НА ЛЕДНИКЕ
Они вышли к распадку с четырехчасовым опозданием.
Джон еле волочил ноги…
Не подобранные как надо, купленные в ближайшем лабазе, ботинки превратили
обе его ступни в сочащиеся болью кожаные лохмотья.
Шнобель говорил ему, просил, показывал на себе: как сделать портянки, давал
свою футболку…
Но разве что-то докажешь этому упрямому американцу?
Теперь он ходит в кровавых носках, переваливаясь, как селезень – с боку на бок.
А в аптечке ни черта нет – только перекись.
Сейчас у него озноб начнется…
Бедолага…
Стер ноги еще на маршруте, сменил ботинки – и только хуже сделал.
В распадке – никого.
Вездеход ушел не дождавшись…
И ждал он с утра… видать, больше не мог – один на всю округу.
А, может, его и не было вовсе: сломался…тоже – может быть.
Знаков нигде никаких нет, ни кострища, ни следов. Скорее, и не было его.
На метеостанции – тоже сейчас никого нет: даже весточку не послать.
Вместо стакана спирта и горячей каши с тушенкой – теперь делить на двоих
один сухарь и идти, идти…Сорок с лишним верст еще топать.
Вот, проклятье!
Ну, что – ему: морду бить надо было, чтобы он обулся, как следует?
Надо было…
Да теперь поздно.
Теперь его жалеть надо и на себе тащить!
Тьфу! Зараза! Что ни пиндос – то приключение!
- Джон! Смотри туда! Лукаешь? Вон там… маунтин – си? Айс – си? Ледник…
Нам туда теперь. Напрямую пойдем, страйт! В обход не выберемся – сдохнем.
Андестенд? Там вэри колд! Дубак. Это тут лето – там снег. Сноу…Свитер есть?
Ферштейн? Свитер…
Американец вытащил толстый ирландской шерсти свитер под горло.
- Well?
- Да, велл, конечно, – ответил Шнобель. – Хоть тут ты не обосрался.
На метеостанции есть пара ледорубов. Айс хаммер – там…есть два альпеншток.
Свяжемся и пойдем. Тугезе – понял? В связке пойдем. Через маунтин.
- Затшем? – спросил Джон. – Там йест дорога… – Он показал на выход из распадка.
- Нет. Нельзя. – ответил Шнобель. – Медведи там. Беарс, мэни. А у нас дробь одна.
Да, ты – поди еще эту зверюгу завали… Фальшфейер один на двоих – не поможет.
Дэнджер…Опасно, понял? Да и как идти? Ты на лапы свои глянь, клоун! Куда ты
пойдешь в обход? Далеко! На мясе прыгать будешь? Обратно на базу ты тоже не
дотянешь…далеко. В Черо, по тайге с твоими лапами – четверо суток – а на базу:
пять…ну куда? А через перевал – завтра уже будем на месте. Нет выхода.
Народа на маршрутах – тоже нет. Никто не подкормит. Дроби два патрона. Свое
все подъели: шли же медленно. Я бы взял больше, да смотри: сколько у тебя груза -
сам унести не можешь. Тут уж лишний килограмм – как застрелиться.
Рыба – ниже по течению, а там мишки ходят. Май месяц – ни грибов, ни ягод.
Ну, засада, короче. Деньги здесь – это просто бумажки. Костер только ими
разжечь. Понимаешь? Только вверх.
- Надо…Stay… – осторожно предположил Джон.
- Стэй? Ты в своем уме? Мэд айдия! Ноу стэй – только топать! Через силу – гоу!
Жрать-то что будем? Лекарства нет! Ручей – горный, верхи самые, рыбы нет.
Думали, выйдем быстро – что там идти-то было? Обещали вездеход – где он?
А теперь рвать надо когти. Так что и не думай даже.
Джон вымыл в горной речке ноги и обработал раны перекисью.
Шнобель даже ушел подальше, чтобы не слышать, как он орет от боли.
Затем сложили вещи поплотнее, сверху пристроили пакеты с сухой одеждой.
