В мире самые жестокие люди – поэты. Возможно, этот, столь однозначный, постулат кто-то возмущённо осудит. Возможно, кто-то ему будет рукоплескать. Но мы-то с вами их знаем, мы, те, которые просто люди, ведь верно?  

И кто вообще придумал такую нелепость, что они – люди, эти головоногие моллюски, протягивающие свои нежные прохладные щупальца в мир людей и притягивающие напуганных и растерянных к своим подслеповатым глазам?  

Ах, нет, всё не так совершенно! Они – не моллюски. Они раковино-образные и ужасно опасные хранители Опаловых Жемчужин на судне без руля и ветрил, которым правит великий Кто-то, или не великий, разницы нет никакой в самом-то деле. А коронный их номер – захлопывать створки в тот самый- пресамый момент, когда кто-то пытается пальцем поддеть известковую крошку, покрытую трепещущей мантией их так называемой внутренней сути.  

И мы, те, которые просто люди, остаемся в растерянности на судне, которым без руля и без ветрил то ли правит всё тот же Некто, то ли не правит, потому что глубок тот сон, в который они, эти -образные, впадают, когда кидают нас на потребу беззубым акулам очередного «-изма».  

И этот, такой в сущности простой, механизм их существования не может быть никогда остановлен в мире просто людей. Эмпирически установлено – что для людей хорошо, то поэтам – смерть, и поэтому они так любят болеть и вскрывать себе вены, и в нетленные строчки себя заворачивать – милых таких и безумно красивых. Ведь они видят себя такими, когда смотрятся в очи заблудших среди ночи наивных искателей истин. Истин на дне стаканов, в которых плещется Святая Вода Правды, а может быть и даже капли из Чаши Святого Грааля.  

И даже гламурно-амурная зефирно-леденцовая ляля не в силах оторвать наших жестоких поэтов от созерцания собственных прелестей в чередовании аспидных букв на потрепанных картах их душ. А ведь им бы по-правильному – в душ, где по очереди то кипяток, то расплавленный лёд, но только кто же поймёт, что вот в этом то и состоит их козырной интерес – ведь недаром, чем дальше в лес, тем выше костры.  

Именно по этим кострам можно выйти к поляне, где подснежников рьяных, пьяных непришедшей весной, можно насобирать в корзины охапками. И с ними отправиться в путь, не такой уж и длинный, вон, до соседнего царства, где и сдать несвоевременные ростки флоры в пункт по сбору бесполезных реликтов. В обмен же получить то ли мыла кусок, то ли сахара пачку, то ли пачку билетов беспроигрышной лотереи, в которой всем неожиданно повезёт и достанется водокачка – для прокачки воды в застоявшихся руслах терра-инкогнита, по которой они, эти любители-краеведы, проложили странные тропы, те самые тропы, которые не тропинки, а слова, обнимаемые другими словами, и находящие в этом прелести аутизма и полной идиосинкразии.  

Они до сих пор пытаются влезть не в свои сани – эти самые солнцеподобные, пришедшие из-за моря, светловолосые голубоглазые великаны. Такие они бывают, когда бросают в прибрежные воды пустые стаканы и открывают створки своих раковин для принятия солнечных ванн. Так вот, эти гиганты продвинутых во Вселенную мыслей и сугубо собственных преобразований слово-сложений и слово-вычитаний как малые дети хватают первого подвернувшегося человечка за пуговицу и начинают её откручивать, открывая при этом занятии истинное своё лицо.  

А он, тот первый встречный, перед ними тушуется и пытается вспомнить, на какой же улице он уже их встречал? Именно поэтому жестокие люди-поэты никогда не заговаривают с первым встречным, а только заговаривают ему его болящие зубы и растрепанные нервы. И первыми, кто попадает в рай, бывают эти подопытные кролики, а ролики, на которых мотался по миру Дед Мазай, уже заржавели. И все бревна уплыли в весенний разлив. И некому больше мечтать о счастье всего человечества. Только осталось несколько совсем безногих и безголовых, которые всё ещё пекутся и выпекают, в том смысле, что куют из того, что дымится и шкворчит на керосинке перед нарисованным очагом.  

Поэтому желательно слушать поэтов с граммофонной пластинки, где они, а вернее их нанизанные на концентрические кольца строчки, похожие на круги на полях, где бывали пришельцы, а может быть это и были поэты, им ведь небо – родной дом. Так вот, эти нанизанные строчки на старых пластинках не так опасны, когда их читают другие, человеческие люди. Каждому нечеловеческому поэту необходимо прикреплять бэйджик – «приближаться не стоит, утягивает в море, даже если моря поблизости нет, и накрывает девятым валом, даже если дела не дошли и до первого»…  

На этом приходится закругляться, потому что моя известковая крошка уже наглоталась солнца и хочет прохладной и влажной глубины моего сердца. И никуда мне от неё не деться, потому что такая у нас селяви, у самых жестоких людей – поэтов, и, наверное, в этом есть своя мозговая косточка, за которой бежит забавный, толстый и неуклюжий щенок. Он так похож на внутреннюю сущность всё тех же прокля’тых и про’клятых, и всем, в первую очередь им самим же, надоевших поэтов…  

Не то чтобы было грустно от всех этих сентенций и словопрений, но как-то так – растрёпанно и боляще. Но всё же, любя себя в себе, и тем более – себя в искусстве, хочется отсалютовать тем поэтам, которые смогли дочитать до конца и даже понять в этом самом конце, о чем же была эта песня, практически – нескладушка, считалочка-развлекалочка!  

И ещё всё же воскликнуть – да пребудут они-мы в веках, и да позволено будет им прибывать вовремя на все станции мира с миссией мира, и будет им-нам, в общем, всем – счастье великое, цветом в радугу, и радостно-коммунальная, то бишь общественная, всехняя, человеческая жизнь!  

А про раковино-образных и головоногих – это ж оно так, в качестве гороха об стенку, для со-чувствия и взаимо-понимания!  

Вот такие нынче погоды в стране стихо-слагания...