Arifis - электронный арт-журнал

Пернатая ведунья, в который раз отвечала на все тот же вопрос очередного путника: «Сколько мне лет осталось?» Накуковала ему шесть, на большее не было сил, да и стоило ли обнадеживать человека? Пусть лучше торопится жить, а не тратит время впустую. Но услышав ее ответ, путник лишь усмехнулся, и неожиданно задал следующий: «Кукушка, кукушка, а сколько тебе лет осталось?» Она растерялась и захлопала крыльями. 

Куковала до позднего вечера. Только к полуночи, накуковав себе срок не в одно столетие, охрипшая и обессиленная, она потеряла равновесие и упала в траву, где, накинув уже севшим голосом еще один год, наперекор судьбе, всё же околела. 

Глава 2. 

Встречал меня как обычно Джон. По дороге домой доложил обстановку. В твердых руках миссис Бетси все пребывало в полном порядке. Мать Нел приболела, и Бетси определила ее в частную клинику. Вроде поправляется. Мы с детьми навестили ее. Старость. Ей уже пошел девятый десяток. 

Джона и Кена утром отвозили в школу и в детский сад Джон или Фил. Я за неимением серьезных дел отправлялся с утра в библиотеку университета, пытаясь глубже разобраться в нашей пещерной находке. Беседовал со специалистами. Постепенно все прояснялось, и мне захотелось написать еще одну статью по этому вопросу, чем я и занялся. Так прошла неделя. Как-то вечером я снял с автоответчика послание секретарши некого мистера Неда Броунинга – «друга семьи Гленервиль», который был бы очень признателен, если я позвоню ему вечером в удобное для меня время. Бог его знает, кто такой мистер Броунинг, но позвонил. Оказалось, что это мой бывший партнер по покеру. Вспомнили Элизабет. Поинтересовался моими делами. В итоге я был приглашен в следующую субботу на все тот же покер, и в том же составе. На субботний вечер у меня ничего не намечалось, и я согласился. Впрочем, поразмыслив, решил, что если бы что и намечалось, то следовало хорошо подумать прежде, чем отказываться от такого предложения. В памяти у меня был последний разговор с этими парнями о социализме. Хорошо помню, что эрудиция и широта взглядов моих партнеров произвели на меня сильное впечатление. Но на этот раз после карт главным рассказчиком был я. Нед поинтересовался моими планами на будущее. Выслушав, обратился к одному из партнеров. 

− Джек, у тебя, кажется, дела с их правительством. Замолвил бы словечко за мистера Бенингсена! 

− Зовите меня просто Фред. 

− Фред, я действительно могу оказать вам содействие, но может быть и впрямь не стоит туда соваться? Ситуация в интересующем вас районе существенно изменилась. Там, знаете, не очень то понятно, где кончаются интересы наркобаронов, и начинаются леваков. Да и сами эти левые мне не очень понятны. Нам в связи с бизнесом приходиться заниматься их внутриполитическими проблемами. Поверьте, я вполне терпимо отношусь к этим носителям светлых идеалов и борцам за свободу, хотя, на мой взгляд, они идут не тем путем. Их надежд на скорое светлое будущее я не разделяю. Кроме того, их ряды очень засорены обыкновенными авантюристами и даже просто уголовниками. Впрочем, властные структуры тоже засорены личностями с весьма сомнительными репутациями. Завтра же наведу справки, и если вы решитесь, думаю, смогу убедить их не тянуть с разрешением. 

Через день мне позвонила секретарша Джека. Передала привет от своего шефа и сказала, что я могу отправляться в экспедицию. Договоренность с министерством внутренних дел по этому вопросу уже достигнута. В тот же вечер позвонил Боб. В голосе у него появились какие-то новые нотки. 

− Фред, на кого это ты там надавил, что они тут так забегали?  

Поскольку я и сам не знал, на кого я надавил, то ответил нарочито туманно. 

− Боб, ты же знаешь, в наше время связи много значат. 

− Фред, при случае, если я, ненароком, облажаюсь, замолвишь за меня словечко?  

Я засмеялся. 

− Постараюсь завтра вылететь. Ты сообщил Розенцвейгу? 

− Как прикажете, мистер Бенингсен. Могу сообщить. Персональный привет миссис Анна-Марие передавать? 

− Пожалуй, не стоит. 

− Слушаюсь, мистер Фред. Выпивка за вами. 

На следующий день мы с Филом отбыли из Нью Йорка. Перелет на сей раз новых знакомств мне не доставил, но на одну мысль, впрочем, меня не украшавшую, навел. Лопес в свое время говорил мне, что Хуан одинок и, стало быть, ни жены, ни детей у него не было. Два взрослых брата жили со своими семьями совершенно отдельно. Но, возможно, есть родители! Конечно, нужно бы поинтересоваться. 

Никто нас не встречал. Прямо с аэродрома позвонил Диасу. Трубку взяла Анна-Мария. Да, пропуск уже получен и ждут только меня. Лирическая составляющая в разговоре отсутствовала, против чего я не возражал. Уже из дома позвонил Бобу. Спросил, в частности, совета как найти родителей Хуана. Обещал подумать и позвонить. Днем встретился с Диасом и Лопесом. Оказывается, у них тоже возникла мысль, что тема, связанная с нашими находками, «выдоена» нами не до конца, и они тоже кое-что наработали. Мы сложились вместе и решили передать все для завершения профессору, а подписать всем. Фила Диас назначил заведовать материальным обеспечением экспедиции, и он погрузился в эти самые материальные проблемы. На мой взгляд, выбор был не очень удачный, поскольку по-испански Фил изъяснялся с трудом, но спорить не стал. Тем более, что Фил ничуть не возражал. 

Дома меня ждал ящик с оружием, который я перед отъездом сдал Бобу на хранение, и бумажка с адресом матери Хуана. Она живет с одним из сыновей. В ящике я нашел еще одну записку с рекомендацией поменьше уповать на оружие, так как появление партизан в нашем районе – это совершеннейшая реальность. Их командир, Альфредо Вильянос, окончил университет два года назад. Идейный левый. Военный комендант района – майор де Вендоза. Поддерживает связи и с партизанами, и с мафией. Никаких серьезных действий против тех и других не предпринимает без прямого приказа начальства. Соответственно и партизаны ведут себя в его районе вполне прилично, а воюют в других анклавах. Просьба всю эту информацию тут же уничтожить, что я и исполнил. На автоответчике тоже была записана полезная информация. В городке Сан-Антонио 2600 жителей, хотя когда-то в период расцвета их количество превышало 15000 человек. Убыль населения объясняется закрытием истощившихся серебряных рудников. Основное занятие населения – сельское хозяйство. Из восьми церквей действует только две, и один женский монастырь. Настоятельница – мать Хуанита. Двенадцать монахинь, сторож и водовоз. При монастыре функционирует начальная школа. В городке много пустующих зданий. По воскресеньям большой базар. 

Боб явно старался отработать полученные доллары, подозревая меня к тому же в обширных связях во властных структурах правительства Соединенных Штатов. 

______ 

Вечером отправился с Филом к матери Хуана. 

Обшарпанный пятиэтажный дом. Грязная, вонючая лестница с множеством малопристойных надписей на стенах. Разбитые ступеньки. Зато много музыки и разных оттенков воплей. Из-за искомой двери на четвертом этаже тоже раздавались женские крики с мужским сопровождением. Все понять было трудно, но суть спора можно было уловить. Пожалуй, мы явились удивительно вовремя. 

Женский голос:  

− Из-за твоей старухи… − далее не разборчиво. 

Мужской баритон:  

− Ну что ты орешь! Что я могу с ней сделать? Она же моя мать! Сама в старости такой будешь!» − и т.д. в таком же духе.  

Стоять, выслушивая все это, мне надоело, и я позвонил. Звонок, как и следовало ожидать, не работал. Пришлось стучать. Стучал я довольно энергично. Сразу стало тихо. Через некоторое время дверь распахнулась, и в проеме предстал всклокоченный мужчина лет пятидесяти в состоянии явного перевозбуждения. Я молчал, полагая, что даю ему время на успокоение. Наконец он довольно резко спросил:  

− Чего надо? 

Одет я был предельно скромно. При росте порядка шести футов и довольно плотной комплекции сомнений в том, что если я дам по зубам, то будет больно, обычно ни у кого не возникало. Про Фила и говорить нечего. В свете столь очевидных фактов агрессивность хозяина была не совсем понятна.  

− Нам нужно повидать мать Хуана сеньору Марию Дуальто. Я обещал моему другу Хуану навестить его мать и позаботиться о ней. 

Лицо его выразило крайнее удивление. Он провел рукой по волосам, потом отступил в сторону и пробормотал. 

− Заходите, сеньоры.  

Видно, семья только что кончила не то обед, не то ужин, и к обычному беспорядку добавился стол с неубранной грязной посудой. На меня уставилось трое детей в возрасте от восьми до двенадцати и сильно потрепанная женщина лет сорока. Мужчина – брат Хуана, как я понимал, прошел в другую комнату, бросив по дороге: «Это друзья Хуана». Я не стал ожидать приглашения и уселся в некое подобие кресла. Фил стал за моей спиной. 

Опираясь на руку сына, вошла очень пожилая женщина. Совершенно седая, с воспаленными глазами. Я встал. 

− Сеньора, вы мать Хуана? 

− Да. За что его убили?  

Сын усадил ее на стул напротив меня. 

− Мы были в экспедиции на севере, и напоролись на очень скверных людей. Их было много. Мы еле унесли ноги. Хуан погиб в перестрелке, прикрывая наш отход. Сеньора, вы воспитали достойного человека! Примите благодарность от его друзей.  

Она молчала, а сын, стоявший за ее спиной, сказал: 

− Спасибо на добром слове, сеньоры. Профессор передал нам его вещи. 

− Я обещал Хуану позаботиться о его матери. Что я могу для вас сделать?  

Тут вмешалась женщина. 

− Когда Хуан работал, он давал нам по сто песо в месяц на ее содержание. У нас нет денег кормить ее! Он, − она кивнула на мужа, − работает в гараже помощником механика. Нам самим еле на еду хватает!  

Все молчали. 

− Сеньора, − обратился я к матери. Я могу поместить вас в дом престарелых. У вас будет отдельная комната и своя прислуга. Там доктора. Если заболеете – подлечат. И скучно не будет – вокруг люди вашего возраста. Там большой сад. А по воскресеньям вас смогут навещать близкие. 

Все продолжали молчать, переваривая услышанное. 

− А сколько это будет стоить? – спросил мужчина.  

− Вас это не должно заботить. В память о моем друге и достойном человеке платить за все буду я.  

Я уже выяснил, что жизнь в этом раю стоит 500 песо в месяц. Они продолжали молчать, но, видимо, поняли, что при таком раскладе им то не достанется ничего. А я продолжал. 

− Вам материально сразу станет легче – избавитесь от расходов на содержание матери. Хуан говорил, что у него еще один брат есть! 

− Он живет в другом городе и, мы о нем ничего не знаем. 

− Хотите, машина стоит внизу. Можем подъехать с вами. Посмотрите сами, где будете жить. Понравится – пожалуйста. Если нет, то вернетесь домой, и мы подумаем о чем-нибудь другом. За вами уход нужен. Я обещал Хуану, что его мать ни в чем нуждаться не будет. 

Они молчали, не в состоянии на что-либо решиться. 

− Извините, но мы завтра уезжаем с профессором в новую экспедицию, так что решайте быстрее. Или отложим разговор до нашего возвращения. 

Они засуетились. 

− Не понятно это что-то. Вы кто такой? 

− Я помощник профессора Диаса Фред Бенингсен. Предлагаю помощь матери моего погибшего друга Хуана. Я никому ничего не должен. Делаю это в память о Хуане. 

Они снова застыли. 

− Ладно, вы не очень быстро соображаете. Вернусь – зайду еще раз. Вот реклама пансионата, куда я собираюсь поместить вашу мать. Можете навести справки. Сеньора, я буду отсутствовать пару недель. Вот возьмите немного денег. Когда я приеду в следующий раз, сеньора должна быть одета не в такие отрепья. И лучше пусть никто не вздумает ее обижать. Надеюсь на вас. – Кивнул ее сыну. 

