1

Убежать бы от самого себя,
хотя бы на двадцать четыре дня,
но для этого не хватило
и тридцати восьми лет,
если раньше не подфартило,
сегодня лови момент.
Способов прорва, -
пуля, петля, прорубь.
Можно ещё влюбиться,
разница небольшая:
чужая – своя – чужая …
В принципе,
вот и вся схема лет,
алгоритм старения сердца,
чему хочется сказать – НЕТ,
да некуда деться…

2

Это ещё наглядней,
когда бросают тебя,
якобы и любя,
рукой лебяжьей
поглаживая, затем чтоб,
поцеловав нежно,
исчезнуть на век,
к чёрту…
К чёту или нечету
радуйся, человек.
Если не ты, – тебя,
так этот мир устроен,
если вас стало трое,
кто-то случился зря.

3

Третьего не дано,
наверх или на дно,
между – противно.
Любовь альтернативна
только сама себе.
Она, как судьба в судьбе,-
не родилась счастливой,
ну, так умри красиво.
Какой, человек, дана
тебе она свыше,
такой её и прими,
ни дна
вам с ней, ни покрышки.
Стихами её раздашь
всем, кто не встрелись с нею.
Небо ведь тем синее,
чем синей карандаш.
В вопросе – кто виноват?
смысла не сыщешь ты...
Лучше возьми «Инвайт»,
просто добавь воды.

4

Занятно – судьба в судьбе…
А как вам судья в судье
иль серебро в серебре?
Это уже изыски,
слипшиеся ириски
в разочарованном рту
на виртуальном ветру.
Любимая далеко,
подальше, чем чёрт от бога,
сравнение, в общем убого,
но я не искал его.
Просто не здесь она…
Хотя мне сдаётся
ночью она – луна,
днём – солнце.
Куда не рванёшь
от неё, воя,
нас всё равно двое,
хоть дели, хоть умножь.
Это потом пройдёт,
это сначала так, -
любой пустяк
воду льёт
на мельницу памяти,
хочется плакать и,
рвать, метать,
бежать за ней,
землю роя.
Пока вас не разорвать,
двое.
Со временем это пройдёт,
лет через двадцать
сможете улыбаться,
если время не врет…

5

Ты торопило нас,
время… Ужас
вспомнить – аванс
встреч, дружба,
нетерпение глаз,
потом рук, губ
и, наконец, тел…
Я открыл тебя, как Колумб,
но назвать собой не успел.
Обжигаясь
о краткое счастье,
жизнь сближала нас
с позднею частью
себя, когда, вдруг,
я не смог уже лицемерить
с тем, что вокруг.
Это не было моей целью,
чтобы ты плакала, но
мне, увы, не дано
предугадать движенье
твоей души,
и своё крушенье
я слезами твоими тушил…
Жизнь
прошу за банальность прошенья,
несовершенна.

6

…торчу один, как труба
печи, на пепелище.
Снег, ветер свищет,
я всё держу удар.
От этого надо лечиться,
сгнившее серебря,
память грызёт волчицей
саму себя.
Любая подробность, штрих,
забава, деталь, жест,
шепот, мерцанье, блик
ведёт к перемене мест
между собой,
как покрытье совой
ночи из края в край,
чтобы утром ухнуть – Прощай.
В ответе – тебя люблю,
вопрос есть – Зачем?
Меж тем,
я мысль давлю,
в себе и на небесах, -
таков ли и твой ответ?
И ухмыляюсь сам,
потомок Адама,
боясь обмолвиться – Нет:
«Искренность –
высшая форма обмана…»

7

Это сейчас тоска. Я
в это смотрю окно,
где отражается то,
в котором ты не такая.
Но я тебя не виню,
в эту войну
с самим собой
я, наверно, не выживу,
суд совести даст мне «вышку»
за семейный разбой.
Это сейчас тоска. Я
надеюсь, далее
лес, луна, даль морская,
не будет пахнуть миндалем.
Втягивая пейзаж
в себя, выдыхаешь тот же,
будущего карандаш
прошлого не итожит…