– Драй. Сухое. Ноу точь! Понял? Не трогать – пока я не скажу! – предупредил
Шнобель.
Теперь оставалось пройти километра четыре до метеостанции.
Как только они вышли к берегу и побрели вверх по течению – сразу же напоролись на свежие следы здоровенного медведя.
- Foot! – Джон увидел первым и встал как завороженный, глядя на след.
- Да уж…Биг фут…Беар – здоровенный… Но это лучше, чем медведица с пацанами…
Шнобель вытащил фальшфейер и повесил на шею. Затем вынул топор и дал Джону.
- Это… – начал говорить тот…
- Это – отбиваться! Килл мишку? Понял?
Джон отчетливо представил несоответствие себя и «мишки» и замолчал.
- Ладно, пошли отсюда – поторопил сам себя Шнобель, и они двинулись в путь.
У Джона заметно прибавилась скорость, но ясно, что это только от испуга, ненадолго.
Сейчас мягкие еще портянки сваляются от ходьбы, и идти он больше не сможет,
если не пересилит себя. А если пересилит – натрет еще больше. Капкан просто какой-то.
На метеостанцию вышли к ночи.
Останавливались. Перематывали портянки. Долго шли. Последний километр Джон ковылял уже «на зубах», зная, что стирает ноги в полное уже месиво.
Но вот избушка, всякие раскоряки с приборами…может… есть – что пожрать-то внутри?
Не исключено…
Внутри оказался пакет макарон на веревочке под потолком и пачка «Примы».
Более чем достаточно!
Они сварили ужин, причем часть вареных макарон завернули еще в пергамент –
про запас, так как тащить дрова на ледник было невмоготу, а примуса с собой не было.
Да и что варить? Полпачки макарошек?
Улеглись на деревянные нары, протопив хорошо печь, несмотря на летнюю вполне
обстановку – у Джона началась лихорадка, и погреться перед выходом на лед
было нелишним.
Два раза за ночь американец подскакивал, услышав шум у дверей, и Шнобель успокаивал его тем, что это сохатый бродит – не медведь.
Здесь дым от печки – он не подойдет. Дверь мощно сделана – открывается наружу: не повод для беспокойства.
А сохатому тут, видать, соль сыпали – вот он и ходит по старой памяти.
В шесть утра он уже проснулся сам.
Пора было двигать, чтобы не ночевать на леднике две ночи.
Они взяли ледорубы, нашли в ящике под нарами четыре ржавые кошки для лазания
по льду, за что благодарный Шнобель даже перекрестился от радости: подарок судьбы, сталинских еще времен железяки с ремнями. Выбрали всю веревку, какая была при себе, но только кусок репшнура, прочного и нескользкого, подходил для дела.
Его и уложили в рюкзак вместе с парой карабинов для лучшей сцепки.
- Идем? – спросил Джон.
- Сядь, ходок…посиди. Так надо – перед дорожкой.
Они сидели молча.
Шнобель знал – чем может закончиться этот поход, Джон только догадывался, надеясь на что-то мифически «лучшее», но между ними уже стало проскакивать
какое-то неосмысленное электричество, надежда друг на друга и понимание,
что в случае чего не спасут ни кошки, ни шнур, ни ледоруб.
Спасет только человек и этот человек – перед тобой.
На столе лежала придавленная ножом записка.
«Американец стер ноги. Еды нет. Два патрона с дробью. Выходим через ледник и перевал в Черо – по правому берегу Безымянного ручья, далее – по левому берегу реки». Число. Фамилия: Шноренко.
- Ну, все! Стэндапаем и пошли!
Когда подошли к леднику, то все силы, помогавшие Джону хоть как-то держаться и противостоять – иссякли. Глаза его не выражали больше скорби по своим ступням, глядели вперед почти бессмысленно, подернутые белесой дымкой непрерывной, неубывающей боли.
Шнобель невесело поглядывал, как тот молча сидит и качается всем телом в такт
ударам своего пульса, и как боль бьет его наотмашь зазубренными железными волнами.
Пора было уже вставать и начинать подъем, а Джон все сидел и раскачивался.