Вынул из бумажника заготовленные три сотни и положил перед старушкой. 

– Прощайте, сеньора. Ваш сын был достойным человеком! 

В машине Фил заметил: 

− Ну, ты даешь! А, в общем, все правильно. Хуан и впрямь был отличным парнем. Хорошо, когда при деньгах человек! А насчет пансионата, так они просто не понимают, что это такое. 

Пока мы ехали, я размышлял, какая прямо таки космическая бездна разделяет таких людей, к примеру, от Джека или Неда. Да и от меня! Можно понять партизан, и вообще революционеров. Очень хочется устроить что-то вроде социализма. Причем поскорей, а не ждать сколько-то столетий. Да еще дождешься ли! У власти здесь ворье и прохвосты. Их демократия в виде парламента и выборов – чистейшая декорация. Правителям на народ глубоко наплевать. А если к чему и стремятся, так это набить карманы. Причем в средствах не стесняются совершенно. Все это я высказал Филу. Он как-то странно посмотрел на меня.  

− И ты всерьез думаешь, что у нас иначе?  

Тут я задумался. С одной стороны – доллар у нас царь и бог, но все же действуют законы. Худо-бедно, но действуют, что заставляет красть очень осторожно. А то и вовсе делает такой способ обогащения не выгодным. Наверное, в данной ситуации большее недостижимо. И все же, с местной разнузданностью чиновного ворья наша ситуация несопоставима. 

______ 

Железной дороги к городку Сан-Антонио не было. Добраться можно было только машинами по довольно скверным дорогам или самолетом. Стоило это не дешево. Но я же состоятельный человек! Грузы под началом Фила отправили машинами, а я, Лопес и профессор полетели самолетом. Рейсовых не было. Пришлось организовать чартер. Без содействия Боба не обошлось. В результате пилот был американец, а машина в приличном состоянии. 

Как ни странно, но на летном поле нас встречало несколько человек. Как оказалось, это были мер с помощником и комендант района с адьютантом. Чья это работа, я так и не понял. Возможно Боба, но, может быть, все шло от Джека. Нас дружески приветствовали и отвезли в постоянную резиденцию – дворец бывшего губернатора. Внушительная постройка колониальных времен с колонами и огромным количеством комнат, из которых мы заняли восемь. Военные выделили нам джип с водителем пока не придут наши машины. Чувствовал, что за все это придется расплачиваться. Мэр объяснил свою заинтересованность тем, что в городке безработица, и он надеется, что мы дадим работу хоть какому-то количеству людей. Пока что по его рекомендации Диас нанял некого Брусальо, обладавшего бесценными достоинствами. Он немного говорил по-английски и на языке местных индейцев. Кроме того, он, по уверениям мера, знал всех в радиусе, по крайней мере, десяти миль. 

После обеда все отправились к нашему храму. Со времени наших прошлых раскопок мало что изменилось. Разве что все снова изрядно заросло. Составили примерный план работ. Оставалось ждать прибытия наших машин с кое-каким оборудованием. Чтобы время зря не уходило, поручили Брусальо набрать первую группу рабочих, начать расчистку подходов и прочие подготовительные работы. Электричество здесь выключали в одиннадцать часов, так что пока не прибыл наш генератор, приходилось подчиняться местному распорядку. 

Утром Лопес с профессором занялись делом, а я отправился в монастырь знакомиться с матерью Хуаной. 

Монастырь был стар, но великолепен. Построенный в семнадцатом веке на деньги местных хозяев серебряных рудников, он был памятником минувшего богатства и колониального стиля ушедшей эпохи. Монастырь был пуст и немного оживлялся только утром с приходом детей на занятия и снова погружался в оцепенение с их уходом. Немногочисленные монашки неслышными полутенями скользили по его многочисленным переходам, различным помещениям и галереям. В основном же они пребывали в саду, часть которого была расчищена под огородные делянки, где выращивали овощи, чем монашки в основном и питались. Имелось так же немногочисленное стадо коров местной породы, которое монастырский пастух выгонял ежедневно пастись за пределы городка. Монастырь располагался на краю Сан-Антонио, и джунгли подступали к самым его стенам. 

В школе монашки учили детей индейцев грамоте, основам истории, географии, арифметике. Мать Хуанита, которая рассказывала мне все это, жаловалась, что дети голодные, и порой получают утром дома вместо завтрака пару глотков разбавленной местной водки, заглушающей голод. 

Мы сидели в великолепном кабинете с протекающим потолком, наполненном старинной мебелью, старинными, книгами, серебряной утварью – дарами былых прихожан, которую приходилось постепенно распродавать, латая дыры их более чем скудного бюджета. В городке была еще одна, муниципальная школа. Там, по словам настоятельницы, работали две американки из корпуса мира и учились дети более состоятельных родителей. 

− У нас тоже есть одна учительница, присланная лично Монсеньором епископом. Она воспитывалась в иезуитской школе, но последний год за нее перестали платить. Ее отец разорился и покончил с собой. После окончания школы за ней никто из родственников не приехал, и епископ направил ее к нам. Пойдемте, я вас познакомлю. 

Мы шли по крытой галерее с бесчисленным количеством колонн. Мать Хуанита, несомненно, красивая в прошлом женщина, сохранившая стройную фигуру, снабжала меня, выражаясь современным языком, обильной информацией о моей предстоящей знакомой. Чувствовалась некая заинтересованность в стремлении обязательно свести меня с этой учительницей. 

− Она скромная, воспитанная и образованная девушка. У нас уже третий год. Конечно, ей скучно с нами, но и деваться ей некуда. Могла бы выйти замуж, но здесь для нее нет подходящей партии. Да и мы так бедны, что не можем даже ее прилично одеть. Бедняжка донашивает тряпки, которые остались с лучших времен. Последнее время у нее появились очень опасные знакомства. Боюсь, что мне придется просить сеньора Франческо срочно перевести ее отсюда.  

Я мало что понимал, но во мне все отчетливей нарастал протест против этого знакомства. Наверное, это естественная реакция, когда тебе что-то навязывают. И все же было любопытно. А уж что за опасные знакомства можно завести в Сан-Антонио, я вообще не мог себе тогда представить. 

Мы продолжали идти по каким-то коридорам, комнатам, переходам. Всё было невероятно запущено. Слоями отваливалась и лежала на полу штукатурка, в большинстве окон не было стекол. Но все это, по-видимому, настолько примелькалось, что не вызывало у настоятельницы никаких эмоций. В течение всего перехода мы не встретили ни живой души. Всё было пустынно, заброшено. 

Внезапно распахнулись какие-то двери, и высыпала целая ватага детишек разных возрастов. Пробегая мимо нас, они не забывали почтительно здороваться с настоятельницей. Мы зашли в помещение. Совсем молоденькая девушка с учительской строгостью в лице, в черном закрытом платье и высокой прической черных волос. Лицо…. С лицом было сложней. Слегка удлиненное, красивое, немного надменное. Про такое говорят – породистое. Матово-белая кожа. Большие черные глаза. Очень тонкая талия. Подошел к ней и, наклонив голову, почтительно представился. Молча подала мне руку. Что-то дрогнуло в ней, но ни улыбки, ни насмешливости не появилось. 

− Если не ошибаюсь, передо мной Исабель-Инес-де Асбахе-и-Рамирес де Сантильяна, двенадцатая герцогиня… − но тут меня заколдобило, и она звонко рассмеялась. Исчезла то ли строгая учительница, то ли двенадцатая герцогиня, а появилась милая и немного кокетливая девушка лет восемнадцати, излучавшая мощный поток красоты и обаяния. 

− Как это вы запомнили? Я слышала о вашей экспедиции. Вы опять будете раскапывать этот старый индейский храм? – Она сложила в черную, отделанную кружевами сумку тетради, и мы направились к выходу. 

− Да, мы попытаемся сделать больше, чем в прошлый раз.  

− В прошлый раз вы даже не почтили нас своим визитом. 

− Приношу свои запоздалые извинения. Если бы я знал!.. Среди множества причин, помешавших мне посетить ваш монастырь, кроме крайней увлеченности работой, существенно и то, что у меня несколько натянутые отношения с Господом. 

− А что изменилось за прошедшее время? Отношения наладились? Вы примирились с Богом? – Она повернула ко мне свое насмешливое личико. 

− Нет. Но весьма сведущие люди настойчиво рекомендовали посетить мать Хуану и полюбоваться архитектурой вашего монастыря. 

− И что, действительно впечатляет? 

− О, да. Я ведь профессионально занимаюсь искусством.  

Она оглядела меня с явным сомнением на лице. Вообще-то мне хотелось сказать, что все шедевры архитектуры меркнут в сиянии ее красоты, или еще что-нибудь в этом роде, но не рискнул. Мне вдруг показалось, что в руках у нее черный веер, из-за которого она кокетливо мне улыбается, говоря: 

− Что-то не очень вы похожи на искусствоведа. – И продолжила по-английски. – Может быть вам будет легче говорить на родном языке? – Мне был продемонстрирован безукоризненный английский. 

− Спасибо. Кажется, что с испанским я вполне освоился, хотя читать Сервантеса в оригинале еще не пытался. 

− Вы сами выучили испанский? 

− Да. Методом погружения. На это с перерывами ушло больше года. 

− Во что еще вы погружались?  

Мы медленно шли по узкому коридору, который мог скоро кончиться. 

− Во французский. Но тут был другой источник. Моя бабка – француженка, и французскому меня учила мама.  

Она спросила по-французски: 

– И с кем же вы говорите по-французски?  

Не плохо обучали в этом иезуитском колледже! 

− Да, это действительно проблема. Теперь у меня вся надежда на вас.  

Она кокетливо улыбнулась, продемонстрировав очаровательные ямочки на щеках. Девушка, которой все дано! Разве что временный дефицит личного счастья. Но местные донжуаны, на что они смотрят? Пожалуй, в этом вопросе я смогу ей помочь. Но что это за опасные знакомства? Не знаю, как господь бог, но мать Хуана мне наверное тоже поможет. Мы подошли к концу коридора. Она остановилась и повернулась ко мне. 

− Вы не откажетесь пообедать с нами? Обильным он не будет. Мы здесь очень бедны. 

− Спасибо. Как-нибудь в другой раз. Меня ждут друзья и работа. Как мне называть вас? 

− Обычно друзья зовут меня Исабель. Я разрешаю и вам называть меня так. 

То, что я сказал потом, я же сам с интересом и выслушал. 

− Исабель, помимо желания видеть вас, я хотел бы кое-что изменить в вашем монастыре. − Очень удивленный взгляд. − Я хочу, что бы дети, приходя в школу, получали горячий завтрак. Хочу, что бы у них была форма. Чтобы не нуждались в учебниках и тетрадях. И чтобы крыша в монастыре не текла. Стекла тоже хорошо бы вставить.  

Она смотрела на меня с изумлением. Переходя на испанский, спросила: 

− Ведь это должно стоить кучу денег. Кто оплатит? 

− Пусть это вас не беспокоит. Доведите все, что я сказал, до сведения вашей настоятельницы. Составьте смету. И сделайте все достаточно быстро. Я не знаю, сколько мы тут пробудем на этот раз. 

− Американская деловитость? 

− Я очень хотел бы встречаться с вами. Это возможно? 

− Ну, если вы не будете снова так уж сильно заняты… Матушка Хуанита это, пожалуй, одобрит. – Она почему-то рассмеялась.  

− Не знаю ее мотивов, но в благодарность готов позолотить крест над вашей обителью.  

Она подала мне руку, и я поцеловал ее. Снова в руке появился веер и прикрыл сдержанную улыбку. 

– С вашего разрешения, я зайду к вам послезавтра, часов в семь вечера.  

Она ничего не ответила и исчезла за дверью,  

сдержанно улыбаясь. 

Впечатление она на меня произвела сильное. Близкое к ошеломляющему. Вот уж действительно не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Тут я переключился на другие проблемы, поскольку увидел на площади наши машины: грузовичок и джип. Путешествие прошло благополучно. Фила я хотел оставить отдыхать, но он сел со мной на мотоцикл, и мы покатили на раскопки. 

