Раздав последние сокровища
Достойным, бедным и больным,
Ты самому себе откроешься –
Пусть хоть не лучшим, но иным.
И чтобы не было бессмыслицы
В стремительном исходе дней,
Ты речью обречен возвыситься
Над прежней немочью своей.
На этом уровне повышенном,
Откуда некогда сползать,
Не так уж важно быть услышанным
Успеть бы вовремя сказать.
* * *
Как выразить желание листвы
На охладевших ветках удержаться,
Весеннего спасения дождаться
В объятьях благодатной синевы?
Как выразить желание снегов
Под первым вешним солнцем не растаять,
Свой блеск поблёкший противопоставить
Проклюнувшейся зелени лугов?
Как выразить желание цветка
Преодолеть безжалостное лето?
О, как невыразимо грустно это,
Как нестерпимо юность коротка!
* * *
Так вот она какая, юность:
Нет, не беспечное житьё,
А слишком ранняя угрюмость,
Всегда берущая своё.
Так вот она какая, зрелость:
Нет, не отрадное жнивьё,
А болевая отрезвелость,
Всегда берущая своё.
Так вот она какая, старость:
Нет, не над крышей вороньё,
А неотступная усталость,
Всегда берущая своё.
Так вот оно какое дело:
Ты прожил жизнь – и нет её…
Но есть ещё душа у тела,
Всегда берущая своё!
* * *
Снова поиском давним томим,
Я к тому приближаюсь пределу,
Где душа отделилась от тела,
Не подвластного ласкам моим.
Состраданием прежним дыша,
Ты могла мне помочь и хотела,
Но всё выше притихшего тела,
Утешая, парила душа.
В ритме летних медлительных дней
Подавление грешного пыла –
Это вправду жестокостью было,
Но жестокость была не твоей.
Лишь себя мне осталось корить,
Не вернувшего душу оттуда,
Где земного, привычного чуда
Не умеет никто совершить.
* * *
Прощали нас. И мы прощали.
И этим всё упрощено,
Как будто мы не совершали
Того, что было прощено,
Как будто всё, что обещали,
Самой судьбой предрешено…
А жизнь посулам не внимала
И не прощала нас нимало.
* * *
Который раз уже себя ловлю
На том, что вроде смею и умею,
А не могу произнести «люблю»,
Когда на это права не имею…
Быть может, я рассудочно живу
И чувства растворяются в рассудке?
Но если бы прожить мне наяву,
Как я во сне живу, хотя бы сутки!
* * *
В любви всё лучшее – подспудно.
В любви состариться нетрудно.
В любви теряет разум власть.
В любви недолго в детство впасть.
Как государство с государством,
Любовь соседствует с коварством,
Но нет позиций ключевых,
Нет на границе часовых.
И потому нам так несложно,
Пока ничто в любви не ложно.
И потому так тяжело
Страдать, пока не зажило.
* * *
Было так со многими, наверное,
Было и со мной уже не раз:
Вспыхивает искорка мгновенная
В сердце от огня случайных глаз.
Чувство, ненароком промелькнувшее,
Осеняет радужным огнём
Молодое, светлое минувшее
В сердце перегруженном твоём
Празднуя такое воскрешение
Сил своих душевных молодых,
Всё же не поддайся искушению,
Как тогда, беспечно тратить их.
* * *
Взнузданы утром, пришпорены днём,
Вздыбленно взмылены в деле,
Вечером мы потихоньку идём
К дому, к уюту, к постели…
Как же должна ты, спокойная ночь,
Делать извечное дело,
Чтобы наутро душе превозмочь
Слабости бренного тела!
* * *
Простите, впадаю в детство –
в такое светлое, мягкое,
манящее нежной свежестью
левкоев и резеды…
Впадаю в ту бессловесность,
которой не знаю имени,
впадаю в то позабытое,
что вспомнится в этот миг.
Вот луч отразился в зеркале
и пляшет весёлым пятнышком
по коврику над кроватью,
по чайнику на плите…
А я этих слов не знаю,
и слова «зайчик» не знаю,
и снова живу надеждой
по-своему всё назвать.
* * *
Поэты, воспевающие Русь
В лучах величья, красоты и силы!
Вы сами величавы и красивы,
Я состязаться с вами не берусь.
Мне ближе те, что выразили грусть
Моей Отчизны, сроду несчастливой,
Хотя порой казавшейся спесивой,
Но стоит ей всплакнуть – и я утрусь.
Из глубины, из дали стародавней
Всю ношу ей доставшихся страданий
Она приносит в этот новый век.
И пышному внимая славословью,
Негромкой, сострадательной любовью
Люблю Россию, грешный человек.
* * *
Хочется или не хочется –
Всё это скоро закончится.
Нравится или не нравится –
Сделанное не исправится.
Верится или не верится –
По ветру прахом развеется.
Сбудется или не сбудется –
Вспомнится, если забудется.
* * *
До эпитафий не успев созреть,
Советские писатели-расстриги,
Должны мы обречённо лицезреть
Агонию традиционной книги.