Шнобель тоже все никак не мог отдать жестокий приказ…наконец он выпрямился,
закинул рюкзак, связал лямки на груди и сказал Джону:
- Лучше гор могут быть только горы!
- Что? – не понял Джон.
- Горы – зовут!
- Я не могу, надо stay …wait…
- Ноу вэй. Ноу стэй. Ноу вэйт. Понимаешь? – порубал словами воздух Шнобель, –
Только гоу… Как хочешь – так и гоу. Назад вэя нема.
- Нет…
Шнобель молча сел на камень от этого «нет» и закурил «Приму».
- Ты думаешь – это Ти-Ви?...Картинка? – Он подбирал слова, тщательно изучая их смысл, прежде чем произнести. – «Нэшинал Джиографик», блин? Думаешь, счас чипсы принесут? «Кока-колу» со льдом?
Джон молчал, понимая без перевода – что ему говорят.
- Там – смерть! Видишь? Вон она, тварь – за елкой стоит и ждет. Вон за той…
И за той. И там – смерть. И вон там – тоже….а там – наверху…
Там – спасение! Там – сэйв! И времени нет! Ноу тайм! Тайм весь кончился! Идти надо, Джон …встать и идти. Понятно?
Тогда американец глянул на него с ненавистью, встал и сказал:
- Хватит. Плять. Весь голова проел. Идем!
* * *
Все получалось в точности так, как и рассчитывал Шнобель.
Они выйдут на первую седловину и силы покинут Джона окончательно.
Так и вышло. И аргумент у него был прогнозируемый: если идти на больных
ногах – можно свалиться в трещину, коих на пути было предостаточно: коварных,
злых, занесенных плотным снегом, спекшимся под лучами солнца в некрепкий наст.
А ночевать-то надо было на вершине. А до нее еще было – ой-ёй сколько!
И он дал ему макарон. Он рассказал ему анекдот про чукчу, который Джон совсем
не понял, но смеялся вместе со Шнобелем, так будто родился на этой самой Чукотке.
Он порадовал американца припрятанными в своем рюкзаке чистыми портянками и дал напиться из фляги, опекая его как малое дитя. Он все сделал, чтобы Джон снова, через полноценный русский мат встал и пошел, открыв в себе доселе неведомое ему – второе дыхание.
Путь на второе седло оказался самым опасным участком.
Куда бы они не шли – всюду перед ними возвышались крутые подъемы, широкие трещины, в которые ледоруб проваливался весь сразу или нагромождения льда.
Последние силы уходили на разведку пути, и скоро уже Шнобель сам валялся на снегу без сил, грыз лед от жажды, от досады, и думал неправильные мысли.
К вечеру осталось преодолеть совсем немного, но…изможденные, измочаленные,
несколько раз чуть не рухнувшие вниз, утягивая за собой напарника, с кровавыми ссадинами на руках и ногах, с согнутыми под рюкзаками спинами, замерзшие до немыслимой степени – они молча смотрели на закат солнца так, будто это их покидала жизнь, уходя за линию необратимого горизонта.
Длинные тени, облака, подкрашенные бордово-алыми красками заката создавали им
фантастический вид с почти самой верхней точки ледника. Холодная, беспредельно
совершенная, нерукотворная красота неба, гор и самого ледового пространства, отливавшего ало-голубыми искрами, вовсе не трогала их, оставаясь вне сознания, которое хотело только сна, еды и покоя.
- Нам нельзя оставаться тут… – Шнобель уже не говорил, а хрипел слова и Джон
напрягал в себе всё, чтобы понять их. – Теплеет, может быть ледопад, сель небольшой, мы провалимся и съедем вниз вместе со льдом вперемешку– убьемся… Ветер поднимается… Сдует…Понимаешь? Винд…вэри стронг…Сильный ветер будет….надо идти вверх. Там есть место, где можно укрыться. Там…лайф…
- Здес. Надо stay здес и все…Затшем наверх? Сила нет. Умирайт там. Сдокнем…
Джон говорил свои слова решительно. Шнобель в первый раз испугался.