Со следующего дня работы пошли полным ходом. Пока проблем, как и новых открытий не возникало. Зато я кое-что узнал и оценил встревоженность матери Хуаниты. Мы совсем забыли о местных партизанах! Каким-то образом Исабель познакомилась с партизанским командиром. Нанятая нами повариха Хосефа утверждала, что Исабель с ним даже встречается. Информации этой тощей ведьмы, работавшей у нас уже второй сезон, можно было, как я убедился, доверять. Под вечер сторож монастыря доставил мне записку от Исабель. «Мать Хуанита просит пожаловать для беседы в удобное для вас время. Желательно после шести вечера. Присоединяюсь к ее просьбе. Исабель де Сантильяна». 

Понятно. Вечером сел за руль джипа и покатил в монастырь. У входа меня уже ждали. Не Исабель, к сожалению. Провели в знакомый кабинет. Матушка настоятельница пригласила садиться, а монашку послала за Исабель. Некоторое время сидели молча. Она перебирала какие-то бумаги на своем столе. 

− Исабель передала мне ваши предложения. Надеюсь, они достаточно серьезны. Господь воздаст вам за вашу доброту. 

− Вы составили смету? 

Она подала мне листок бумаги, из которого я узнал, что количество учеников колеблется от двадцати до тридцати. Тут же приводился рацион, который показался мне вполне разумным. 

− Что до формы, то мне не совсем понятно, что вы имеете в виду?  

Вошла Исабель. Я встал и поздоровался. Широкая черная юбка, широкий черный пояс и белая блузка, отделанная кружевами. Волосы подняты и собраны узлом на затылке. 

− Я не специалист по части школьных форм, но, учитывая местную специфику и уровень достатка родителей, полагаю, что в теплое время шорты и рубашка. В холодное время длинные брюки и теплая рубашка. Какие-нибудь курточки. Для холодного времени − куртку с капюшоном. – Настоятельница записывала за мной. − Но детали на ваше усмотрение. Где смета ремонта крыш?  

Она подала мне еще один листочек. Что ж, по моим нынешним возможностям вполне приемлемо. 

− Во многих кельях нет стекол. – Это подала голос Исабель. 

− Включите в смету. Что еще из неотложных нужд? 

Настоятельница вздохнула и грустно посмотрела на меня. 

− У нас все разуты и раздеты. 

− Купите всем самое необходимое. Ведь вас всего пятнадцать человек! 

− Четырнадцать. 

− Исабель получает зарплату?  

Исабель усмехнулась. 

− Нет. Какая уж тут зарплата при наших доходах! 

− Но ведь молодой девушке нужно что-то тратить на себя!  

Они молчали. Исабель встала и вышла из кабинета. Я почувствовал себя неловко. 

− Простите, что я так бесцеремонно. Почините крышу везде, где она течет. Вставьте стекла везде, а не только в кельях. 

Матушка старательно записывала. Я встал. 

− У нас кажется все? Завтра на ваше имя будет открыт счет в банке. Можете приступать незамедлительно. Где мне найти Исабель?  

Она позвонила в колокольчик. Зашла молоденькая монашка. 

− Найди сеньориту Исабель и приведи ее ко мне. 

Я встретил ее в коридоре. 

− Это я просил вас позвать. Если чем-то обидел, приношу свои извинения. Мне просто хочется побыть с вами, если, конечно, вы не возражаете. 

− Пойдемте в сад.  

Мы молча шли по аллее. 

− Почему вы сказали, что матушка Хуанита это одобрит. Она хочет помочь вам устроить свою жизнь или тут еще что-то? 

− Думаю, что и еще что-то, но говорить об этом не хочу. А вот девушки – ваши соотечественницы, обижены вашим невниманием. 

− Это верно. – Я перешел на французский. – Но когда у меня есть время, я предпочитаю ваше общество. 

− Спасибо. Мне это лестно, но вежливость нужно соблюдать. А что до меня, то вы же меня совсем не знаете! 

− Немного от интуиции. К тому же красота – могучая сила. 

К моему комплименту она отнеслась совершенно спокойно. 

− Порой изрядно затрудняет жизнь. Липнет множество мужчин, а они тебе совершенно не нужны. Впрочем, они-то убеждены в обратном! 

− Но она же расширяет возможности выбора! 

− Это у нас-то? – Усмехнулась. – Лучше расскажите про ваши успехи. 

В ее тоне, в содержании ее слов чувствовалась какая-то умудренность, не очень-то соответствующая ее возрасту, да и внешнему виду. 

− Никаких особых успехов. Это вообще бывает редко. Очищаем развалины храма. Пока не понятно даже чей он, из какой эпохи? 

− Завидую вам. Вы любите свое дело? 

− Я не уверен, что это действительно мое дело, но очень интересно.  

- Мужчинам легче в определенном смысле.  

В Штатах все иначе? 

− В Штатах все несколько иначе, но и там жизнь у многих не легка. Особенно у женщин.  

Некоторое время мы шли молча. Я глянул на нее. Тонкая, стройная, с немного надменным выражением лица. Оживший портрет из какой-нибудь галереи испанского искусства. Мне вдруг захотелось взять ее на руки. Это была настолько неуместная мысль, что я даже испугался, что она может ее почувствовать. Внезапно она спросила нечто такое, чего я меньше всего ожидал услышать. 

− Партизаны вам не мешают? – 

Фонтаном вбросило мне в мозг поток мыслей. Вспомнил и доклад Хосефы. Но надо было отвечать. Кажется, это главное препятствие. Как она с ним встречается? Кто он? Каков он? 

− Пока нет. Военные тоже. 

− Погодите, еще возможны неприятности и с теми и другими. Особенно теперь, когда пошел слух, что вы богаты. Кстати, детей начнут кормить уже завтра. 

− А деньги?  

− Слово матушки настоятельницы – достаточная гарантия. А она вам поверила. Я тоже. – Она повернула ко мне голову и улыбнулась. Это так необычно! − Боюсь, что количество учеников сразу увеличится. Вы не разоритесь? 

− Нет. Скажите, у вас есть связь с партизанами? 

− Это очень рискованная тема для светского разговора.  

Теперь мне стало понятно, о каких опасных связях говорила мать Хуанита. Именно теперь, а не после болтовни Хосефы. 

− Что они за люди? Действительно борцы за народ или нечто другое. В этой стране много несправедливости и можно понять людей, выступающих против этого даже с оружием в руках. 

− Люди там разные, но их руководитель, как мне кажется, вполне достойный человек.  

Я ощутил в себе приступ ревности. 

− Мне бы хотелось поговорить с ним. Чисто теоретическая дискуссия. 

− Это опасно. – И снова вопрос из совсем другой области. – Если не секрет, откуда у вас столько денег. 

− Много – это по вашим меркам. Получил наследство.  

− Экспедицию вы тоже финансируете? 

− Исабель, Этого никто не знает. Не проговоритесь и вы. 

− Что вам до голодных детей в этой нищей стране?  

Я напрягся. Что ей нужно?  

− Вы видите более рациональное применение деньгам? Роскошные туалеты, фешенебельные курорты?  

Она взяла меня под руку. 

− Пожалуйста, не сердитесь на меня. Просто ваши поступки необычны. Они благородны, и вызывают у всех удивление. Разве это не понятно? Мои благородные родственники пожалели денег, чтобы вытащить меня отсюда, а вы не жалеете денег для совершенно чужих детей. Не сердитесь на меня? 

− Вы сплошное очарование. Как я могу на вас сердиться?  

Я взял ее руку в свои, поцеловал и стремительно удалился. 

_____ 

Дни шли за днями. Работы наши продвигались, но ничего сенсационного мы не обнаружили. Храму, как определил профессор, порядка восьмисот лет. Самое интересное состояло в том, что он был построен на фундаменте гораздо более древнего сооружения. После работы отправлялся в монастырь. Мы уже привыкли друг к другу, и перешли на ты. Она вела себя сдержанно и даже, я бы сказал, несколько чопорно. Обнимать и целовать себя уже позволяла, но не более того. Должен признаться, что я не очень-то и добивался близости. В ее присутствии я чувствовал себя хорошо. Что-то в ней было, несмотря на юный возраст, горделивое, строгое и в то же время, притягательное. Ее суждения были вполне логичны и последовательны, а когда она рассказывала о своих родственниках, в голосе звучало такое презрение, а порой и ненависть, что не приведи бог ей быть настоящей, властной герцогиней, а им ее поданным. Что ж, ее вполне можно было понять. Я как-то сказал: 

− Когда закончится наша работа, мы с тобой переедем в столицу, и у тебя будут, я надеюсь, возможности высказать своей родне все, что ты о них думаешь. – Несколько шагов мы прошли молча. Потом я добавил. – Надеюсь, это доставит тебе удовольствие. 

− Это ты таким образом делаешь мне предложение?  

Тут меня слегка накрыло. Я поднял ее на руки и закружил с ней по аллее. Потом нежно поцеловал и бережно поставил на землю. 

− Герцогиня, я люблю вас и прошу стать моей женой.  

Она молча поправляла прическу. Справившись с этим делом, довольно строго посмотрела на меня, и сказал не без некоторой надменности в голосе.  

− Я, конечно, не привычная тебе современная девушка. В моем представлении предложения делают не в такой иносказательной и легкомысленной форме. 

Повернулась и медленно пошла по аллее. Брать ее под руку я уже не осмелился и молча шел рядом. «Ты не в Штатах, Фред. Тише на поворотах!» − заметил я себе. 

− Если вы по-прежнему хотите встретиться с командиром партизан, то он выражает свое согласие. О более точном месте и времени будет передано. Излишне напоминать, что все это должно оставаться строго между нами. Проводи меня домой. 

Было над чем подумать! Я как-то совершенно выпустил из вида наличие соперника. Странно. Мне казалось, что, несмотря на отсутствие каких-то слов, в наших отношениях и без них все понятно.  

А работы по расчистке храма продолжались своим чередом. Нужно было нанимать еще рабочих, поскольку процесс переноски выкапываемой земли был очень трудоемким. Как-то вечером к нам пожаловал сам комендант района майор Вендоза. Долго благодарил за заботу о детях, а потом перешел к главному. По сведениям его разведки партизаны якобы собираются на нас напасть, и тогда мы можем попасть в заложники, чего он Федерико де Вендоза допустить никак не может. Выкуп может нам стоить очень дорого, а поэтому он пришлет своих солдат для охраны. Он слышал, что мы собираемся нанимать еще рабочих. Так вот он предлагает в качестве рабочих своих солдат. Часть будет в охранении, а часть работать. Мы платим рабочим по пять песо в день, а солдатам можно платить по три песо. Оставшиеся два мы будем выплачивать лично ему. Было бы хорошо, если бы мы кормили солдат один раз обедом.  

− Поверьте, это значительно выгодней, чем иметь дело с партизанами. 

Диас немного ошалел от такой бесцеремонности, хотя как абориген мог бы уже и привыкнуть к местным нравам. Я же напротив. Эмоции свои держал под контролем и понимал, что нужно соглашаться. Сориться с начальством – может обойтись гораздо дороже. Кроме того, я понял, что пора готовиться к завершению работ. Вряд ли процесс вымогательства на этом закончится. Работы начинали и так «влетать» мне в приличную сумму. Конечно, по существующему курсу деньги были не такими уж большими, и ущерб скорее моральный, чем материальный. Я никак не мог привыкнуть к мысли, что для состоятельного человека еще пара тысяч долларов малозначимы. Профессор заметил, что дополнительные расходы не предусмотрены нашей сметой. На это майор находчиво возразил, что ремонт монастыря вряд ли предусмотрен сметой. Я сделал вид, что этот аргумент меня убедил 

На следующий день на двух грузовиках прибыло полсотни солдат. 

Половина приступила к работе, а вторая половина оцепила район раскопок. Фил с Браульо отправились в город за продовольствием. Работы заметно ускорились, но Диас впервые заговорил о том, что в этом сезоне нам раскопки не завершить и велел Лопесу сосредоточиться на замерах и фотографировании. 