Осталось нам, былые сняв вериги,
Пегаса виртуальной плетью взгреть
И, рукописям разрешив сгореть,
Жевать ломоть компьютерной ковриги.
А где же гонорары, тиражи?
Уже карман пошире не держи,
Бог даст, издашься, чтобы след оставить.
Глядишь, освободятся стеллажи,
Где соизволят правнуки расставить
Тома, освобождённые от лжи.
* * *
Склоняю главу перед муками,
Терзавшими давность мою.
Я их ни с какими науками
В одном не поставлю строю.
Под бременем времени быстрого
Мой опыт неспешный – со мной.
Нельзя сострадание выстрадать
Какой-то полегче ценой.
* * *
Как чудо, неподвластное перу,
Развеялась мечта об изобилье.
Заморские спешат автомобили
По адресу: Россия – точка – ру.
А сказки те, что делали мы былью,
Грядущему пришлись не ко двору.
Они сверкают серебристой пылью
На хмуром историческом ветру.
И всё же в уходящем поколенье
Осталось, молодым на удивленье,
Упрямство веры в торжество добра.
Как знать, быть может, в будущих былинах
Бесчисленное множество пылинок
Преобразится в горы серебра.
* * *
Болезненная белизна
цветка в минуты увяданья,
снежинки, тающей к излёту
при нулевой температуре…
Постели гладкой белизна,
не потревоженная страстью,
не ждущая ни мук, ни ласки,
ни вздоха, ни мольбы, ни бреда
и равнодушная ко снам…
Бессмысленная белизна
листа нетронутой бумаги,
где карандаш не очинённый
ни чёрной точки не поставит,
ни ложью мысль не изречёт…
О белизна, ты безысходна,
как белокровие младенца,
и нет надежд на исцеленье,
и втуне прозябает память
о том, что ты была началом
всему низвергнувшему тьму
* * *
Эдуарду Холодному
В ростовской земле упокоен твой прах,
А дух обитает в степях и горах,
Он вольно витает над невской волной,
Он кров обретает, спалённый войной.
Твой дух устремляется к той вышине,
Где звёзды мерцают в ночной тишине,
Потом возвращается, чтобы сейчас
Присутствием духа порадовать нас.
И каждый к стихам обратится твоим,
Кто жаждой духовной поныне томим,
Кто тихо вздыхает, скорбя и любя,
Когда вспоминает живого тебя.
Кавказ ли, Тригорское, Питер, звезда ль
От нас тебя манят в нездешнюю даль –
Мы верим: тебе повстречаются там
Твой Пушкин, твой Лермонтов, твой Мандельштам.
* * *
Лето приносит в жертву
солнцу и суховею
всю свою красоту.
Жухнет листва до срока,
травам сквозь пыль не видно,
что там ещё в цвету.
Трещины, как морщины,
избороздили землю,
и пересох ручей.
Солнце возликовало,
вновь испытав избыток
силы своих лучей.
* * *
Старею раньше, чем понять могу,
Что и она – та, юная, – стареет,
Что на её далёком берегу
Теченье долгих лет ещё быстрее.
Полвека с лишним не видался с нею.
И вдруг её не стало… Берегу
Тот снимок старый, снятый на бегу,
Где медленно черты её тускнеют.
И вот она, былая красота
На снимке новом, на цветном, недавнем.
Как изменилась! Нет, совсем не та.
И постигаю, горечью снедаем:
Она стара, как давняя мечта,
Которой даже счастье – не чета.
* * *
Леониду Григорьяну
Уже мои воспоминанья хлипки,
Но в памяти хранятся до конца
Твои необычайные улыбки
С лукавством озорного мудреца.
Свидетель твоего эпикурейства,
Не позабуду, по тебе скорбя,
Подробности автобусного рейса
Туда с тобой, оттуда без тебя…
Причудливо слова переплетались
В сознании как будто невзначай –
Ad patres или exitus letalis
Вонзались в неизбежное «прощай».
Паникадило ладан источало,
Сквозняк во храме свечи задувал,
И сердце ныло, и в висках стучало,
И кто-то поминанье раздавал…
Достался нам на долю век жестокий,
Но дару твоему он по плечу –
«Одиннадцатой заповеди» строки
Я про себя молитвенно шепчу.
* * *
Та девочка, сразившая мальчишку
невинно голубым прозрачным взором
из-под кудряшек, издали заметных
на утреннике школьном (или раньше,
на ёлке в детсаду – и не припомнить,
что окружало сказочную тайну,
так было ею всё поглощено!), –
та девочка внезапно растворилась,
исчезла в передрягах лихолетья…
Мальчишка вырос, далеко уехал,
скитался по углам, по общежитьям,
просиживал в тиши библиотечной
и как-то раз, подняв глаза от книги,
в упор увидел тот прозрачный взор.
Та девушка, со лба откинув локон,
небрежно вскинув длинные ресницы,
на бедного студента посмотрела
и встала (как стройна, как величава
осанка в независимом движенье!),
и, наскоро собрав журнал, тетрадку
и стопку книг, стремительно ушла.