Только что они сопротивлялись холоду и расстоянию вместе, и вот он – один.
Неуютно стало так, что он передернул плечами как от озноба.
- Хочешь сдохнуть тут? Пожалуйста. Без меня только.
Шнобель отстегнул карабин, поковырял кошкой наст и глянул наверх.
- Чё тут идти-то? Боишься, что ли? Зассал? Афрейд? – давил он американцу на все мозоли сразу. – Ну и дохни тут! Скажу, что ты свихнулся. Спятил – скажу.
Гоу крэйзи. Поверят… Короче, так: или идем вместе, или – сдохнешь тут один. Андестенд?
Американец понял его правильно. Это было отчетливо видно.
Тогда Шнобель, совладав с собой, встал и показал на карабин Джона.
- Еще раз. Давай повторим. Запомним. Да? Вот…там…трещины. Большие. Кто-то может упасть. Фолл…понял, да?
- Да…
- Вот ледоруб… если ты падаешь – надо воткнуть со всей силы! Кошками упереться как можно прочнее – ударом ноги. Я тебя не удержу, если ты не воткнешься, не ухватишься за ледоруб, забудешь про кошки! И ты меня – тоже не удержишь, если упаду и не заякорюсь я. Понял? Надо делать… анкер.
- Да…
- Вот карабин…если я тяну тебя за собой вниз…а ты не можешь меня вытянуть вверх – схвати щнур, подтяни петлю рывком вверх – и расстегни карабин, понял? Отпусти меня вниз…
- Нет…как – внис? Я не понимай…
- Ну… так…один дэдмэн лучше, чем два трупа, понял?
- А ты?
- А я не буду тебя отпускать.
- Почему?
- Потому что ты гость. Потому, что это закон. Потому, что я за тебя отвечаю.
Джон молчал, не зная – что ответить.
Все это какое-то сумасшествие, его жизнь висит на волоске и не только его…
И вот теперь он должен еще и сбросить кого-то в пропасть, если что…
- Мни это не нравится… – Сказал он Шнобелю, пряча глаза.
- А уж мне как не нравится! – Засмеялся тот хриплым скрипучим смехом.
Они пристегнулись, постояли немного, собираясь с силами, и пошли.
Строго по проложенному маршруту.
Ни влево, ни вправо отклоняться было нельзя, но, все-таки, первым провалился в трещину Шнобель.
Джон только увидел, как тот шел впереди и вдруг исчез, будто растворился в снегу. Только облачко снежной пыли зависло на том месте, где только что маячила его фигура. В этот же момент шнур так рванул вперед, что Джон лязгнул зубами, не устоял и на животе поехал к краю трещины.
Он не успел даже что-то подумать, как оказался у самой пропасти, но в этот момент услышал глухой удар и понял, что Шнобель заякорился ледорубом.
Со всего маху Джон вонзил свой «айсхаммер» в лед, растопырился всем телом на припорошенном колким снегом льду и почувствовал, что шнур ослаб и больше не тянет его вниз.
- Ааа! – крикнул в трещину Джон.
- Окей! – ответила ему трещина. – Держишь?
- Да!
- Гоу назад! Понял?
- Йес!
- Тяни, понял?
- Йес!
Джон уперся и потянул. Не тут-то было…
Ведь на том конце шнура висел не один килограмм.
Джон скользил, извивался всем телом, слышал – как бьет кошками в стену Шнобель, не забывая при этом выкрикивать маты, стонать и охать.
Джону удалось вытащить шнур лишь на метр, когда вдруг тот напрягся как живой удав и потянул вниз.
- Все! – Заорал Шнобель из трещины. – Бросай! Фаст! Брось! Джон! Аллес!
Джон потянулся к карабину, чтобы сбросить петлю, но вдруг яростная, кипящая мысль стукнула ему под дых: «Я не выберусь один! Это смерть!»
- Аааа! – заорал без сил, задергался он на снегу и тут увидел небольшой ледяной выступ, вполне пригодный для того, чтобы стать упором. Джон извернулся змеей, закинув ноги вперед всего тела. Он проиграл еще метр длины шнура, но зато уперся обеими кошками в прочный бугор и теперь мог удерживать шнур, и висящего на нем в пропасти человека.
