.
Пару дней назад, неожиданно, для себя, я решил опубликовать на странице прозы «Arifis’а» свою прозу – то есть пьесу в прозе (обычно я пишу пьесы в стихах)...
Но прежде, я хотел бы объяснить, чем было продиктовано мое решение опубликовать з д е с ь этот т е к с т.
У этой пьесы – непростая судьба. Я ее написал в 2001 г., через несколько месяцев после известных событий в Баренцевом море. В 2002 г. меня пригласил для разговора художественный руководитель театра им. Моссовета П.О.Хомский и объявил мне, что театр собирается приступить к репетициям этой пьесы. Для постановки был приглашен известный кинорежиссер, который с радостью откликнулся на это предложение. Уже была оговорена точная дата начала репетиций. Однако, в самый последний момент, мнения членов Художественного совета театра разделились: говорили о том, что «тему трогать нельзя», «кощунство» и т.д. Хомский решил не рисковать.
В 2004 г. журнал «Журналист» обратился ко мне с просьбой разрешить им опубликовать эту пьесу. И в этом же году она вышла у них (№№ 2-6)... Когда я приехал в Москву и увидел, ч т о – в результате «благих побуждений» сотрудников, готовивших текст к публикации – стало с пьесой – было уже поздно: накануне вышел № журнала с окончанием пьесы. Я обратился в редакцию журнала с письмом, в котором извещал их о том, что текст, изданный ими, не может считаться моим, т.к. в нем масса изменений, сокращений, дописок, сделанных не мной и со мной несогласованных (письмо было опубликовано на сайте журнала).
В том же году эту пьесу неожиданно для меня поставил Театр Тихоокеанского Флота (Владивосток, режиссер А. Бажин) Несмотря на множество объективных сложностей (не очень сильная в профессиональном отношении труппа, слабое техническое оснащение театра, то обстоятельство, что театр находится в прямом подчинении Политуправления Флота и многое другое), спектакль получился (это самое меньшее, что можно сказать).
В 2006 года пьесу поставил театр на Малой Бронной. Я увидел спектакль только накануне премьеры – на сдаче. Пьеса была безжалостно искорежена, перекроена, от нее, практически, ничего не осталось. Я заявил руководству театра, что спектакль в таком виде выпускать нельзя, и что единственный выход, который я вижу – отложить премьеру месяца на два и полностью переделывать спектакль – с другим, более профессиональным режиссером и с другим художественным оформлением. Только что принявший руководство театром, новый Художественный руководитель Л.Трушкин (незнакомый с текстом: пьесу «принимал» прежний главреж Л.Дуров), пообещал мне, что этой же ночью начнет читать пьесу, и спектакль будет в срочном порядке – скорее всего им самим – переделываться (то есть ставиться заново), завтрашнюю же премьеру (которая была одновременно и «открытием сезона») уже отменять поздно... Одним из аргументов в пользу этого решения (играть премьеру) было и то, что сейчас – август, «мертвый сезон», ни критиков, ни истинных зрителей еще нет, поэтому, мол, мы ничем особо не рискуя, отыграем объявленные и «проданные» три спектакля, а с началом сентября – прикроем спектакль на месяц-два и будем его «честно и талантливо» доводить.
«Мертвый» сезон не спас. На три сыгранных в августе спектакля обрушился поток рецензий. «Коммерсантъ», «Независимая», «Культура», «МН», «Известия», «Новые известия»... – около двух десятков разгромных статей, в которых почему-то главным виновником объявлялся автор пьесы. Это был расстрел. Расстреливали меня. Я был «убит дважды»: сначала режиссером, на сдаче, потом – прессой. Понятно, что никто из рецензентов НЕ ЧИТАЛ пьесу. Они смотрели СПЕКТАКЛЬ, но ругали ПЬЕСУ. Когда я сказал Г.Заславскому, автору статьи в «НГ» (мы встретились в Доме Кино, и у нашего с ним диалога много свидетелей), что ему, как Зав. Отделом культуры крупной газеты, должно бы быть известно, что между пьесой и спектаклем – может лежать пропасть, и что это, по крайней мере, неэтично – писать о ПЬЕСЕ, не читая ее, он ответил, ничуть не смутившись: «Скажите спасибо, что не читал. Если бы я ее прочитал – я бы написал во много раз хуже».
Безмерно мной уважаемый человек, директор театра на Малой Бронной, с которым мы пережили эту историю и по-настоящему сдружились (нетрудно сдружиться на волне успеха, но дружбе, прошедшей через большой, громкий – скандальный – провал, – другая цена...), Илья Аронович Коган, сказал мне, кивнув на двухсотую – американскую – перепечатку дайджеста из заславских-должанских-каминских-ситковских-латунских: «...Ну,вот, теперь и вы знаете, что такое «еврейский погром»...» На секунду озадачившись, я рассмеялся и сказал: «Конечно, – я был его жертвой... (Илья Аронович знал, о чем говорил: эти же самые заславские-латунские много лет расписывают портрет Когана-пожирателя невинных младенцев. Кого громить – им все равно: кого назначат /закажут/. Когда-то они сжили со свету Анатолия Васильевича (Натана Исаевича) Эфроса, «не прощая (?) ему Ю.Любимова», теперь же пытаются убедить всех что и Михоэлса, и Эфроса – присовокупив до кучи и... А.Житинкина, и др. – убил /съел/ Илья Коган...) «Подлы, подлы, Илья Ароныч, – ответил я на грустную шутку старого директора, –
подлее ж всех – Должанский Рома -
душа «еврейского погрома»...»
(почти все «рецензии» густо перемежались откровенным враньем, но с половиной из их авторов я не был лично знаком, и пусть эта ложь и личные оскорбления остаются на их совести, но некоторые из них, как, напр., Роман Должанский, театральный обозреватель газеты «Коммерсант», присутствовавший на представлении проекта «Фауст и Елена» в Авиньоне, знающий прекрасно другие мои исторические пьесы в стихах, – особенно изощрялись в создании образа этакого записного датского, социально-«производственного» автора – путинского лизоблюда... )
Киевская газета «День», та вообще меня объявила врагом всего украинского народа «на службе у Кремля»...
Почему же, все-таки, я ее – эту прозу в драматической форме – решил опубликовать здесь? К этому меня подтолкнула реакция одного из участников этого сайта. В ответ на мои замечания по поводу предложенного им к обсуждению стихотворения, автор – не нашел ничего лучшего, как начать рыться в сети в поисках «компромата» на меня, чтобы привести его (компромат) в качестве аргумента в разговоре о бросающейся в глаза вторичности его стихотворения... Что касатся этики этого жеста – она вполне на уровне этических установок критиков «латунских», не очень щепетильных в средствах: «Мда.... сурово, но правдиво, ни убавить ни прибавить» , заявляет обиженный на меня автор, представления не имеющий ни о ругаемой пьесе, ни о спектакле, но уверенный, что все написанное – «правдиво, ни убавить ни прибавить».
Бог с ним, с этим автором. Но, – подумал я, – может быть, есть смысл «поставить» сюда этот многострадальный (оригинальный, никем не искореженный) текст, пусть люди знакомятся с ним не по пересказам никогда его в глаза не видевших латунских, и пусть делают – с в о и выводы...
.
ответить