При всей моей загруженности делами и личными проблемами, следовало нанести визит девицам из корпуса мира. Чтобы не возникло каких-то неловкостей, послал им записочку с уведомлением. На редкость нелитературное слово. Как нынче говорят – канцелярит. 

Девицы жили при своей школе, и нашел я их без труда. Типичные американские девочки, хотя, что это такое, смог сформулировать с трудом. Обе рослые, светловолосые. Далеко не хорошенькие, но молоды, энергичны и полны чувства ответственности за свою работу, т.е. нести свет просвещения в дебри джунглей. О партизанах слышали, но практически с ними не сталкивались, и воспринимают их как некую экзотическую абстракцию. Вино, которое я принес, выпили с удовольствием. Обещали нанести ответный визит. Каких либо сексуальных проявлений не было и в помине, что показалось мне несколько странным. Ну, как-то устроились девочки и отлично. Уже перед самым уходом пришли еще двое американцев. Вот это было совершенно неожиданно. Что-то Боб не доработал в своей информации. По всему было видно, что они тут свои люди. Оба − инженеры, присланные какой-то американской компанией для обследования местных заброшенных некогда рудников на предмет их использования с учетом новейших технологий. Как такое до меня не дошло? Они оправдывались тем, что никак не предполагали, что в составе экспедиции может быть американец. Врали, конечно. Вероятней всего им велели по возможности не «светиться» из-за партизан. Эти вполне могли выплеснуть на них свой антиамериканизм. Впрочем, возможно и по этому вопросу у партизан была договоренность с майором. 

Не проехал я и сотни футов, как меня остановил Фил. Да еще и с автоматом. 

− Что-нибудь случилось? 

− Да нет, вроде все нормально, но мало ли что! Мог бы меня предупредить. Эти партизаны – не сказки. Сегодня в лавке случайно обнаружил один из каналов их снабжения. Среди товаров, доставленных утром, много сигарет, зажигалок и кроссовок. Это явно не для местных. Интересно, кто за это платит? 

____ 

Записку от Исабель опять принес монастырский сторож. Она приглашала меня прийти сегодня вечером «для беседы» в десять часов. Собственно нужды в записке не было, поскольку я приходил каждый вечер и гораздо раньше. Может быть, она хотела застраховаться от случайности! Или подготовить меня! Мелькнула мысль о ловушке, пленении, выкупе, но что я мог предпринять? Неужели Исабель этого не понимала? Предать меня она не могла. Мыслила она тоже достаточно трезво. Что ж, сам напросился. Придется рискнуть. Фил прихватил автомат и отправился часов в восемь. Я – минут через тридцать после него. Подъехав к воротам, вызвал Фила по рации. Пока все чисто. 

Исабель прогуливалась по нашей аллее. Крепко взяла меня под руку. Ходили мы довольно долго. Я описал ей ситуацию. Сказал, что, по-видимому, нам придется скоро уехать, и предложил зайти завтра к мэру – оформить наши отношения. Посмотрела на меня удивленно. Я понял и заверил, что венчаться мы будем в столице. Хоть с колокольным звоном, если она того пожелает. А сейчас ситуация напряженная. Промолчала. Когда совсем стемнело, повела меня в полуразрушенную беседку в глубине сада. Зажгла керосиновую лампу и повесила ее на стене. 

Ждали мы очень недолго. Рослый, молодой, с приятным открытым лицом. Положил автомат на стол и повернулся к нам. Исабель представила нас. Сели на ветхие скамейки напротив друг друга. Симпатичный парень. Мужественная внешность. Романтический герой. Он тоже рассматривал меня. 

− Майор Вендоза сказал, что вы собираетесь напасть на нас. 

− Это ложь. − Приятный баритон. − Он просто хочет выколотить из вас побольше денег.  

Помолчали. 

− Вы позволите задать вам несколько вопросов?  

Усмехнулся. 

− Это смотря каких. Если, как Исабель говорила, чисто теоретических, то, пожалуйста. У меня к вам тоже будут вопросы. 

− Я слышал, что вы марксисты! Но сегодня уже совершенно ясно, что Маркс – великий ученый своего времени, допустил ряд ошибок в своих предсказаниях дальнейшего хода развития истории. Вы с этим согласны? Советы − ваш главный союзник и опора, развалились. На что вы теперь опираетесь в вашей борьбе за социальную справедливость? 

− Значит, наличие вопиющей социальной несправедливости вы все же признаете? 

− Ну, это же очевидно! 

− Вы придерживаетесь левых убеждений? 

− Я хотел бы, чтобы левизна или правизна не затемняли мне, по возможности, видение реальной картины мира. К сожалению, она сегодня остается столь же неприглядной, как и в прошлом. Разве что несколько больше приглажена. Суть для меня в том, насколько это естественно, и что можно практически сделать для увеличения социальной справедливости?  

Он достал пачку сигарет и предложил мне. Закурили. 

− Это ваш человек в кустах? 

− Если негр, то мой.  

Он достал из кармана рацию и коротко распорядился:  

− Вилья! Негра не трогать! 

− Итак, вопиющая социальная несправедливость как в мире вообще, так и в этой стране в особенности. Это реальность. Так в чем же ошибся, по-вашему, Маркс? 

− Если коротко, то в двух вещах. Первое. Недоучел возможностей прогресса, научно-технической революции, и связанного с ней роста производительности труда. Как следствие – несостоятельность закона непрерывного обнищания рабочего класса; значительное уменьшение его численности и влияния на ход исторического процесса. А это, по сути, отмена неизбежности пролетарских революций. Второе. Недооценка частно-собственнических инстинктов, записанных, по-видимому, на генном уровне. Отсюда отношение к общественной собственности и стремление к стяжательству. Отсюда и гибель Советов. Есть еще и другие, но эти, пожалуй, главные. Ну, недоучел способности буржуазии к самообучению и способности к радикальным перестройкам экономических условий, роли профсоюзов, громоздкости бюрократической системы управления при социализме и т.д.  

Он со вкусом курил, молча переваривая услышанное. 

− Ну и что в результате? Попустительствовать своему чиновному ворью, оставить народ на съедение этим кровавым шакалам? Мир сдать американским и прочим транснациональным компаниям, и пусть все идет своим эволюционным путем? А здесь дети голодают, как вы успели заметить. И хоть это и благородно, но ведь вы смешны со своими завтраками! Что до нашей вооруженной борьбы, то у Спартака, по сути, тоже не было шансов против Рима, но восстания, в конечном счете, Рим прикончили. Че Гевара тоже отдал свою жизнь не напрасно. В конце концов, историю делают люди. Почему нужно из комплекса исторических процессов изъять вооруженную борьбу? Уверяю вас, наша правящая сволочь понимает только такой язык. − Он похлопал рукой по автомату.− Может быть, в других местах дело обстоит иначе, но у нас вот так. И если бы не американская поддержка, мы бы давно смели их в мусорную корзину истории. Но это особый вопрос. Пусть мы не победим сегодня, но завтра – обязательно. 

Видимо он волновался. Прикурил от одной сигареты следующую. Теперь я переваривал его мысли. 

− Но если вы даже победите, что вы построите? Новый Советский Союз? Но тогда его ждет та же участь. Вам не приходило в голову, что Черчиль был прав, когда говорил: «Капитализм конечно дерьмо, но все остальное еще дерьмовее». Нынешний капитализм развитых стран тоже дерьмо, но уже получше. Главное преимущество капитализма перед социализмом, который мы узнали на практике, это его естественность, его соответствие биопсихической сущности человека. Я согласен – вы с вашей вооруженной борьбой нужны истории, но не дай бог вам победить до срока! Захватив власть, вы ничего принципиально нового не создадите. Новое – не вашими желаниями определяется, а, как учил Маркс, уровнем развития производительных сил.  

Он засмеялся. 

− Приятно слышать ссылки на Маркса из ваших уст. 

− Маркс, как я уже говорил, великий ученый девятнадцатого столетия. Но сейчас уже на пороге двадцать первый век! Кое-что в мире изменилось.  

Исабель, которая до сих пор стояла, села со мной рядом. Он засмеялся. 

− Вот на этом поле я, кажется, проиграл вчистую. Тихонько запела его рация. Он выслушал и резко сказал:  

− Уходим немедленно. Извините, кажется, непредвиденные осложнения. До встречи.  

Подхватив автомат, выскочил в темноту. Почти одновременно началась стрельба. Я схватил Исабель за руку и потащил в темноту сада. Стрельба нарастала. Кто-то кинулся нам наперерез. Я выхватил пистолет и прикрыл собой Исабель. Раздался голос Фила. 

− Фред, это я. Надо делать ноги. Кто-то нас заложил. 

Заскочили в какие-то монастырские приделы. 

− Фред, монастырь они могут обыскать. Надо домой. Вызывай самолет, и будем сматываться. 

− Погоди, я сейчас.  

Он отошел на несколько шагов. 

− Исабель, иди к себе и ложись. Когда все утихомирится, готовься к отбытию. Если не получится с нами, я пришлю за тобой самолет. Но лучше бы вместе. Тряпки с собой не бери. Все купим. Возьми на всякий случай. – Я сунул ей пачку песо. − Пока.  

Обнялись и поцеловались. 

Площадь, на которую мы выбрались из монастыря, была освещена фарами двух грузовиков. Солдат почему-то не было. Стрельба тоже затихла. Мы уже собрались обходить площадь стороной, как вдруг из темноты на свет вышла группа военных. Они окружали четырех солдат, которые несли что-то на плащ-палатке. Кто-то громко спросил:  

− Живой? 

− Мертвее не бывает.  

Тело забросили в кузов армейского грузовика. Тот же голос сказал. 

− Большая удача. Самого Альфа «завалили»! 

− Погоди. Они этого так не оставят. 

Лопес с Диасом еще не спали, растревоженные стрельбой. Я рассказал про инцидент. Выслушав меня, Диас заметил, что если партизаны увидят в происшедшем нашу вину, то работы придется прекратить и, по возможности, быстро улепетывать. 

По рации вызвали Боба. Я был уверен, что в это время он бродит по кабакам, но ошибся. Коротко изложил суть дела. Боб задал пару вопросов, после чего согласился, что надо уходить. Обещал организовать вертолет. Сказал, что ребятам нужно будет заплатить. Я не возражал. 

− Фред, я использую служебный ресурс. В случае чего тебе придется прикрыть мою задницу. 

− Сделаю все возможное. 

Договорились, что машина будет наготове, а если от меня специального сигнала не поступит, то она прибудет послезавтра утром. 

Утром по дороге на работу заехал в монастырь к Исабель. Пока она вышла, наблюдал как кормят учеников. Подошла мать Хуанита и распорядилась принести мне одну порцию для пробы. Все было хорошо. О вечерних событиях никто не вспоминал. Образ Ральфа и то, как его тело забрасывали в машину, преследовали меня неотступно. Показалась Исабель. Я извинился перед настоятельницей и пошел ей навстречу. 

− Исабель, кто нас предал? − Ее лицо было бледным до неузнаваемости. Она молча опустила голову. − Альфред убит, и я хотел бы знать, чья это работа. Мне очень понравился этот парень, и у меня есть понятия о чести и справедливости. 

− Ты должен понять – люди не всегда ведают, что творят. Иногда совершают ужасное, выполняя приказы и думая, что действуют во имя Господа. Ведь и Че Гевару выдали те самые крестьяне, за которых он сражался. Простые люди порой не ведают, что творят, – повторила она. − Ведь ты не стал бы мстить тем крестьянам? 

− Но ты знаешь, чья это работа? 

− Догадываюсь. 

− Исабель, я не сентиментален. Особенно в таких вопросах. Подлость есть подлость, и кому-то придется за нее ответить. Уж я об этом позабочусь. 

− А что это изменит? 

− Исабель, в тебе кровь испанских грандов! Ты должна понимать, что такое честь! Ты скажешь мне, чья это работа. 

− Только, если поклянешься ничего не делать этому человеку. Впрочем, если ты тот, за кого я тебя принимаю, то и сам не подымешь на него руку. Извини. Я спешу на урок. Приходи вечером. Я буду ждать тебя у входа в восемь часов. 