Шнобель почувствовал, что держит мертво.
- Джон? Окей? – крикнул он вверх, задрав подбородок.
- Да! – ответил Джон радостно. – Да! Go вверх! Бистро…
Царапаясь, как коты по стальному листу, выгрызая сантиметр за сантиметром, они все-таки добились своего и избитая в кровь, веселая рожа Шнобеля появилась из трещины.
- Хау ду ю ду? – спросил он, растянув рот до ушей и перемахнул через край на лед.
- Отлитшно! – захохотал Джон и они стали валяться в снегу, орать какие-то двуязычные глупости, бить кулаками в лед и всячески дурачиться, пока не вымотались, не затихли и им не захотелось молчания.
Выжатые до последнего предела, до мелкой дрожи во всем теле, еще недавно – глаза в глаза глядевшие смерти, узнавшие – что такое настоящий страх, почти уже смирившиеся с гибелью…они лежали на снегу и смотрели в небо.
Спокойно, как перед сном. Без страха, без истерики…
Обоим им стало вдруг ясно, как божий день – что нет никаких преград, нет смерти, нет холода и льда. Все – чушь, пугалки, ерунда…
Есть два человека и их воля, и этого достаточно, чтобы сломить любой из этих торосов, победить ураган, войну, болезнь и мор.
Что трус умирает еще до того, как смерть берет его душу. Что тягаться с упертыми, наглыми, хохочущими ей в лицо – она не любит. И что – плевать…
Плевать они на нее хотели и все…
Глубокой ночью, забравшись в каменную пещерку, естественным образом сложенную природой из больших гранитных валунов – подарок и чудо для сумасшедших путников на вершине, слушая как рвет воздух вокруг них яростный ветер, вжавшись бок в бок, непрерывно дрожа от холода, они все прокручивали и прокручивали этот эпизод, карабкались по ледяной стене вновь и вновь, и тянули изо всех сил шнур, так, что напряжение внутри не отпускало, подстегнутое дрожью, не давая им уснуть хотя бы на минутку.
Шнобель вынул сухарь и сломал его пополам.
Вышла полная Луна, и обрывки туч стали играть с ней, закрывая ее то слева, то снизу. Яркая, шершавобокая, растекшаяся блином, она с удовольствием пряталась за эти ширмочки, показывая из-за них свои прелести, улыбаясь раскосой улыбкой и танцуя.
Ураган уже стихал, уступая место волнам теплого тумана, поглощавшего окружающий мир. Что-то стало потрескивать внизу, и Джон заволновался.
- Не переживай, – сказал ему Шнобель, – Нас это не касается…
И – тут же, нарастая, грохоча все больше, усиливаясь многократно, раздался звук приближающегося реактивного бомбардировщика. Он пролетел в ночи над их головами, собрав в гармошку все их сознание, и устремился вниз…
Это был ледопад.
Их каменная «беседка» дрогнула, посыпался песок, но больше ничего не случилось,
а внизу грохотал сель, уходя вниз – ровно по тому месту, где Джон так настойчиво
хотел остановиться на ночлег…
И хоть он не видел из-за тумана – что там было внизу, но зато ясно себе представлял, как летят вниз вперемешку с камнями и снегом глыбы льда,
и замешивают в свою мясорубку их безжизненные тела, как сползают они по леднику вниз, убитые первым же ударом титанической по своей силе, беспощадной стихии…
Так было бы сейчас, если б не Шнобель…
А он сидит и грызет сухарь…
Улыбается Джону кислой усталой улыбкой и думает: как бы вздремнуть немного.
- Почему мне жарко стать? – спросил Джон, почувствовав прилив тепла во всем теле.
- Аа…адреналин…Страшно, наверное, стало… – сказал ему Шнобель.
Джон помолчал, вспоминая что-то важное, задумался, потом вдруг перестал дрожать и повернулся к Шнобелю онемевшим телом.
- Я чут-чут ещо…и бросить тебья вниз… – проговорил Джон.