8

Где все ползали,
я летел…
Жалко, крылья не те,
плакать поздно.
Веник рока
сметёт сор встреч
в совок упрёка. Течь
времени, повремени!
Увы,
лаская боль,
смывая тоску, азарт,
путешествует алкоголь,
к слезам, назад.
Если и выживу, – как?
Не выживу, что же…
Консервным ножом тоска
банку судьбы корёжит,
нижет на вилку сны,
в них ты, солнце, -
не случалось зимой весны,
смеётся…

9

Ты – вне
света, тьмы.
Тебе вполне
Я заменяет МЫ.
Потому и больней,
не на кого валить
вину, но и мысль о ней,
одна из твоих молитв.
Зачем? Не надо,
милая, вариант ада,
такая жизнь, если,
не пишем песен,
живём во лжи.
Длим день,
страшась, что наступит ночь,
ты тогда тамагоч,
и дела твои дребедень.
Мы правы оба,
не надо рёва,
живи, распахнув глаза,
утоляя жажду
любви, но её азарт
тебе возвратит однажды
пусть уже не меня,
но моё представленье,
о том что любви вина,
не преступленье.

10

Синичка, спишь?
Спи… Луна
в небе одна.
Тишь…
Осень ушла,
весна будет позже.
Зимы дуршлаг
сеет тот же
снежок на крыши
домов…Лес
растёт тише,
чем тьма небес.
Мыши звёзд
лопают сыр луны.
Спи, уже поздно,
я не успел в твои сны…
Жизнь не очень-
то сложная вещь:
будь, где хочешь,
но будь там – весь…

11

Утро
ко мне в постель,
где была ты,
влезает мутно
водой в кисель.
Даты
слиплись,
крошатся под ножом лет,
мозг привыкает к мысли,
что тебя нет.
И, хоть телу не объяснить
законы разлуки,
о тебе ему снятся сны,
и к тебе оно тянет руки,
оно разочарованно ест,
ходит, пишет,
изобретает месть,
но как будет сказано ниже,
того устыдясь,
слёзы глотая,
твердит,
завтра, вчера, сейчас, -
ты не такая…
Утро…
Дыры небес
свет множит.
Я вздрагиваю, быть может,
жизнь без тебя – прогресс?
Лучший этап?
В жизненном цикле
не пропусти мой такт,
господи… Иглы
солнца длинны,
колют, судьбу латая,
мелькают,
вторя спицам луны:
ты – не такая…

12

День
длится, как
обыкновенная лень
наступления ночи
или убийства утра…
Прав Заратустра, -
хромой и на лошади хром.
Суть в том,
что домой идти не хочется.
Одиночество –
это дом,
где никогда не бывает гостей,
где стены крашены одной краской,
мысль длится, ножа острей,
но бритвы страшась опасной.
Там и в иконах
никого нет.
Ночью там тьма в угоне,
днём исчезает свет,
Вечные сумерки.
Сон семи…
Осень.
Не бывает в них
лета, зимы, весны,
хоть не загадывай
вовсе…

13

Вечер…
Мороз, вьюга,
полу-луна… Луна.
Запрыгнув на плечи друг друга,
сны убегают из сна.
Голод души
не утоляются памятью,
твёрдые карандаши
грифельной маются мякотью.
Белая кожа бумаги
стонет надрезами букв,
проза на колымаге
катит поэзии труп.
Вечер…
Полу – ночь, полу-
сон, полу – явь.
Свободен от смысла, голо
из глаза слезится ямб.
Тьма сосёт звёзды,
как леденцы…
Месяц
летит, раздувая ноздри,
к тебе, моя прелесть.

14

Мне же –
Гамлетом на манеже
играть клоуна,
убитому – кланяться,
грустить есенинским клёном
среди маяковских акаций,
китом реветь
среди жаб и рыб,
чтобы сейчас и впредь,
вызубрил смысл игры:
одно не равно другому,
хочешь кричать, молчи,
женщина – это дорога
в одиночество всех мужчин.
Милая же далече,
снег её щёки лижет,
когда уже плакать нечем,
крылышки превращаются в лыжи,
и, раскрасневшись от ветра,
упругими мышцами счастливо гудя,
она улыбается,
благодаря ответно
меня,
что я не рядом,
и потому ничего не испорчу,
ни ожидающим взглядом,
ни обиженной строчкой.
Она боится конверта,
шаря глазами даль,
я щурюсь от ветра
и отвечаю – ДА.
15

