Как с падшей женщины вуаль
Зима спадала с улиц сонных,
Сосулек выцветшая сталь
Чертила воздух заоконный.
Одноколёсною арбой
Луна по тучке проползала,
Физиономией рябой
Задев за зеркало канала,
Делившего весны сукно
На ноту «После» и на «До»...
Бескровным лезвием текло
По грязным льдинам послесловье,
Давно не мытое стекло
Не наполняло ночь любовью.
Не хватит рей и фонарей
Чтоб вздёрнуть все слова и мысли,
На них осколками теней
Часы замёрзшие повисли.
Пора бы, авгиев кумир,
Почистить неумытый мир.
Но неба звёздный потолок
Был создан явно не напрасно
Из светлых нот и горьких строк...
Он был поистине прекрасным!
А кроме звёзд лишь сын и дочь,
Да Ты одна на всей планете
Дыханьем согревали ночь,
Вам снились сны о тёплом лете...
Да Муза, милая подружка
Взбивала для меня подушку...
И свет в окне
Сквозь грязное стекло…
На потолке
Осколки миражей.
Здесь душно, душно,
Распахни окно!
И выйди вон
В кроссворды этажей!
Мы – птицы! Знаешь,
Я тебя люблю!
Вот, крылья за спиной
Уже растут.
Летим со мной
В прозрачную зарю,
У нас еще
Четырнадцать минут…
А вот и море!
Синяя волна,
Твоя стихия –
Ветер и буруны.
И вовсе не пугает глубина,
Мы – две летящие,
Как чайки, шхуны.
Нам ветер
Наполняет паруса
И разгоняет тучи
За кормой,
И мы одни
Целуем небеса,
И слушаем,
О чем поет прибой.
И снова лес,
И снова воздух чист,
И в тишине
Лишь плещется река.
Она несет
Упавший с ветки лист
И крылышки
Ночного мотылька.
Шуршащим ветром
В теплых камышах
Твой голос тихо
Напевает мне:
Люблю… Люблю…
И громкий звон в ушах.
Будильник. Утро. Сон…
И свет в окне.
У металлов есть свойства, зависящие от структуры -
Деформируя и отжигая, кроят их натуру.
Всё вокруг оказалось, как в гнуто-кручёном кристалле -
Проскользну, где раздалось, к суженью, где трещины встали.
Там лунатик, за лунные тали держась, проберётся
В полусвете небесной медали над чёрным колодцем,
Что, казалось, вибрирует от проносящихся мимо
Кораблей-метеоров в одеждах кометного дыма.
Лигатуру сжирает расплав, как живой, торопливо;
И души человеческой сплав сотворён прихотливо:
Неизбывно, как реки, слились в каждом малом на свете
Горечь желчи и жадная слизь или сушащий ветер.
В море прагмы на крае доски непонятно тоскую,
Под трёхкратною линзой тоски; без погляда в такую
И рассказ о структурночувствительных свойствах не полон,
Я над массою дурней не выше, чем лапоть над полом.
Пламеневшее чистым глаголом покоится в урнах -
Быть от сорного за частоколом…, уйти на котурнах…
И не видеть, как смотрит с экрана вещающий голем,
Сотворённый из глины с ураном, накачанный полем.
Я, помню, маленький, стремился
Найти какой-нибудь Сезам.
Раз десять сон один приснился:
Я в дырку мрачную влезал,
Оказываясь в белом доме,
Не в том, который, а вообще.
Там всё из света было, кроме
Тогдашних важных мне вещей.
Резиновый зелёный мячик,
Смешной билибинский лубок,
К себе я прижимал их, плача, -
И всё ж увидеть много смог.
Я всё почти забыл. Но, помню,
В последний раз я там бывал,
Когда, забытый на балконе,
Под ветром солнечным стоял.
И снова дом ко мне явился
С какой-то строгостью, всерьёз.
Я знал: теперь он мне не снился.
Игрушек не было и слёз.
Он словно медленно прощался
И в то же время тихо звал...
И я не смог, не удержался:
«Сезам, закройся», -прошептал.
Как тихо дребезжало радио,
Как сизый свет лежал в окне,
Как воздух, будто бы украденный,
Неслышно двигался во мне...
Ты помнишь? Заново рождённые
Черты твои, мои черты…
Глаза твои целую сонные,
И снова засыпаешь ты.
Что встать тогда меня заставило?
Уже не помню. Помню я,
Как светом одеяло залило,
И ты смотрела на меня…
Что пожну я? Помню: что посеяно.
По-другому просто не бывать.
Прочитаю строки Алексеева –
Отзовутся музыкой слова.
Да, весна крылами стрекозиными
Новый след оставит на окне
Чьё-то счастье с полными корзинами
Мимолётно улыбнётся мне.
Рухнул самолёт над русской крышею,
Свистнул ветер в царстве тишины.
Не услышан был. И не услышаны
Просьбы, чтобы не было войны.
А война идёт почти безмолвная,
Без заметной крови и обид.
Но вдали вчера сверкнула молния –
И трамвай живых уже разбит.
Пожинать бы хлеб, да что посеяно –
Не понять во сне и наяву.
Вспоминая строки Алексеева
Может быть, поверю, что живу…
Городская природа вполне хороша
С высоты двенадцатого этажа.
Виден лес, аккуратные гаражи.
Куполок проклёвывается для души.
Электричка щебечет, свистит свисток.
Хорошо, что окнами на восток.
Почему я не видел, когда был жив,
Как хорош этот жилой массив?
Врач склонился над телом. Укол. Разряд.
Надо ж, как облака горят...
Как аист аистёнка обучал!
Фантазия за птицами летела.
А жребий по рожденью означал
Крестьянское и плотницкое дело.
От плотника до резчика скульптур
Случилось поселянину развиться –
У строго драпированных фигур
Славянские чарующие лица.
Сподвижница у мастера одна:
В жене единомышленницу встретил,
Наткавшую для “лётов” полотна,
Не мыслившую жёстко о запрете.
Когда на колокольне в первый раз
К плечам изгибы крыльев прилегали,
Случившиеся зрители, боясь,
“Детей осиротит”, – предполагали.
А детям довелось ещё, гордясь,
Свидетельствовать: чудо вырастает.
Их папа, от помоста отделясь,
Над соснами, как аист, пролетает.
В походах по округе примечал
Рождение вихрящихся потоков,
По брошенным летучкам заключал:
Возможно воспарение высоко.
И в праздники, свободный от работ,
Улучшенные рамы переплёты
Конструктор по деревне пронесёт
Для более далёкого полёта.
Лишь вербы под крылами проблестят;
Пригорки – полинявшие подушки;
И жницы распрямились и глядят;
Расставлены коровы, как игрушки.
Представлю не падение его,
А то, как вдохновлённый, возносимый
Мечтания из детства своего
Расправил перед людями красиво.
Пахарь вспахал землю, и уже урожай.
Хлеб в магазине, достроена красная школа,
Масло сверкает с серебряного ножа,
Уходит болезнь от ласкового укола.
Какие размашистые, красочные мазки:
Природа берет своё, набирает скорость.
И вот мой ребенок сам надевает носки,
Покупает билет, садится в зелёный поезд.
А солнце печёт, так что блекнут огни и цвета.
Пахарь достаёт платок чёрно-белого цвета,
Утирает лоб. Струйка пота бежит со лба.
Щурится от невыносимого света.
Где-то есть комната, еле заметный дом,
Время в котором движется еле-еле.
Встанешь с кровати, чуть отворишь окно:
Пылинки в луче ожили, полетели.