Тихо у пруда.
В устье ручья, где серебряные, холодные струи заканчивают свой бег, соединяясь
с темной, ленивой, никуда не текущей водой, бобры поставили плотину.
Слышны бывают всплески.
Это мохнатый бобр нырнул: осторожно, едва слышно плеснув хвостом.
Небо, уже не яркое, все еще лазоревое в вышине, с опадающей на землю темнотой,
и стихающим ветерком.
Шевелятся кусты, шуршит лягушка в траве и кивают ветвями ивы при последних, затихающих порывах.
Темнота глядит любопытными глазами, а кажется, будто – недобрый у нее взгляд,
словно есть за ней всегда кто-то еще, кто спрятан до срока.
Затопали ежи-топтуны, зашевелились в траве и слышно их фырканье.
Крики ночных птиц, странные, плачущие, будто от холода заставляют повести
плечами, прислушаться.
Становится неуютно.
Старик берет в глубоком кармане спички и заготовленный загодя мох, зажигает на нем,
и в ворохе соломы и сухих прутиков возникает яркий, быстрый огонек.
Пламя вылизывает чернеющую подстилку, занимается на ворохе лучин, но мало еще
огня, может он угаснуть совсем, тогда подсыпает дед щепок, и огонек растет,
устремляется вверх, блестя в глазах и создавая волшебные тени.
Вот уже горит хворост вовсю, и пора бросать поленца для жару.
- Акк! – ёкк! – доносит слабый ветерок обрывки выкриков.
Это конные пастухи, завидев костер, перекликаются промеж собой.
Дед Илья кладет сбоку небольшое толстое бревнышко, чтобы на ночь оставались угли
и немного тепла и, расставив треногу, спускается к пруду, к мосткам.
У воды, встав на колено на краю широкой доски, где берут воду рыбаки, пастухи,
да случайный путник, дед задержался и замер на мгновение.
Красота слияния звезд в небе и на воде, обращение уходящей во тьму природы в
загадочный, усыпанный далекими огнями, мир – остановило его, заставило
замереть перед картиной таинственного мирозданья.
По небу, по звездам, планетам и проглядывающему в вышине Млечному пути
пошли волны и рябь.
Старик зачерпнул воду и вынул вверх, с натугой, уж не молод, полный котелок,
постояв, глядя на колыхающийся в
воде ночной небосвод, понес свою ношу
на пригорок, к веселому костру.
Голоса становились ближе. Возвращались пастушки.
Дед развязал зубами полотняный мешочек с пахучей крупой.
Заворчало нутро человеческое, пожаловалось, захотелось уже положить в рот
ложку горячей, благоухающей каши или наваристого супа.
Отсыпал меру в котел и стал чистить бережно, как только старики умеют,
крупную картошку – срезая тонко шкурку,
выковыривая каждый глазок острым
ножиком. Очистил, зачерпнул миской лишку воды из котла и промыл в ней
картошку. Нарезал кубиками разной толщины, как положено в поварской науке.
Это чтоб и развар был, и кусочки –
на разный вкус.
Подождал чуть и бросил в котел.
Недолго на хорошем-то огне закипает.
И вот уже забулькало, закружило пену, запахло – уж не на огонь только, а и на
запах стали съезжаться конные.
- Как там, дед, варево?
- Угощенье – первый класс! – отвечал дед Илья, – Тыква, сало, ананас…
Две лягушки, три индюшки, куфня хранцузская, матри не сблюй…
Мужики судачат радостно, проголодались…
Кони храпят, фыркают громко, к воде хотят. Пошли поить.
А небеса разверзлись, мать честная!
Кажную звездочку уже видать, да
Млечник-то – рушником через голову, да сквозь все небо и Стожары сияют…
А у них то – скопище – звезда на звездочке и звездной пылью пересыпано.
Жар идет от него, и вправду, ладони можно греть этим светом.
Вот уж и кони напоены, стреножены и черные их громадины, бросая тени, стоят в стороне.
Прямо слоны, а не лошади, меняет их вид огонь костра.
Колышутся, блестят и шевелятся тенями их удивительные, ладные тела.
Старик побросал уж тушенку, да лаврушку, да перец горошком, а еще
раньше – луковицу большую покрошил, с корешками.
Корешки свои у деда, особые, а вкус дают – будь здоров!
Пальцы себе объешь, коли голоден.
Навалились дружно на еду, только постанывают от удовольствия, хвалят.
- Могуч повар, век другого не надо.
Радостно старику, когда угодишь вот так-то, приятно…
Хлебает весело, вместе со всеми и посматривает уже на свой чубук.
Своими руками из вишни вырезал сколько уже лет назад – и не помнит дед.
Много чего повыветривалось из головы, не мудрено – чай, восьмой десяток уж, а все крепок,
живет на воздухе, пил в меру всегда, знать, и не тужит, и в ночное еще ходит со всеми.
А вот и добавка выдана вся, и опустел котелок, брошены в стопку миски.
Ослабел народ. Перекурить желает, пока чай будет закипать.
Достает дед Илья любимый чубук, отсыпает самосада ядреного и дымит,
ровно индеец какой.
Все деду завидуют, но никто не просит – дай, мол, дёрнуть. Не любит этого старик,
злится, чего, дескать, удовольствие рушить?
- Матушка сказывала, – говорит дед Илья, глядя на небеса, – Стожары те, буде,
звездная кузня, их еще Ясли зовут. Куют там небесные братья, кузнецы-молодцы,
да так, что звездная пыль летит, горячая, светлая…
Куют там большие светила, а мелкие искрами отскакивают, и кузнецы эти –
все в звездной пыли: светятся у них
глаза, и руки, и носы их, и вся одежка
ею перепачкана.
Замолчал старик, и все смолкли.
- Эх… – промолвил дед Илья, – А ить, когда-нить полетят туды люди. Все
узнают. Да не мы это будем.
Кончится жизнюшка наша ранее того. А жаль…
Засверкали ярче небесные фонари и фонарики, пробежал холодок ночной…
И вышла к ним тишина, лишь костер трескал, да рыба в воде играла, да
сопели кони. Грели Стожары своим чудным
отдаленным светом – ласково и просто,
спокойствие давали.
Мол, не печалься, мир твой незнаем…и ты полетишь…
Куда твоя душенька ринется, как от
привязи своей уйдет? Кто знает?...
Хочется людям увидать звездную кузню,
да жизнь свою, видать, не на то тратят.
Однако, сбудется мечта...
Конечно, увидят.
И ты увидишь…
Всему – свое время…
По мотивам повести А.И.Мусатова «Стожары» (1946)
ответить