− Я люблю тебя, Исабель.  

Она улыбнулась и подала мне руку. 

______ 

Когда мы с Филом приехали, работа кипела. Всю дорогу Фил вертел головой и не выпускал из рук автомат. Я заметил, что армейских машин было уже три. Ко мне подошел молоденький лейтенант и, отдав честь, доложил. 

− Поскольку увеличилась опасность нападения, майор приказал усилить охранение. 

− Передайте майору мою благодарность. 

Фил отправился разыскивать Браулью, чтобы он учел возросшее количество едоков. 

По характеру работ я понял, что Диас сворачивает нашу деятельность. Основная масса людей была занята зачисткой уже раскопанного. Лопес фотографировал. Диас что-то писал прямо на ступеньках храма. Фил неотступно следовал за мной. 

Стрельба началась после обеда. Чувствовалось, что нападавшие стремились больше нас напугать, хотя два солдата были ранены. Когда все закончилось, лейтенант подошел ко мне. 

− Теперь у них командует Вилья. Очень жестокий человек. 

− Но в рабочих они не стреляли. 

− Это сегодня. На вашем месте я бы немедленно уезжал. 

Он был прав. Работать под пулями, конечно, не дело. К концу рабочего дня лагерь полностью свернули и рассчитались с рабочими. Деньги для майора Фил как всегда передал через сержанта. 

Дома Лопес с Диасом начали паковаться. А мы с Филом поехали к монастырю. Я сказал Диасу, что, возможно, сейчас я выясню, кто нас предал. По версии, представленной мной, я должен был встретиться с Альфом в связи с заявлением майора о предстоящем нападении партизан, дабы урегулировать проблему.  

Филу наша поездка очень не нравилась. После недолгих обсуждений, он высадил меня вблизи мерии, а сам поехал за Исабель в монастырь. 

Прибыли они очень скоро. Исабель была молчалива. Когда Фил отошел на несколько шагов, заговорила. 

− Матушка отпустила меня до десяти часов. Сегодня все работают – шьют детям форму. Пригласили даже нескольких женщин в помощь. Вообще-то она очень экономна, но теперь решила дать людям хоть что-то заработать. Все здесь так бедны! Вы уезжаете, и в городе прямо траур. Сегодня начали ремонт крыши. Работы столько, что матушка боится не уложиться в смету. Кроме того, она получила письмо из канцелярии епископа. Они требуют, что бы часть денег была передана им. Матушку это очень огорчило. 

− Передай пусть ответит, что спонсор запретил ей использовать деньги на какие-нибудь другие цели под угрозой прекращения финансирования. 

− Разве ты не зайдешь попрощаться? 

− Возможно, у нас не будет на это времени. Вертолет прибудет завтра утром. – 

Я взял ее за руки. 

− Ты не передумала? 

− Все так стремительно. 

− Таковы обстоятельства. 

− Фред, я хочу быть с тобой, но я не могу все так сразу бросить. Дай мне немного времени. 

− Матушка отпустит тебя. Здесь становится опасно. 

− Я знаю. Она мечтает выдать меня замуж за тебя. Она благословила меня. В монастыре все за тебя молятся. Ты для них как добрый ангел. Ты действительно такой добрый? 

− Не знаю. У тебя будет время во мне разобраться. Я уже рассказывал тебе о себе, но сейчас у нас другие проблемы. Кто нас предал, Исабель? 

− Выслушай меня спокойно. Я познакомилась с Альфом с месяц назад. Гуляла в саду, а он просто вышел из-за деревьев. Мы встречались. Конечно, матушке донесли, и она ужасно переполошилась. Даже написала письмо его преосвященству. Ответ пришел позавчера. А вчера утром у нас побывал майор Вендоза. Вечером Альфа убили. Я спросила Панчо, зачем он передал мою записку тебе матушке? Он сказал, что она так велела. Теперь ты все понимаешь? Они использовали меня как приманку. Его смерть на мне. С этим мне придется теперь жить.  

Лицо ее было неподвижно, но глаза полны слез. 

− Так. Значит Альфа предала матушка Хуанита. Собственно не столько она, сколько церковь ее руками. Вот чем страшна религия! Подонки. Но лететь тебе нужно немедленно. Они могут убить тебя. Я не могу тебя оставить. Фил, подгони машину. 

Через минуту мы тронулись. Фил вывернул на дорогу. 

− Не нравится мне тут что-то. Возьми автомат, а Исабель пусть ляжет на сидение. 

Я почти насильно уложил Исабель, а сам стал на колени, держа автомат в руках. Как будто этого и ждали – сразу затрещали выстрелы. Я дал очередь и резко пригнулся. Посыпались стекла. Машина резко вильнула в сторону, и меня швырнуло на пол. Следующая очередь только задела кузов. Мне стрелять было бессмысленно, так как я никого не видел. Да и удержаться на ногах при бросках машины с автоматом в руках было невозможно.  

− Куда ты едешь? 

− В казармы. Дома нам не продержаться. Лопес с Диасом и все вещи уже там.  

Переднего стекла не было. Фары выхватили из темноты человека с карабином. Я дал очередь, и он согнулся пополам. Фил снова бросил машину в сторону, а меня снова швырнуло на пол. Стрелять из автомата в таких условиях было невозможно. Я вытащил пистолет и одной рукой вцепился в спинку сидения. Подумал, что если эти парни перекрыли дорогу, то дела наши плохи. Но все обошлось. Правда, ни Лопеса, ни Диаса с имуществом не было. До утра мы пробыли в казарме. Утром они появились в сопровождении солдат. Под их охраной мы отправились на аэродром, а Фил со всем имуществом отбыл еще раньше на машинах. Вертолет прибыл вовремя, и уже через пару часов мы были в столице. 

Военный аэродром. Нас встречал лично Боб и его парни из посольства. Разгрузка вертолета и размещение по машинам произвели необычайно оперативно. Две машины с Диасом, Лопесом и имуществом отбыли. Отозвав меня в сторонку, Боб сказал. 

− Извини за спешку, но…. − И он сунул мне листок бумаги. Счет. Я достал чековую книжку.  

− Выпиши два чека. – И он назвал мне суммы. Я молча исполнил. Сума была приличная, но при моих нынешних возможностях…. Добавил еще две тысячи долларов отдельным чеком, вспомнив, от какой опасности я избавился. И кого спасал! 

Боб взял чеки и мельком их просмотрел. 

− Ты меня балуешь. 

− А чего такая спешка? 

− Обстоятельства. Еще раз извини. Погодите минутку. – Подошел к вертолету и отдал один чек. Вернулся в машину, и мы, наконец, поехали. За нами шла машина сопровождения с ребятами Боба. Мы с Исабель сидели сзади, а Боб рядом с водителем. Обернувшись к нам, он сказал: 

− Мне нужен срочно отчет о происшедшем. Можно устный. Возможно, это избавит тебя от неприятностей, связанных с гибелью Альфа и переведет их активность на других лиц. 

− Мне почему-то их совсем не жаль. 

− Верно, пусть заботятся о своей безопасности сами.  

В руках у Исабель я увидел знакомую черную сумку. 

− Как она к тебе попала? 

− Настоятельница утром прислала. И кое-какие вещи. – Открыла сумку и начала в ней что-то искать. – Здесь все мои документы. Не сердись на нее. Она всего лишь послушное орудие в руках своего начальства. Вот. – С этими словами она подала мне какую-то бумагу. Я внимательно прочел ее. Это было письмо самого епископа с указаниями настоятельнице относительно Ральфа. – Я хотела снять копию, но не успела. – 

Попросту говоря, она стащила письмо у матушки Хуаны с ее письменного стола. Убийственный документ. Я подал бумагу Бобу. Это, пожалуй, резко упростит проблему. Повернувшись к Исабель, он сказал: 

− Молодец, девочка! Это может спасти Вам жизнь.  

На лице у моей милой ничего не дрогнуло. Бумагу Боб отдал мне нехотя. 

− Ладно, сейчас приедем и во всем разберемся. 

Некоторое время ехали молча. 

− Я ужасно рассердилась вчера на тебя. Ты так грубо кинул меня на сидение! – Она прижалась ко мне. – Но когда я утром рассмотрела машину, то увидела, что пули прошли как раз там, где я сидела. Ты спас мне жизнь. – Она обняла меня и поцеловала. – Я буду считать, что вышла за тебя замуж вчера вечером. 

− Надеюсь, ты никогда об этом не пожалеешь. 

Боб привез нас на территорию посольства. Оставив Исабель в какой-то комнате, потащил меня в свой кабинет. Усадил в кресло. Дал в руки диктофон и попросил рассказать обо всем подробно. Изредка задавал наводящие вопросы. Минут за двадцать мы с этим управились. Вызвав секретаря, распорядился снять копию с письма епископа. Когда копию принесли, вызвал кого-то по селектору. Зашел молодой парень.  

− Элвис, снимешь копию с кассеты, а потом отвезешь кассету, бумагу и мою записку по этому адресу. Только лично в руки. 

Когда парень вышел, Боб сказал. 

− Думаю, все в ближайшее время благополучно разрешится, но пока оставайтесь здесь. А я пойду доложить послу об удачной операции по спасению влиятельного соотечественника. Советую отоспаться. – И, подмигнув, добавил. – Если вам это удастся. 

Когда мы вышли, шепнул мне на ухо.  

− Признаю, твоя герцогиня классная девчонка. На таких женятся. 

− Именно это я и собираюсь сделать. 

− Желаю счастья. Как говорится, любовь вам и совет.  

Пожал мне руку и направился докладывать. 

Часа через три раздался осторожный стук в дверь. Я оделся и вышел. У порога стоял Боб с букетом цветов. Улыбка во весь рот. 

− Все улажено. Можете отправляться к себе на квартиру, по магазинам. В общем, куда хотите. Но в ближайшие пару дней я бы советовал все же лететь домой. Ваша машина стоит у ворот. 

− Черт возьми, где ты взял ключи? – Боб засмеялся. 

− Заодно я навел немного порядок и в квартире. Надеюсь, претензий не будет. Негоже вводить молодую женщину в этот вертеп! 

Откровенно говоря, я был не очень рад такой доступности своего хозяйства, но что уж тут поделаешь? Человек старался как лучше. 

Дома все действительно блестело. Я позвонил профессору, потом Лопесу, но оба спали. Исабель приняла ванну, и мы снова улеглись в постель. Теперь уже до утра. 

На следующий день у нас было намечено множество дел, но позвонил Боб. Поневоле создавалось впечатление, что он не слишком занят на своей основной работе, если мог столько времени уделять моим проблемам. Впрочем, возможны были и другие как более, так и менее благородные варианты. От его первого же вопроса я несколько опешил. 

− Ты собираешься на ней жениться?  

Придержав свой естественный эмоциональный выброс, ответил утвердительно. 

− Советую сделать это сегодня же. Желательно с утра. Речь идет об оформлении документов на ее въезд в Штаты. Мой совет осуществить эту акцию в самые ближайшие дни остается в силе. 

− А что, есть новая информация? 

− Есть. Не так, чтобы уж очень большая опасность, но все-таки! Ты же видишь, в этой стране убивают запросто! Когда-нибудь расскажу подробнее. Через пол часика подъедет мой человек и отвезет вас в ближайшую мэрию. Если там очередь, то ты знаешь, что нужно делать. Документы для заполнения передам с этим же парнем. 

Я нарочно засек время. Через один час двадцать минут мы были зарегистрированы и стали мужем и женой. 

Я видел, что Исабель несколько расстроена. Обещал ей, что все будет повторено в лучшем католическом храме Нью-Йорка. 

Далее сеньор и сеньора Бенингсен или супруги Бенингсен направились в магазины женской одежды, несколько пополнив долларовые запасы этой небогатой страны. Приобретя достойный по ее мнению вид, Исабель направила наш путь в некий захудалый приют для выброшенных из жизни пожилых людей. Встреча была трогательной, но мне показалось, что ее мать не вполне адекватно воспринимала окружающий ее мир. Главный врач, он же хозяин заведения, доложил мне, что за сеньору не плачено уже два месяца, и он просто в отчаянии. После краткой беседы сеньора была переведена в лучшие апартаменты. У нее появилась личная прислуга. В общем, все лучшее, что можно было здесь получить. В машине Исабель плакала. Я заверил ее, что как только мы основательно обоснуемся, то, разумеется, заберем мать к себе. 