Та женщина осталась незнакомкой
для медленно старевшего мужчины.
она ему встречалась то в трамвае,
то в суете подземных переходов,
то в очереди (вот заговорить бы!),
но неприступен этот взор прозрачный –
он отрезвляет изумлённый взгляд.
Тот мальчик, тот студент и тот мужчина,
хранящие несбыточные грёзы,
живут во мне, теряющем надежду
на сказочную встречу со старушкой,
чей взор не замутнён житейской прозой,
а лирикой голубизны прозрачен
и непреклонен вопреки всему.
* * *
Увидеть и забыть. На год, на два
В покое отгоревшее оставить,
Не мучить остывающую память
Наперекор законам естества.
Лишь искорка мелькнёт едва-едва,
Но перед тем, как угасать и таять,
Вдруг начинает воск забвенья плавить,
И, как в угаре, – кругом голова.
Всё, что забыл, причудливым узором
Внезапно возникает перед взором,
Потупленным в сознании вины.
О том, что всё случилось бы иначе,
Заходится душа в безмолвном плаче,
Но эти слёзы миру не видны.
* * *
Я люблю городскую природу.
Отзывается сердце моё
На её подчинённую воду,
Несвободную зелень её…
Владимир Сидоров
Птичье приглушив многоголосье,
Ведренные дни укоротив,
В городе владычествует осень
И не признаёт альтернатив.
Тополя и клёны всё смиренней
При шуршанье дворницкой метлы,
Вот и обнажённый куст сирени
За стеклом троллейбуса проплыл,
Вот сверкнула вертикаль фонтана
Подневольных струй голубизной,
И струится в памяти спонтанно
Тень былого, как сюжет сквозной.
Грустно. Бабье лето на исходе…
Но ещё грустнее оттого,
Что не выйдет Сидоров Володя
К Дону из подъезда своего,
И не залюбуется рекою,
И не выдаст больше ни строки,
Пригвождённый к вечному покою
Собственным движением руки.
Старые каштаны оробело
Сникли, разорение терпя…
Ах, Володя, что же ты наделал!
Что в Ростове осень без тебя!
* * *
Ещё не вся листва обнесена
студёной волей ноября и ветра,
и небеса, чреватые дождями,
ещё приемлют синеву и солнце,
хотя и в скуповатой дозировке,
как, впрочем, укорочены и дни.
Всё как всегда. И птицы улетели.
И звон в ушах – меняется давленье.
И дышится, как в гору, неспокойно.
Но почему-то хочется, чтоб осень
ещё не торопилась уходить…
* * *
Когда пролетает пора эйфории,
А время свою оставляет печать…
Игорь Антонов
Когда утихают бравурные марши
И сердце, пуская тоску на постой,
Не ждёт от судьбы благосклонных отмашек,
Смирившись до срока с морокой пустой,
Когда притупляется чувство потери
Всего, что считал достояньем души, –
Припомни те дни, что давно улетели,
И с ними обратный полёт соверши.
Пусть будут нелепы холсты декораций,
И сам ты смешон, и банален сюжет,
И рядом паяцы пусть будут кривляться,
Шурша кружевами жабо и манжет.
И пусть водевилем покажется драма,
А давняя грусть обернётся игрой,
И станут фальшивы Прекрасная Дама
И некий отвергнутый напрочь герой…
Но даже в отыгранной роли спектакля
Есть нечто, чему не уйти без следа,–
Так первой любви затаённая капля
Останется в сердце уже навсегда.
* * *
День весенний. Небо хмуро.
Опадает первоцвет.
Уходящая натура.
Нынче есть, а завтра нет.
Летний полдень. Дуновенье
Ветерка
даёт дышать,
Но и этого мгновенья
Невозможно задержать.
Знает кинорежиссура
Цену съёмочным денькам.
Уходящая натура –
Ноль внимания деньгам.
Вся она – как настроенье,
Ей ничем не угодить,
У неё одно стремленье –
Непременно уходить.
С юных лет, стрелой Амура
Мимолётно целя в грудь,
Уходящая натура
Обрекла меня на грусть.
И от грусти той щемящей,
Минусом сменяя плюс,
Сам натурой уходящей
Постепенно становлюсь.
Но меня в залог оставив,
Улетают день за днём
Неустанно, словно стаи
За далёкий окоём.
Осень. Тускло и понуро
Сквозь дожди плывут огни…
Уходящая натура,
Погоди, повремени.
И ещё
* * *
Умри со мною, мужество моё,
Но ни минутой, ни секундой раньше,
Чем хладнокровно, без крикливой фальши
Меня насквозь пронижет остриё.
Хватило б духу только на житьё —
Не от меня зависит, как там дальше…
О, не покинь же, мужество, не дай же
Оплакать мне отсутствие твоё!
Нет в этом ни тщеславья, ни гордыни,
Но о какой мечтать ещё твердыне,
Когда за жизнь испытана одна?
Окликни же меня последним зовом,
И я отвечу благодарным взором,
Что наша чаша выпита до дна.
ответить