Но ехать к тебе
это предательство горя, ибо,
даже дерево, например, ива,
не радуется, горя в трубе.
То, чего нет,
болит сильнее, чем явь.
Сказка, выдумка, бред, -
это моя семья.
Что не случилось, в принципе,
равно тому, что сбылось,
лишь загнанною волчицей
по разнице воет злость.
Я и себя в тебе
выдумал,
как Лермонтова Арбелин,
и ошибаясь, видимо,
я чёрное сделал белым,
и, пространство кривя,
в отбившемся от рук времени,
я не могу изменить
положенье руля,
судьбы,
вышедшей из повиновения…

16

Но я еду к тебе,
еде, еду
по дну февральского неба.
Мозг счисляет, что буду к обеду,
но мыслям и телу
хочется разного хлеба.
- ТЫ … – тишина в ушах
лопнула вскриком – Боже…
Ноги не могут сделать шаг,
остановиться тоже.
Выплеснулось, запекло в висках,
слова
губы лепили,
и, истончаясь, со стен тоска
смотрела, как мы любили…
Белое золото
снегов, звёзд
закутывала в ночь тьма,
и месяц, от радости нетверёз,
плакал в стихов тома…

17

Параллель,
скрестившись с меридианом,
становится координатой,
Любимая, когда мы рядом,
как когда-то,
наши тела лучатся
светом
сквозь тьмы режим.
Мы, может быть, точка счастья
на картах тоски и лжи.
Душам, в себе заблудшим,
счастьем горит щека,
не то чтоб любви, и дружбы
не знающих ни черта,
не то, чтобы невезучим,
желающим, но увы..,
а выросшим среди лучшей,
растоптанной ими любви.
Здесь мы, сюда плывите!
Здесь вас не смоет быт.
Любите? Так любите!
Что же вы?! Но, увы,
скомкана карта судеб,
где каждый из нас Колумб
и улыбка буксует
в сломанных складках губ…

18

Той частью айсберга любви,
что нам видна,
мы маемся, не уловив,
единства с верхом дна.
Любимая, когда мы врозь
или когда мы вместе,
судьбы не выправить занос,
мы всё равно летим под двести.
В нас малое – болит, печёт,
большое – жалит, гложет,
Что будет, знает видно чёрт,
как то, что было
помнит только боже.
Души и космоса единый мрак
покроет всё, но ничего не спрячет,
целуй меня ж, целуй! С утра
телегу слов потащит смысла кляча..
Люби ж меня, люби,
пока мы вместе,
пока адреналин кипит в крови
и мы летим к судьбе своей под двести.

19

Сосны, солнце, мороз…
Коленки
замерзают, нос
белее молочной пенки.
За руки взявшись,
смеясь, идём вверх,
и весело, нас, озябший,
наш обгоняет смех.
Снежки слов,
перелетев ИЛИ – ИЛИ,
не потревожив основ
наших семей, летят мимо,
Ну, что ж вы?! Смелей,
милая, милый!
Жизнь одна,
а вас, наконец-то, двое,
Что ж маска лица бела?
Что ж сердце саднит и ноет?
Взглядом вбирая взгляд,
кожей сдирая кожу,
мучаемся, – неужели зря,
нас сваривает и корёжит?
Ужель
не преодолеть
притяженье привычек
и так же, как к жизни смерть,
к любви нашей быт привинчен?!
Пекло внутри! Снаружи –
сосны, солнце, мороз,
и варежкой обнаружен
твой побелевший нос.

20

МЫ состоит из Я
и, может быть, ТЫ…
По-твоему, так утверждать нельзя,
но встречные мысли
на эту тему пусты.
Любовь –
это боль, ожидание, грусть,
и, может, немного счастья,
что имеет привычку кончаться.
Пусть,
один не мыслит себя без
другого и, млея, нянчит
сердца счастливый порез.
Другой же любит иначе.
Их сумма равна любви,
но разница равна боли,
и сердце летит карамболем,
застревая в крови.
Ты говоришь МЫ,
но тебя в том мало,
ты смотришь, как из кавказской мглы
царица Тамара…
Буду ли обезглавлен
утром? Но нынче, в ночь,
не только в глазах глазами
я утонуть не прочь.
Ты длишься, длишься
так сладко, нежно…
Но третий лишний.
Я помню, конечно.