Следующий визит был к профессору. Там же мы застали и Лопеса. К необходимости моего отъезда они отнеслись с полным пониманием. Объем работ был распределен довольно быстро. Обоих я пригласил в гости в Нью-Йорк, после того, как мы там обоснуемся. Приняли поздравления в связи бракосочетанием, которое по понятным для всех причинам носило полуподпольный характер. Анна-Мария внесла поднос с вином и фруктами. Выпили и отправились дальше. Уже в машине Исабель подала мне бумажку, на которой были записаны адреса и фамилии трех человек. Это были семьи погибших друзей, которым просил помочь Альфред. Теперь к этому списку добавлялась еще и его собственная семья. С нее мы и решили начать. 

Улица утопала в ухоженной зелени и была застроена двух и трехэтажными виллами. Трудно было себе представить, что обитатели этих особняков нуждались в средствах. Мы представились по домофону. Нам ответили, что в связи с трауром, сеньор и сеньора никого не принимают. Мы не настаивали. Я только просил передать, что это друзья Альфреда, которые были с ним до последних минут жизни. Но это не дало никакого эффекта. Нам просто не ответили. 

Следующий адрес привел нас уже не в столь фешенебельный район. Привратник сообщил, что сеньора с детьми переехала к родителям в их поместье. Адреса не оставила. Не очень бедные люди делали в этой стране революцию. По следующему адресу мы обнаружили группу молодых мужчин и женщин, которые за накрытым столом, обильно уставленным бутылками, вели оживленный диспут на тему…. «Марксизм и современность». Все они были уже изрядно выпившими. Нас даже не спросили, кто мы! Хозяйка, правда, сообщила, что ее муж погиб три месяца назад, сражаясь с «наемниками эксплуататоров». Его портрет висел на стене в траурной рамке. 

В самый разгар дискуссии Исабель сжала мою руку и указала глазами на вдову, сидевшую в обнимку с каким-то молодым мужчиной весьма респектабельной наружности. При первой же возможности мы тихонько исчезли.  

Третий адрес привел нас в какие-то трущобы. Дверь открыла совсем молоденькая мулатка. Она была невероятно худа и то, что было, по-видимому, платьем висело на ней самым безобразным образом. В почти пустой комнате на груде тряпья спал мальчик лет трех. Обьяснения, которые мы получили, были исчерпывающе просты и понятны. 

− Моего брата убили, а его мать оставила моим родителям. Но у них самих есть нечего. А я ничего не могу заработать, хотя мне уже пятнадцать лет. Меня даже в проститутки на берут, худая очень. 

Слушать все это бесхитростное повествование было тяжело. Мальчик проснулся и смотрел на нас не то с испугом, не то с удивлением. Потом заплакал. Я взял его на руки. 

− Он голодный. 

− Как тебя зовут? 

− Мончита. – Исабель достала деньги и подала девушке. 

− Пойди и купи чего-нибудь поесть. 

Я взял мальчика на руки. Боже, какой он был легкий! 

− Сейчас Мончитта принесет тебе что-нибудь вкусненького. Не плачь. А как тебя зовут? 

− Че. 

− Это имя у тебя такое или прозвище?  

Он молчал, непонимающе глядя на меня. 

− Фред, – моя жена была предельно серьезна, – ты сказал, что мы состоятельные люди. Могу я иметь горничную? 

− Конечно, дорогая. И мальчика мы тоже заберем с собой.  

Что-то дрогнуло в ее лице. 

− Я поняла, что ты не сочувствуешь их борьбе, но дети ведь ни в чем не виноваты! 

− Нет, Исабель. Я очень сочувствую им, но считаю, что они идут не тем путем. Впрочем, иногда другого пути просто нет. На их месте я поступал бы, наверняка, точно так же. Что до мальчика, то таких детей миллионы. 

− Значит − это скверный мир и его надо переделать.  

Моя герцогиня прямо на глазах превращалась в революционерку.  

− Ты права, дорогая, только никто толком не знает, как это сделать. Даже в нашей очень богатой стране полным-полно несправедливостей и несчастных. А что до их борьбы, то предлагаемая ими новая организация общества и экономики нежизнеспособны. Если быть оптимистом, то надо верить, что их время еще придет. Пессимисты думают, что оно не придет никогда, и до него так же далеко, как до царства Божия. 

− Фред, я не очень все это понимаю, но посмотри на его ребрышки! Такого не должно быть! У сытых кусок в горле должен застревать, пока есть такие дети. 

− Хорошо бы! 

В это время прибежала Мончита, и Че вцепился в лепешку. У моей жены глаза были полны слез. 

− Мончита, ты хочешь получить работу? 

− Да, сеньор. 

− Твой брат просил меня позаботиться о его семье. Ты хочешь поехать с нами в Штаты? 

− Да, сеньор. Очень хочу. А Че? 

− И Че мы возьмем с собой. Сейчас вы с Че и сеньорой подъедите к родителям и уладите с ними все проблемы. А я поговорю с домохозяйкой 

_____ 

. 

Под вечер следующего дня у нас визит к родственникам Исабель. 

Пока отдыхали, я просмотрел газеты. В правительственной нашел статью о нашей экспедиции. Один абзац посвящен лично мне и моей благотворительной деятельности в Сан-Антонио. Аж затошнило. «Подлые бандиты, которым наплевать на историческое прошлое нашей родины, вынудили прекратить раскопки, но получили достойный отпор. Правительственные силы уничтожили главаря банды и рассеяли его сообщников». Не эту ли статью имел в виду Боб? Интересно, чья это работа? 

Визит к родне сложен для Исабель. За ее внутренней борьбой наблюдаю с интересом. Христианское воспитание приходит в противоречие с естественным человеческим позывом к справедливости. Быть справедливым здесь – это значит отомстить. За то, что бросили в нищете и унижении. А могли помочь. Не богаты, но достаточно состоятельны. Могли помочь, но почему-то не захотели. Просто бросили на произвол судьбы. Странно. Странно не отсутствие человеколюбия или родственных чувств. Удивляет пренебрежение общественным мнением, мнением своего круга общения. 

Досье на дядю (тоже какой-то маркиз) Боб мне обеспечил. Совладелец чахлой экспортной фирмы. Живет не по средствам. Надеется на вывоз крупной партии леса и очередной кредит в банке. При необходимости ему вполне можно «перекрыть кислород». Ну, поглядим. 

Моя жена переоделась. На мой взгляд, вполне достойный кандидат на «миссис Южная Америка». Чувствую, что взволнована и обуреваема противоречивыми намерениями. Впрочем, жажда мести явно доминирует. Что ж, ее можно понять.  

Села за руль. Этому иезуиты тоже научили. Остановились около симпатичного трехэтажного особняка, окруженного запущенной зеленью и неухоженными цветниками. Ничего не понимаю, пока не услышал: «Это наш дом. Здесь я родилась. Мы можем его купить?» 

− Думаю, да. Если он продается.  

Подумал, что, кажется, покупаю абсолютно мне не нужную недвижимость. Сработал менталитет бедняка-американца внезапно разбогатевшего волею обстоятельств. 

− Давай зайдем, спросим.  

Никто нас не остановил и не встретил. Наконец откуда-то из глубины дома вышла неприбранная дама лет сорока. 

− Мы насчет продажи дома. 

− Вас прислал маклер? 

− Нет. Просто проезжали мимо. 

− Пожалуйста, можете осмотреть. Дом изрядно запущен, но если отремонтировать, то жить вполне можно. 

− Сколько Вы за него хотите?  

Женщина замялась и назвала цену просто мизерную. Я даже переспросил. Но она поняла это наоборот, и принялась товар расхваливать. Позвонил Бобу и попросил содействия в оформлении с учетом того, что скорость оплачивается. 

− На кой черт тебе дом в этой дыре? 

− Это фамильный особняк семьи Исабель. 

− Будет исполнено, сэр.  

Я назвал адрес и все прочее. 

− Оформить на имя Исабель. 

− Ну-ну.  

Боб – моя палочка-выручалочка. Проникся ко мне особой почтительностью после столь эффективного вмешательства Джека Коллинза в мои дела. 

На особняк семейства Сантильяно приятно было смотреть. Великолепный цветник с фонтанами, кокетливо раскрашенный фасад. На обширной террасе две кузины Исабель, какие-то молодые дамы и сама сеньора Сантильяно. Слуга проводил нас и представил. Прямо-таки как в лучших аристократических домах! 

На лицах искреннейшее радушие. Женщины расцеловались с Исабель. Я поцеловал у сеньоры ручку, что уже отдает лицемерием в свете того, что я предполагаю сделать. Пошли расспросы, поздравления с бракосочетанием (почему не сообщили?). Появляется сам хозяин – сеньор Энрико де Сантильяно. Еще одно извержение родственных чувств, комплименты Исабель. Она и впрямь хороша, но видно, что волнуется. Внешне сеньор Энрико все еще интересный мужчина, хотя животик мог бы выпирать и не столь явственно. Держится настороженно. 

Сеньор Энрико весьма малоприятная личность. Сведения о нем или, как говорят нынче, досье изобилует многочисленными весьма дурнопахнущими поступками, очень сомнительными сделками, скандалами с многочисленными любовницами. Ничего выдающегося по сравнению с некоторыми другими представителями этого общества бывших аристократов более или менее успешно переключившихся на бизнес, но отличия, тем не менее, есть. Все это было мне не очень-то интересно. Меня интересовали, по преимуществу, причины столь негативного отношения к Исабель. Среди людей его круга такие поступки не одобрялись. А пренебречь общественным мнением было бы с его стороны глупо и даже опасно. Особенно если учесть, что он любил, когда вспоминали про его титул и называли маркизом. В чем же дело? При всей напряженности его финансов ему не особенно трудно было высылать Исабель хоть пару сот песо на мелкие расходы. А как видно было из досье, своей последней любовнице он кроме подарков выдавал ежемесячно по 500 песо. Сейчас, правда, времена для него наступили трудные, но выкручивался он и из более тяжелых ситуаций. Он и сейчас мало сомневается, что как-то выкрутится. При его весьма обширных связях – это было совершенно реально. Женщины пошли прогуляться по саду. Сеньора вышла распорядиться по хозяйству, и мы с ним остались наедине. 

− Сеньор Энрико, я стою перед необходимостью принять важное решение, которое целиком касается вашей семьи и вас. Из досье, предоставленного в мое распоряжение, я узнал о вас очень много. Можно сказать, все. От того, сколько вы платите в месяц Пепите, до финансового положения вашей фирмы. Мне, в сущности, нужен ответ только на один вопрос. 

В этот момент вошла сеньора. 

− Пройдемте в мой кабинет, и я отвечу на все ваши вопросы, хотя и не очень понимаю, кто дал вам право мне их задавать! – Чувствуя приближающиеся неприятности, он несколько хорохорился. 

− Сеньора не помешает. Более того, ей будет тоже очень интересно, и она может узнать для себя много нового. – Он слегка побледнел, а сеньора уселась в кресло, явно приготовившись выслушать нечто интересное. – Я спрашиваю Вашего супруга, что заставило его поступить столь жестоко с Исабель? Оставить ее без всяких средств к мало-мальски достойному существованию, то есть, по сути, бросить девочку на произвол судьбы. А ее мать поместить в столь убогое заведение и тоже на нищенских условиях. Мы посетили ее вчера и были крайне удивлены той нищете, в которой она живет. 

Тут сеньора прямо таки ринулась на защиту своего мужа. 

− У нас не так много денег, но Энрико ежемесячно высылал Исабель по 200 песо. Он добился для нее у епископа места учительницы в Сан-Антонио. Мы приглашали ее пожить с нами в нашем загородном имении на время летних каникул, но она даже не ответила на приглашение. Что еще вы хотите, что бы он для нее сделал? За пансион ее матери тоже он платит!  