- Ну не бросил же?
- Нет. Я боятся за себья.
- А вытащил меня.
- Я толко потом стать силный, а был… трюсный…трюсливой…понимаешь?
- Был…Да сплыл. Все хорошо, Джон. Не переживай.
- Я никогда не быт такой ситуаций…
- Тем более – молодец!
Джон откусил кусочек сухаря и понял, что он не может спать.
Мысли как кометы носились в космосе его головы, то ясные и простые, а то лишь
хвосты их тенью проносились мимо. Но они составляли собой все более понятную
ему мозаику. Он понял: что хочет сказать, прямо сейчас. Это нельзя откладывать,
потому что – потом это можно не понять.
Он подбирал слова и нанизывал их на веревочку своей мысли до тех пор, пока не
почувствовал некую стройность, законченность.
- Я хочу сказать… – проговорил Джон.
- Говори, конечно… – ответил полусонный Шнобель.
- Знаешь, мне быть иногда shame…
- Стыдно?
- Да…что я американец…
- Бывает…Мне тоже иногда бывает стыдно…что я – русский…
- Это не то. Я говорить другой.
Шнобель почувствовал необыкновенную серьезность и взволнованность в голосе Джона и понемногу стал просыпаться, выходить из только что начавшегося сна…
- Я хочу сказат тебье…В мире ест люди, которые желают смерт другим люди…
- Есть такие…
- Да…Но ты не говорить now… Я буду говорит…Мне не легко это…Вот. Я – не дурень. Не дурачьок, понимаешь? Я говорью как видеть, как ест на самом дело.
Не айдиот…Не тупий кто толко wach TV и смотрет соккер! Я знать что говорит! Понимай?
- Да. Ты не тупой, я понимаю.
- Ест люди, который хотьят толко two billion people* на Земля.
* two billion people (англ.) – два миллиарда населения
Осталные они будут убиват. Любой способ. Они будут делать вирус, будут меньят климат, просто стрелят из пушка. Не важно. И они уже делать это…
Эти люди ест в Европа, но они имеет власт в Америка, они ставят president , они make мнение людей как фокусник… Они будут убиват всех…Всех, кто они планировать.
Нет никакой другой политика на Земля. Ест толко эта. Она ест главный над всем.
Не важно кто и что говорит. Говорит – это для дурачьок.
И все будут молчат. Они будут покупат президент целый страна и те будут с ними за один. Будут помогати убиват свой народ за много денег и власт. Так есть уже.
И нет никакого путь спасение от этих страшных человек.
- Ну…американский паспорт – разве не спасение?
- Нет! Это – иллюжен, иллюзион, понимаешь? Воевать за их interest и сдокнуть – это не есть спасение. Получить себе в Америка атомный бомба на голову – это тоже не ест спасение…Страшно молчание…В Африка многи страна многи школа нет
молоды учители – все умерли от вирус, но кто-то волнуется этим?
- Всем по барабану…
- Да! И ви все будете наказан за этот барабан! Ваша очеред – нэкст! Они очен упрями, и даже когда их лишают много власт – они все равно влиять, покупать люди, убивать непослушны president, их боятся все…
- Что же делать? Значит война? Атомная война?
- О…это они трюсливи – бояться…Они лучше обманывать, чем красны кнопка…
Я хочу говорить тебе – почему у них ест такой большой власт.
- Почему?
- Потому что все молчат и желают смерт своим соседи. Потому что люди не браты друг для друг. Люди думают так: – Менше других люди на Земля? О, гуд! Хороший айдия! И они тупие, потому что будет очеред и для них тоже. Есть толко один дорога вижить каждому из нас. Надо не бояться пожалеть другой человек. Не говорит – я стесняюс. Надо любит всех как братия и sister и не бояться говорить это. Пуст эти боятся нас всех.
А они очень боятся люди, которые together. И это не есть утопи. Это просто – я понимаю тепер. Я не быват раньше такой – чувствовит другой человек как брат. И если тепер будут убиват мой брат – я пойду спасать! И я всем это буду сказать. И они тоже узнать это. И они будут нас бояться, если нас много. Я маленки человек, но я не буду один такой.
