вета стала приходить сюда одна, он сделал ей недвусмысленное предложение, которое было подчёркнуто ею незамечено. И теперь официант при каждом визите сверлил девушку ехидно-сальным и выжидающим взглядом, на что ей было глубоко плевать. 

Она знала, что и все остальные посетители наблюдают за ней с интересом, днём в кафе собиралась постоянная публика из расположенных рядом офисов и контор. Кого они осуждают, Ника так внезапно без вести пропавшего, или её, особу без чувства гордости и собственного достоинства? Но и на это ей также было глубоко плевать. 

Обычно, ровно час,она пила кофе и курила, потом выходила из кафе и шла обратно на Гоголевский, где устроившись недалеко от художников, сидела в оцепенении до темноты, те быстро к ней привыкли и часто, попросив присмотреть за своими шедеврами, сматывались ненадолго, потом шумно разговаривая и дыша винными парами, возвращались, благодарили её за подаренные минуты свободы. 

Сколько так могло продолжаться она не знала сама. 

Странно, что за всё то время, как ей было сказано, – Прости, но..., – они не разу не встретились. Он перестал посещать те места, где они бывали вместе, и где он, Вета это знала, был завсегдатаем. Нет, она не следила за ним, просто ходила, как заведённая, по привычным маршрутам. Интересно было, каким образом Ник попадал на работу и убывал домой. Можно было превратиться в тень под аркой дома напротив банка, но она не следила за ним. Каждое утро его машина появлялась в переулке, и каждый вечер исчезала из него. Ник успешно играл роль человека-невидимки, а ей надо было только ещё один раз увидеть его, чтоб посмотреть глаза в глаза. 

– Вы не будете возражать против моей компании, – интересная женщина, лет на десять старше Виолетта, уже устроилась напротив и улыбалась ей, но взгляд больших серых глаз оставался серьёзным и изучающим. В том, что незнакомке что-то от неё нужно, девушка не сомневалась. Более того, всё её внутреннее Я, сжалось от мысли, – Это Она! Она! Перед Ветой молнией пронесся весь предстоящий диалог двух стерв, но дама, накрыв её руку своей, произнесла, – Я – не Она! 

– Я напротив живу и вижу вас не впервые. К тому же, кажется, представляю в деталях всю вашу драму. И тем не менее хочу предложить сделку. Мой муж, интересный мужчина, и внешне, и материально, как все особи мужеского пола такого положения – кобель! И все его интрижки были, как бы в порядке вещей, не задевая наши семейные отношения. Но последняя милашка так его зацепила, что он в открытую стал появляться с ней где ни попадя, пошли сплетни, его карьера сейчас под угрозой краха, и я не могу позволить поломать ни ему, ни мне жизнь какой-то глупенькой выскочке. Да, я стала ревновать, ревновать до такой степени, что готова заплатить большие деньги той, что сможет её умыть. Женщина улыбнулась, но если бы та «глупенькая выскочка» видела эту «улыбку», то содрогнулась бы. 

– И вы предлагаете мне эти большие деньги?,- насмешливо спросила Виолетта. 

– Я, предлагаю вам отомстить всему мужскому роду за нас обеих, и далеко не бесплатно! 

Обсудив все подробности, две женщины вместе вышли из кафе и разошлись в разные стороны. 

Всё идёт, как задумано, – Нина осталась довольна встречей, выбор был сделал верно. 

Женщина, полностью располагающая своим временем , она довольно много его тратила на созерцание и изучение окружающего мира. Точнее – мирка. Не считая довольно частых путешествий по белому свету, её мирком был центр города, где она родилась, жила и не мыслила, что возможна какая-то иная среда обитания; нет, только эти улицы, бульвары, скверы и люди были неотъемлимой частью нининой жизни.  

Эстетка до мозга костей, заядлая театралка, посетительница всех значимых художественных выставок, презирающая свой фактический статус домохозяйки, который приходилось указывать заполняя какие-то глупые анкеты, она была – самодостаточной личностью и женой своего мужа в одном лице, чем по праву гордилась. 

Выросшая в обеспеченной интеллигентной семье, Нина одинаково уважала и любила обоих родителей. Их отношения являлись для неё эталоном семейной жизни. Умная и проницательная девочка рано поняла, что отец далеко не святой , но его нежность к матери и бережно-трепетное отношение при этом, оставались неизменными. Любовницы у отца, как появлялись, так и исчезали, сменяя одна другую на этой бесконечной вахте, но семья для него была святым и неприкасаемым до самой смерти. 