Сзади ко мне почти неслышно подошла Исабель. Остальные женщины расположились в креслах и с любопытством ждали продолжения. Сеньор Энрико встал и хотел что-то сказать, но я его опередил. 

− Позвольте заверить Вас, что ни единого песо за эти два года он не прислал, хотя, что такое 200 песо для человека, который больше тысячи тратит ежемесячно только на свою любовницу Пепиту, а три месяца назад еще больше на Сильвию и так далее. Работа, которую Исабель предоставил епископ, неоплачиваемая. Ни единого песо она не получила. Никаких приглашений Исабель тоже не получала. Все это ложь, доказать которую будет очень легко, если вы только этого пожелаете.  

Тут вступила Исабель:  

− Что до оплаты пансиона, то моя мать сумела утаить от кредиторов свои фамильные драгоценности, которые передала дяде на хранение.  

− Но ты же сказал, что купил их на распродаже!  

Сеньор Энрике сжал кулаки и посмотрел на меня столь уничтожающе, что в пору было испугаться. 

− Из досье следует, что три брилиантовых ожерелья носите вы, сеньора, и ваши дочери. Они краденые, если это вас не смущает. Остальные ценности он продал и вложил в дело, которое благодаря его бездарному управлению скоро обанкротится. Кредитов больше не будет. Я об этом позабочусь. Кроме того, я почти за бесценок скупил ваши долговые расписки. Люди уступили мне их задешево, полагая, что получить с вас долги при ваших связях, дело безнадежное. Но заверяю вас, мистер Энрико, что мне вы заплатите все до последнего песо.  

Он почувствовал серьезную опасность. Лицо побагровело, и я испугался, что сейчас его хватит удар, что в мои планы не входило. 

− Все это ложь! – Кричал он громко. 

Сейчас должно было последовать: «Вон из моего дома!» 

− Зря кипятитесь, мистер Энрико. У меня все документы и показания свидетелей. У Вас же документов о покупке якобы на аукционе драгоценностей семьи Исабель нет. Вряд ли после того как все это станет достоянием общества, вас пустят хоть в один приличный дом. Статья о ваших «подвигах» будет опубликована завтра.  

Я встал. 

− Да, и не забудьте вернуть драгоценности завтра же. Иначе мне придется подать на вас в суд. А там выплывет такая грязь, что… Ну, вы сами понимаете. От нее вам не отмыться до конца дней своих. Я обещал своей жене, что лжец, вор, и негодяй будет наказан, и я выполню свое обещание. На этом позвольте откланяться.  

И мы с достоинством удалились. 

Уже в машине я спросил. 

− Все было нормально? Дюма-отец был бы доволен? 

− Я тебе еще не все рассказала про него. Если кого можно пожалеть в этой истории, так это его дочерей. Но он как-то выкрутится. Уверяю тебя. 

− Если он предложит какой-то компромис, мы его примем? Или ты хочешь его уничтожить. 

− Не знаю, что он может предложить. Посмотрим. Если завтра мы оформим покупку дома, я хочу начать ремонт. 

− Дорогая, пожалуйста, но Боб говорит, что нам нужно поскорей уехать. Опасность велика. Особенно для тебя. Боюсь, что многие нам Альфа не простят. 

− Но Боб же сказал, что все улажено! 

− Не все в его силах. Есть группы, отдельные люди, которые не слушаются никого. Пока все не успокоится, лучше уехать. Умирать в наши годы вообще обидно, а погибнуть, по сути, ни за что – и вовсе скверно. 

− Хорошо. – В голосе ее звучало неподдельное разочарование. − Хорошо. Я только договорюсь о ремонте. Боб присмотрит? 

− Я попрошу. 

− Он у тебя на службе? 

− Нет, он на службе у правительства Соединенных Штатов, но помогает по-дружески и мне. А я ему. – Когда я помогал Бобу, вспомнить было трудно. Разве что немного денег… 

− Во что это тебе обходится? 

Я уже давно говорил себе, что эта молоденькая девушка, а нынче моя жена, не по возрасту логична и деловита. Как-то это в ней сочеталось. Говоря откровенно, мне такая компонента в ее характере не очень нравилась. Деловых очаровашек хватало и в Штатах. Но что уж тут поделаешь! Я ее любил. Боюсь, что необходимость уехать совсем не соответствовала ее планам. 

Через день мы в сопровождении Фила, Мончитты и Че отбыли в Штаты.  

– Никогда бы не подумала! 

Я вздрагиваю от неожиданности, чуть не выронив очередную футболку, примеряемую с новыми джинсами. Моя мама разговаривает с компьютером. Вообще-то мамулик у нас девушка продвинутая, компьютерщица с допотопным стажем. С детства возила нас с братцем к себе на работу «кнопочки понажимать» на компьютере. А с недавних пор она частенько зависает в «Одноклассниках»… 

Ну что, эта футболка, пожалуй, тоже подойдет! Клевые все-таки штаны мне купили! 

– Что у тебя там? – спрашиваю, – опять кого-то нашла?  

– Никогда бы не подумала! – повторяет она, как автомат, вместо ответа. 

– Да что у тебя там, мамуль? 

Наконец она оборачивается, и я невольно замолкаю и почему-то подхожу ближе. С экрана на меня смотрит дядька с бабочкой вместо галстука, не иначе – артист какой-то.  

– Кто это? – спрашиваю, – опять какой-нибудь твой одноклассник-однокурсник?  

Как выясняется, многие из маминых соучеников «выбились в люди» – кто артист, кто профессор, кто удачливый предприниматель. Вот и еще один какой-то «непростой» типчик выискался. Лицо у мамы серьезное и какое-то ошарашенное.  

– Мам, ну что такое? Что еще за дядьку ты откопала? 

– Может быть, помнишь? Я тебе, кажется, рассказывала. Тот мальчик… 

Она стремительно поднимается (молодец моя мамулька – легонькая, как девочка!), и вот уже у нее в руках старая черно-белая фотография. Ну да, конечно помню! На сцене – два ряда нарядных детей разных возрастов. Цветы в корзинах. В центре второго ряда – пожилая преподавательница. А в серединке первого ряда – худенькая девочка с длинными косами и бантом и такого же роста худенький мальчик. Оба ужасно симпатичные. Девочка на фото – моя мама десяти лет от роду. А мальчик, с которым мама играла в четыре руки в каком-то там младшем классе… неужели это тот хмырь с экрана компьютера?! Что-то в нем есть, пожалуй!  

– Это он?  

– Он, – говорит она тихо и почему-то грустно.  

– А чего бы ты никогда не подумала? – продолжаю допрос. 

– Понимаешь, когда-то он увлекался физикой, как и я. И папа у него был вроде бы физик. И вдруг оказалось, что он стал профессиональным певцом. Странно, что я его за всю жизнь ни разу не слышала. Хотя, судя по всему, он много гастролирует…  

– А это точно он? 

– Думаю, что да. Все совпадает. 

– Так напиши ему и спроси, почему ты его не слышала, может, пригласит послушать! 

– Нет, – говорит она серьезно, – этому человеку я писать не буду.  

– Почему? – мне становится интересно. – Чем он лучше или хуже других твоих одноклассников и одноклассниц, с которыми ты спокойненько переписываешься и даже встречаешься? 

– Видишь ли, – она вздыхает и, кажется, подыскивает слова, – он слишком много значил для меня когда-то. Поэтому… Поэтому мне было бы больно, если бы оказалось, что он меня вообще не помнит. А с другими это не важно. Не помнит – и не надо. Помнит – отлично, даже приятно. Понимаешь? 

А вот это уже что-то новенькое! Я бросаю футболку, которую до сих пор зачем-то держала в руках. Что может значить какой-то чужой дядька для моей мамы?  

– Мамуль, расскажи, а?  

– Да нечего рассказывать, – отмахивается мама. – Да и неинтересно это никому, кроме меня. 

– Мне интересно! Ну, мам, ну, пожалуйста! Как вы познакомились, где, когда? Ну, я же не отстану, ты знаешь! 

– Ладно, – говорит мама, – так и быть, расскажу. Мы познакомились в первом классе. В музыкальной школе мы учились у одного педагога, иногда вместе шли домой после занятий. Я жила ближе, поэтому мы шли до той автобусной остановки, что была около моего дома, там он садился на автобус и ехал к себе. Классе во втором или третьем мы играли в четыре руки вальс из «Ивана Сусанина», с синкопами, которые ему поначалу не давались.  

– С чем – с чем? – спрашиваю. 

– Неважно, ты все равно не поймешь. Ему досталась первая партия – красивая мелодия – а мне вторая партия, совсем неинтересная – одни аккорды.  

Когда мы закончили третий класс, наша учительница ушла на пенсию, и нас раскидали по разным преподавателям. Классе в пятом мы опять оказались вместе – играли в 4 руки. И опять ему досталась первая партия, а мне вторая, трудная и скучная. Вообще, аккомпанировать кому-то труднее, чем вести основную тему, нужно уметь подстраиваться и не выпячиваться, а это не всем по силам. Хотя мне частенько «по жизни» доставались «вторые партии» – при мужчинах-лидерах. 

– Вот-вот, – встреваю я, – Катькина мама тоже говорит: «Мужики все по верхам, по верхам, а мы, бабы, отдуваемся!» 

– Да ну тебя! – сердится мама,– не буду больше ничего рассказывать. Тебе про Фому, а ты про Ерему. 

– Мам, ну мам, ну, я больше не буду! – канючу. (Хотя, что я такого сказала, подумаешь!), – Вы и потом дружили? 

– Дружили? Да нет, наверно. Виделись мы редко, встречаясь, болтали по-дружески, кажется, даже какие-то книжки обсуждали. А когда не виделись, скорей всего, и не думали друг о друге. И тем бы наверно все и кончилось, если бы нас не оставили на второй год.  

– На второй год? Как это? Ты же вроде бы хорошо училась?! 

– Понимаешь, моя учительница музыки считала, что мне нужно учиться дальше, поступать в музыкальное училище. Но поступали туда после восьмого класса, а в музыкальной школе было всего 7 классов. И вот, чтобы способные дети не теряли год между окончанием музыкальной школы и поступлением (между 7-мым и 9-мым классом), у нас в музыкалке таких учеников оставляли «на второй год». При этом каждый продолжал заниматься по специальности (то есть играть на своем основном инструменте) со своим педагогом плюс все группой занимались сольфеджио и теорией музыки. Вместе со мной таких оказалось человек восемь – девять. И вот когда мы пришли на первый урок по сольфеджио в восьмом классе, это и случилось… 

Она замолкает, задумавшись, как всегда, на самом интересном! 

– Мам! – я не выдерживаю, – Ма-а-а-м!!! Ты где? 

– Представляешь, стою я на лестнице… То есть ты, конечно, не представляешь и не можешь этого представить!!!  

Она вдруг начинает говорить громко и даже немного торжественно. 

– Дело в том, что наша музыкалка – одна из старейших в Ленинграде – размещалась (да и сейчас, кажется, там же!) в трехэтажном особняке девятнадцатого века, с высоченными потолками, роскошными люстрами, золочеными плафонами, с «домашним» органом в актовом зале и с нарядной беломраморной парадной лестницей. И вот стоим мы на площадке ЭТОЙ лестницы, небольшая группка девочек, ждем начала урока. И тут внизу появляется тоненький русоволосый мальчик, знакомый и незнакомый, повзрослевший с нашей последней встречи… я не знаю, как тебе объяснить… в общем, появляется Он, видит меня, узнает, улыбается и через ступеньку несется вверх, ко мне, а я… я не могу этого ни понять, ни объяснить…как писали в старых романах, это был удар молнии, или стрела Амура, или не знаю что там еще. Не знаю… но ЭТО БЫЛО СЧАСТЬЕ!!!...  

Она замолкает, потом спрашивает тихо:  

– Тебе смешно, да? 

Я молчу, мне совсем не смешно. Спрашиваю только: «А потом? Что было потом?» 

– Потом – суп с котом, – говорит мама устало. 

– Мама! – воплю я возмущенно, – Это не честно! Уж начала, так рассказывай! Что было потом? 