Вот им!
Джон показал в небо непристойный жест и обмяк. Столько сил истратил на свое яростное выступление. Его трясло мелкой дрожью, но уже не от холода – от той правды, которую он никогда никому не говорил. От той смелости, которую он в себе никогда и не чувствовал. И еще от той решимости, которой у него отродясь
не было.
Шнобель потрепал его по кудрям и сказал:
- Спи, братка…а я покурю пока…
Джон прижался боком и задремал, через пару минут уже вздрагивая от навалившегося сна. Шнобель курил в кулак, грея дымом застывшую ладонь, встряхивался от холода, сплевывал в темноту и думал о том, что сказал ему Джон, добрая душа…
Через полчаса уснул и он.
Шнобелю снились красивые улыбчивые люди, они собирались на какой-то праздник, все здоровались с ним на разных языках, одетые в удивительные по своей красоте одежды – расшитые, украшенные. Разными узорами, разных расцветок:
у каждого народа они были свои, особенные. В руках все несли маленькие прочные клетки, будто для хомяков или декоративных крыс и там внутри кто-то двигался, выглядывал через мелкую решетку.
Шнобель присмотрелся к одной девочке.
У нее была белая, разрисованная клеточка в руках.
- Это кто у тебя там? – спросил ее Шнобель.
- Це герцог… – ответила ему девчушка, – Дюже кусачий, як пацюк…Дивитесь!
И она подняла клетку. Герцог в расшитом золотом мундире сидел на маленьком диванчике и грыз фундук. Он состроил надменную рожу и показал кулак.
- Вот так фрукт! – подивился Шнобель.
В других клетках сидели нефтяные и стальные короли, очень жадные банкиры, валютные спекулянты, продажные президенты, тираны, законченные вруны и убийцы…
Кого там только не было!
И те, кто так хотел убить много-много людей – тут тоже были, скалясь и плюясь через решетку, они произносили какие-то завиральные речи, которым никто не внимал.
Так прошла ночь.
Утром они увидели летающий внизу вертолет и стали спускаться.
Движение грело, и Джон уже перестал ощущать боль, привыкнув к ней.
Все было нипочем.
Джон провалился в трещину, но она была настолько неглубокой, что он подпрыгнул, оттолкнувшись от дна, да еще веревку Шнобель дернул так, что напарник вылетел на лед как корюшка при подсечке.
Это было уже не страшно.
Это было смешно…
Вертолет принял их на борт на самом сходе с ледника.
Вмиг они оказались в Черо, где Джон выпрыгнул с зависшей машины в стелющуюся по земле от тугих воздушных струй траву.
И все.
Вертолет тут же поднялся и взял курс вместе со Шнобелем обратно на базу.
Шноренко махал в окошко уменьшавшемуся Джону, пока тот не исчез, не растворился в таежном море совсем…
И всю дорогу курил одну за одной, вспоминая ночь на леднике.
Он знал, что никакие письма, открытки к Рождеству…ничего этого им не надо.
Это все только проявление видимости…не главное.
Главное – это допустить к себе веру.
Давно всеми забытую веру в человека, скрытую за гордыней бессердечного разума, чурающегося высоких чувств, забитого собственным глупым стеснением и болезненным страхом выглядеть «слишком» человечным перед циничным взором своего надменного «я»…
Как будто бывает это «слишком»…
Даже на свою собственную доброту и щедрость души человек умудряется смотреть свысока. Убивая этим их скорбные остатки, закрывая себе всякий путь к спасению,
к возможности изменить мир, который ополчился в своей алчности и ненависти на самое себя…
Шноренко улыбался, кивал головой…он знал про себя уже гораздо больше, чем раньше. Он знал, что все пустое, что нет ничего, кроме веры…
И это помогало, радовало его и светило внутри его духа, внутри разума, уводя прочь тревогу, растерянность и страх перед гадко устроенной людьми, нелепой и прекрасной жизнью, превращая ее в дар, в работу, в вечную драгоценность небес…
ответить