21

Ты – жёлтым жжёшься,
ты – красным рдеешь,
ты взглядом жёстко
отбрить умеешь.
Ты – сладкий ужас,
зимою – лето,
моя, и тут же
ты уже где-то.
Ты – всё, что было,
слегка, что будет,
чуть-чуть, что любило
и всё, что разлюбит.
Улыбка плачет,
тоска смеётся,
а сердце алчет
луною солнца.
Ты – есть, и – нету
тебя, как не было,
со всего свету
терпенья мне бы, но…

22

Мы говорим,
но друг друга не слышим,
свыше
ведают, что творим?
Над правдой, ложью
есть лозунг дрянь, -
«В телегу жизни впрячь не можно
коня и иностранку лань».
Я лечу по прямой,
ты скользишь по параболе,
пора бы мне
и домой.
Да где мой дом?
Монастырь ли, клетка,
трёхкомнатная,
четвёртого этажа?
Под грузом вопроса
сомнительна лёгкость ответа,
плоть неприкаянную
завтра ль наполнит душа?
Милая,
да и ты разрываешься
между этой и той,
то рассмеёшься,
то разрыдаешься
над раскалывающейся судьбой.
Всё не вовремя,
не так как хочется,
покоя вор ли я,
иль одиночества?
Таишь, выгадываешь,
губу кусаешь,
тоску , как ландыши
в себя вдыхаешь...
Своих детей
прости природа- мать!
Пью холод дней.
Зима... Зима....
Зима.

22

Тьма более нас,
более чем,
привычный альянс
горечи с «плакать нечем…»
Ты исчезаешь в ней,
она съедает тебя,
как годы челюсти дней.
Горлышка серебряная труба
еще поёт моё имя,
но
уже темно,
и мечтам, и тебе с ними.
Ещё руки дрожат
при обнаруженьи друг друга,
но уже сердечный пожар
заметает житейская вьюга.
Невозможно ещё осознать
то, что в принципе невозможно,
но уже ни вперёд, ни назад.
Всё опутано ложью.
Что ж,
и день утекает во тьму,
устав быть для всех светом,
и Господь говорит:
«Я уже не могу
быть судьею
женщинам и поэтам».

24

Я просто тебя люблю.
Собственно,
из-за этого весь сыр-бор…
С осени
я любви кораблю
штопаю парусов собор.
Из лужи вздымаю ему океан,
кислородной подушкой качаю небо,
но любовью мертвецки пьян,
был ли я счастлив, не был?
Я поместился в огрызках снов,
в неслучившемся, нежном, тайном,
я откликаюсь на – «Где ты, Вов?»,
но нахожу тебя лишь случайно.
Я швыряю себя на кон,
да на плаху семью и службу,
но ты взвешиваешь – на кой
я тебе такой нужен?
Но ты смотришь, любя, на меня,
руки моей не отпуская,
и сердечка твоего маяк,
мне пульсирует, – Я не такая…
Утомлённая этим и тем,
нужным и милым,
ты подтверждаешь одну из систем
этого мира, -
верить, не веря,
любить, но любя,
мучиться, мучить…
Я иногда понимаю тебя,
только не знаю, что лучше…

Милая,
двадцать четвёртый стих
в двадцать четвёртую ночь,
множит рифмы, слова, но их
ни одна не примет из почт.
Но страсть, нежность,
тоской хрипя,
взбегая к мозгу по крови,
твердит, задыхаясь –
люблю тебя,
и умирает в слове.
И можно закончить любым из них
то, что закончить нельзя,
но стих
всегда против, когда
ты голосуешь «ЗА».
И я разделяю отчаянье слов
в страхе быть тупо убитыми,
на линии фронта
СУДЬБА – ЛЮБОВЬ
пулями пошлости ль, быта ли...
Потому, обычая не блюдя,
(ждущим исхода летального
поэмы, любви…)
говорю, любя,
(с надеждою Левитана):

НА ГЛАВНЫХ

НАПРАВЛЕНИЯХ
ЛЮБВИ
ИДУТ

ОЖЕСТОЧЁННЫЕ
БОИ...

Arifis - электронный арт-журнал

Студия поэтов