– Да ничего не было. То есть было, но только со мной, ВО МНЕ. Понимаешь, в его присутствии я совершенно теряла голову. Именно так! То есть я переставала соображать, переставала управлять своими словами и поступками. Я становилась совершенно неадекватна. При этом я как бы смотрела на себя со стороны, удивляясь, пугаясь, возмущаясь, но не в силах вмешаться. Не понимаешь? Ну конечно не понимаешь! Вот тебе пример. Представь, пришли мы как-то на занятия, а он забыл нотную тетрадь («Ну, артист! – говорила о нем наша преподавательница, – то опоздывает, то забывает все на свете!» А ведь как в воду глядела – и вправду стал артистом!). А у меня была с собой запасная чистая тетрадка, которая лежала на столе. Сидели мы с ним, как всегда, рядом. Но когда он спросил, не найдется ли у меня листочка, я сказала : «Нет». Хотя тут же поняла, что сказала глупость. Ерунда, вроде бы. Подумаешь! «Ой, извини! Есть, вот, возьми, пожалуйста!» – и все! Но я не могла ничего сказать, и при этом сгорала со стыда. Мне до сих пор стыдно. А что мог подумать нормальный человек? Что я почему-то очень плохо к нему отношусь, что я почему-то не хочу с ним общаться, и бог весть что еще… Да и вообще я не могла с ним говорить, не могла смотреть на него, хотя мне все время хотелось его видеть и с ним говорить. И петь я в его присутствии не могла! Ну, то есть пела, конечно, когда меня учительница вызывала, но голосишко-то дрожал, вспомнить страшно!  

Она грустно улыбается. 

– Еще помню дурацкий случай. Я подходила к музыкалке, а он в это время вышел из автобуса на другой стороне улицы, увидел меня и замахал рукой – мол, подожди, пойдем вместе! А я повернулась и пошлепала одна, хотя больше всего на свете мне хотелось оказаться с ним рядом… вот так бывает с некоторыми глупыми девочками… 

Она опять замолкает.  

– Мам! И ты никому не рассказывала, какая фигня с тобой творится? Ну, подружкам там, посоветоваться, то – се? 

– Ты что! – удивляется она – Да ни за что! Никому!!! Я только по ночам в подушку рыдала и воображала, как было бы здорово, если бы он был моим братом, как бы мы с ним дружили! Вот дуреха-то, господи! А то, что никому не говорила, это правильно, наверно. Вряд ли меня бы кто-то понял. Обсмеяли бы или сбросили с небес на землю. Да и не смогла бы я толком ничего объяснить… 

А потом он перестал ходить на сольфеджио. А я ждала. Садилась обязательно лицом к двери и вздрагивала от каждого шороха и скрипа в коридоре (а у него еще была эта дурная привычка опаздывать!).  

– А почему он перестал ходить на занятия? Из-за тебя? 

– Не думаю. Хотя… Нет, не знаю… Видела я его еще только один раз, мельком, когда нам вручали документы об окончании музыкальной школы. Была куча народу, начальство, родители, гости, выпускники. Праздничная церемония в актовом зале – в толпе мелькнул мальчик в белой рубашке. И все… А придя домой с этого «праздника жизни», я вдруг отчаянно разревелась, на удивление счастливым родителям, чья дочь только что получила документ о музыкальном образовании… 

Она опять замолкает.  

– А потом? – канючу я. К моему удивлению, она отзывается сразу. 

– Потом года два я бродила по Большому проспекту Петроградской стороны мимо его дома. 

– Ну да! – я потрясена, – два года? Честно? Честно-честно? 

– Честно-честно, – грустно улыбается мама. – В надежде хоть одним глазком увидеть Его, своего Принца На Белом Коне. Хотя шансов у меня не было – я ведь слепая курица, вдаль ничего не вижу, а ходить в очках стеснялась отчаянно… А еще я сочиняла красивые и ужасно грустные мелодии. Играла их потом своим подружкам, им нравилось, между прочим. А по ночам продолжала скулить в подушку и сочинять сказочные истории про то, как при каких-то необыкновенных обстоятельствах мы встречаемся, кто-то из нас, уж не помню кто, кого-то от чего-то спасает и т.д. и т.п., в лучших традициях эпохи романтизма. Конечно, вы бы сейчас сказали: «Телке пятнадцатый год, гормон играет, а в голове – детский сад, средняя группа».  

(Угадала, примерно так я и подумала!) 

– Ну что ты, мам! Ну, я же понимаю! Я же не совсем деревянная! 

– Ничего ты не понимаешь! – говорит она резко. – А я понимала и того меньше. Это вы теперь грамотные, все видели, везде побывали, с пеленок такого насмотрелись, что нам и сейчас не снится. Вам моя тогдашняя наивность просто смешна… 

(Тут она права, есть немножко, хотя и трогательно, бедная моя неграмотная мамулька!) 

– Да ладно, мамуль! Ты же не виновата, что у вас с сексуальным просвещением было напряженно. Хотя и в твое время, наверно, не все такие как ты были, правда ведь? 

– Это верно. Люди всегда разные. Но если бы тогда мне кто-то сказал, что это любовь, я бы, наверно, обиделась. Со словом «любовь» у меня ассоциировалось что-то взрослое, может быть, запретное, чуть ли не стыдное, а главное – всем известное, затасканное что ли какое-то! А то, что происходило со мной, было такое необыкновенное, чистое и светлое, что оно должно было – просто обязано было! – называться как-то совсем иначе. Самое смешное, что только много позже я решилась назвать вещи своими именами. Я поняла, что со мной приключилась банальнейшая первая любовь – с кем не бывает! А Принц На Белом Коне мог быть и другой, хотя этот уж больно подходил на роль Принца – славный был мальчик. Вот так-то. «Все это было бы смешно, когда бы ни было так больно».  

Она опять замолкает. 

– А через два года? – вспоминаю я. 

– Через два года я закончила школу, десятый класс. Поступила в институт. Началась другая жизнь. 

– И ты его забыла? – спрашиваю я, и сразу понимаю, что ляпнула глупость, если она помнит его до сих пор. 

– Видишь ли, когда-то я дала себе слово, можно сказать, торжественное обещание, что, когда я вырасту, я никогда – НИКОГДА, понимаешь? – не буду смеяться над этими своими переживаниями. Даже если они покажутся мне глупыми детскими пустяками… А еще… 

Она опять замолкает… Я не дышу, мне кажется, сейчас я узнаю что-то сокровенное. Она отворачивается, долго смотрит в окно…  

– Мам! – я легонько касаюсь ее руки,- а еще? 

– Еще? Да, еще я дала себе слово, что, если у меня когда-нибудь будет сын, я назову его… 

– Но ведь ты это сделала! – перебиваю. Я почти кричу! 

– Да, – говорит она просто, – но это уже совсем другая история. 

Так! Значит, мой старший брат, гордость семьи, мамин любимчик, назван в честь какого-то мальчика-одуванчика из маминого детства! Я молчу, я перевариваю услышанное. Что-то сдвинулось в моем мире, что-то давно «разложенное по полочкам» рассыпалось и перепуталось, и от этого ужасно неуютно. И это надо срочно исправить! 

Дядька на экране компьютера мне решительно не нравится, точно он покушается на что-то прежде незыблемое и очень важное для меня. Хотя я понимаю, что он, в общем-то, ни при чем, ни сном ни духом он даже не представляет, какие бури вызвал когда-то в душе другого человека.  

Наконец я говорю:  

– Мамочка, посмотри, в кого превратился твой «прынц». Его же ни в жисть не узнать! А ты почти не изменилась – даже на этой детской фотке видно, что это ты! 

Она хитренько так улыбается:  

– Ты хочешь сказать, что, если на эту фотку прилепить меня сегодняшнюю, с морщинами и кругами под глазами, никто не заметит подмены? 

– Ну, мам… Ну, нет, конечно, ну ты же понимаешь, о чем я? И вообще! У тебя есть наш папа и мы! Ты ведь за папу замуж выходила по любви, сама говорила? 

– Конечно, заинька. В вашего папу я влюбилась «по уши». Но ведь это было намного позднее. Я уже была совсем другая, хотя и дура еще порядочная! 

– Да ладно! – возмущаюсь я, – Ты к тому времени окончила институт, работала программистом, и вообще ты у нас дурой никогда не была! 

Она улыбается:  

– Но и папочку я вам нашла неплохого – он у нас человек интересный и неординарный, согласись! 

– Да согласна я, согласна, но ведь и ты интересная и неординарная, это еще посмотреть – кто – кого! – мне становится почему-то обидно за мою маму. 

– Ладно, – она почти смеется, – не кипятись, детеныш, родители у тебя оба ничего! 

И вообще, заболтались мы с тобой. Взяла отгул, и ничего толком сделать не успела. 

– Как это – ничего не успела? А мои новые джинсы с футболкой – это ничего? 

– Подойди к телефону, небось, твой Витек звонит – соскучился! 

И я бегу к телефону. 

……………………………………………………………………………………………………. 

Когда я возвращаюсь, в комнате очень тихо, слышно только урчание компьютера, хотя экран давно погас.  

Мама стоит у окна, спиной ко мне, я вижу в полумраке ее хрупкую фигурку. Классная у меня все-таки мамулька! С такой не стыдно и «в народ» выйти!  

– Мам! 

Она не оборачивается, она даже не шевелится. Я подхожу ближе, заглядываю ей в лицо… Ее руки прижаты к щекам, глаза широко открыты, и из них текут слезы! Она не всхлипывает, даже, кажется, не дышит, она очень тихо и очень горько плачет!  

– Мама! Мамочка!  

Я давно уже переросла свою маму, я давно уже сильнее. Я легко поворачиваю ее к себе, я глажу ее волосы, целую мокрые глаза, я пытаюсь успокоить ее, пробиться к ней. Она не сопротивляется, она как мокрая ватная кукла, а слезы все текут и текут. 

– Мамочка! Ну нельзя же так убиваться из-за какого-то старого чувака! Мама! 

Она шмыгает носом и вдруг говорит хрипловато и устало:  

– Глупенькая! Я не из-за него, я из-за себя!  

Это что еще за хрень такая!  

– Мам, что с тобой случилось? Ты заболела? 

– Со мной ничего не случилось, я просто старею, и это ужасно. – Она говорит тихо и почти спокойно. – Понимаешь, в моей жизни все БЫЛО и ничего – или почти ничего – уже НЕ БУДЕТ.  

– Неправда! Не только БЫЛО, но и ЕСТЬ! Есть мы, и мы тебя любим, есть твоя любимая работа. Есть друзья, родные, увлечения и мало ли что еще! А может, когда-нибудь мы с братцем тебе внуков нарожаем – ты ведь говорила, что хочешь внуков, помнишь? 

– Конечно, хочу, как любая старуха. Но внуки – это будет событие вашей жизни, я буду им радоваться, я буду их нянчить, но их появление не будет зависеть от меня. Со временем человек превращается из «делателя», из «участника спектакля» в зрителя, причем зрителя подслеповатого, глуховатого, а то и вовсе придурковатого. Если не в паралитика. Вот такая перспективка. Как-то невесело, когда впереди – старость и болячки, без вариантов, кроме, разве что, одного – помереть от чего-нибудь раньше, чем наступит эта самая старость. 

– Мам! Ты что! Что за депрессняк такой! 

Она впервые говорит со мной ТАК. И мне становится страшно. Я вдруг ПОНИМАЮ то, что, казалось бы, давно ЗНАЛА: что моя мама, моя добрая, умная, все умеющая, такая надежная мама НЕ ВЕЧНА! И это исправить нельзя, НИКАК!!! 

– Мама! Мамочка!!! 

– Детка, ты что? Ну что ты, маленькая, ну не плачь! Я тут, балда, наговорила всяких глупостей, прости меня, зайка! Ну, перестань, дочуля, все хорошо! 

……………………………………………………………………………………………………..  

Мы сидим, обнявшись, две большие девочки, утирая слезы и сопли моей новой футболкой.  

Мы сидим, крепко обнявшись, пытаясь заслонить друг друга от правды и боли этого мира…