Вот и она, выйдя замуж за Максима по любви, не строила никаких иллюзий по поводу мужниной верности. Сменялись запахи духов, цвет волос и губной помады, но стенЫ между супругами эти пустяки не городили. Они молча понимали друг друга, любовь-мотылёк упорхнула, но её сменило более весомое и прочное чувство родства, неистребимой привычки быть рядом. Да и физическая близость им не приелась, не зная никаких ограничений и правил. 

И всё же, они не знали друг друга до конца, как не знает никто даже самого близкого человека на этом странном белом свете. Если бы у Макса была возможность читать мысли и проникать в бесконечные фантазии жены, то это неизвестно чем бы могло закончиться. 

Около года назад над безоблачным горизонтом их семейного счастья стали, мало-помалу, собираться, сначала, лёгкие облачка, потом всё более и более весомые. Наконец, возникла тёмная туча, готовая извергать громы и молнии – Макс на неделю исчез в неизвестном направлении, сбросив короткую СМСку – Не волнуйся, всё в порядке. Жди! 

Нина ждала и старалась представить какой будет их встреча. Встреча оказалась совсем не такой как представлялось, она ничего не спросила, а он ничего не объяснил. 

Тогда Нина и решила действовать так, как изложено в начале этого повествования. 

"По рядам любителей прошелестело: 

– Гроссмейстер сыграл е2 – е4..." 

После того, как её основательно тряхнуло, Вета закрыв глаза откинулась на спинку сиденья и тут же услышала, как потерпевший изо всей мочи громыхнул дверью машины, которую уже можно было не так жалеть; ещё через минуту она много чего узнала о себе нового диковинного. А когда страстный монолог владельца слегка побитого авто закончился, открыла глаза и скосив их, не поворачивая головы, в его сторону, коротко спросила, – Сколько? 

- Ну думайте, голубушка, так легко отмазаться, я вызываю ГИБДД! И надеюсь, что на некоторое время вы будете лишены возможности сорить мамиными деньгами! 

Так банально началось знакомство главных героев этой истории. 

Девушка уронила голову на руки, лежащие на руле, плечи её начали вздрагивать сильнее и сильнее, Макс, удовлетворенно хмыкнув произнёс, – Будем считать инциндент исчерпанным, а на мамины деньги советую нанять инструктора и покататься с ним месяца два по городу! И довольный, он вернулся к своей машине собираясь продолжать намеченный путь. 

Вета смеялась уткнув лицо в ладони, ни она, ни Нина о ГИБДД и не мечтали. Ситуация выходила из под контроля, а услышав про инструктора, она поняла, что операция сорвана, подняв голову, увидела, что мужчина уже заводит своё авто . Знать не судьба мне быть мстителем, – и она облегчённо вздохнула. 

Трогаясь с места Макс непроизвольно обернулся. Вот чёрт, девица хохотала! Разозлясь не на шутку он заглушил мотор и вернулся обратно. 

- Это вы так клиентов ловите? – Вета увидела его протянутую руку, – Выкладывайте! Во сколько вы оцениваете нанесённый ущерб? 

- Шутите? Слишком дорогим промысел будет. Вот вы, например, деньги предпочли! 

- Я? – лицо мужчины приобрело выражение великого изумления, – Я из протеста! – выпалил он, – Да! Вот такое впечатление сложилось, что или вы так забавляетесь, или клиентов заманиваете! – нахмурился Максим. 

- Каждый день машины бью? – девушка снова расхохоталась. Он, наконец-то, начал её рассматривать. Красивое, умное молодое лицо, волосы очень хороши – настоящего русого цвета, такие летом выгорают до белизны без всяких химических премудростей, минимум косметики и никаких видимых дефектов... Нет, она явно не была долбешкой, которая и за год не освоит вождения. А! Тронутая, вот что! Иначе и быть не может! 

- Вы с папой-мамой живёте, или как? – вырвалось у него как-то не в попад. 

- Да, я с родителями, но совершенно от них материально не завишу, так что денежки платить вам буду собственные! 

- Да бросьте! Пойдёмте лучше, кофе попьём? – он уже знал – девушка не откажется. 

- А, пойдёмте! – весело ответила она.