15.07.06. День первый «По образу и подобию».
Экспедиция началась с ошибки – я оставила документы всех участников экспедиции в школе, из-за чего в Москве чуть не остались мои близкие друзья, люди, с которыми мы вместе готовились встретить Соловецкий остров. Такое «небольшое недоразумение» чуть не выбило меня из работы, поскольку моя безответственность меня очень расстроила. Но это событие послужило для меня настроем на экспедицию, поскольку я больше не была уверена в себе и вслушивалась в любое движение вне меня. Это значило, что все мои действия в экспедиции будут совершаться медленно и неуверенно. Так и было.
После того, как мы высадились на остров Кижи и оставили все бытовые вопросы за его пределы, мы отправились к отцу Николаю. По пути я, видимо, вспомнила старую забытую из детства ценность – близость к природе. Я поражалась естеству острова, где от земли начинается небо, и нет преграды для того, чтобы цветок стремился к солнцу. Я вспомнила Кровопусково, где я одна гуляла среди полей, а передо мной было безграничное небо – единственный мой собеседник. И чтобы видеть небо, совсем не обязательно залезать на крышу (как в Москве). Это очень меняет сознание человека, ибо ему уже не надо пересекать излишние рассуждения, ребусы, чтобы знать «как надо», чтобы ценности были в своем приоритетном порядке. Я вовсе не стала утверждать, что нам нужно жить как аборигенам, однако мне очень ценно, когда любое действие, совершенное человеком, любое слово, произнесенное им, происходит в присутствии неба. Мне ценно, когда любой циник видит великое и бескрайное и хотя бы подсознательно отмечает, что, может быть, оно мудрее, если движется из века в век вопреки человеческим смертям. Мне ценно, если он, хотя бы краем своей души соотносит себя и свое творение с творением Бога. Тогда может быть, меньше происходит искажение совести, т.к. перед ней не стоит хаос искаженного мироощущения, где человеческие творения занимают большую часть окружающего мира. Где мусоропровод не становится центром жилища, как это оказывается в бетонных зданиях города Москвы. Перед совестью не стоит ряд настроенных понятий, которые располагают к самооправданию. В течении всей экспедиции я думала про этот прямой путь к истине. В противовес этому меня пугал опыт фанатизма в революционных идеологиях, да и вообще, в любой 100%-ой уверенности, особенно в религии. Я очень остерегалась этого, т.к. понимала, что сама имею расположенность к фанатизму (хотя это зачастую неплохо: чего-то достигнуть могут только истинные фанаты в своей области). И хотя на этих основаниях я остерегалась религий и конфликтов между ними, мне было важно увидеть ту глубину, которую открыло христианство, тот опыт и идеал, который так рьяно защищает любой христианин.
Встреча с отцом Николаем не состоялась. Есть ряд внешних причин, однако, я знаю, что была не готова к встрече. Просто мои вопросы еще не дошли до такого пика, чтобы быть названными для поиска ответа. Однако, меня поражал Николай, хотя бы тем, что осмелился поставить своей целью – восстанавливать и продолжать культуру русского народа. Что такое русский народ? Этот вопрос волновал меня, живущую в России. А он – эмигрант в нескольких поколениях, только теперь вернувшийся в Россию. Я поражалась этому, хотя и понимала, что когда я задаю этот вопрос, я вижу из окна рекламу диванов, когда он смотрит в окно, он видит русский пейзаж с древнерусскими домами и небом над ними. Конечно, у него нет этого вопроса.
Но на службу я пошла. […] Мне было сложно, так как я не привыкла к службам. […] Ничего не поделаешь – так было. Теперь я стояла и просила Бога, чтобы он помог мне коснуться этого таинства […] без посредников и фанатов. Последние полчаса у меня безумно колотилось сердце, а голова, разум не слушались меня. Это было потому, что я стремилась к настолько большему, чем я, что физическая боль была только признаком изменений.
16.07.06. День второй «Встреча с безликостью в святой обители».
Весь день был сплошным ожиданием. Мы всегда были в дороге и почти не останавливались. В дороге я читала про Соловки и была под большим впечатлением. Но мне было не очень хорошо в дороге, и на грани между явью и сном я видела лишь холодное северное море и его горизонт. Таким безграничным предстал предо мной Соловецкий остров. Огромные темные камни стояли вопреки ветру и холоду. Соловецкие камни больше привычных глазу кирпичей, поэтому маленький человечек, вышедший с туристического кораблика не мог оставаться обычным гражданином возле этих стен. В каждый камень была вложена молитва и труд во славу Бога, каждый камень был хранилищем тайны острова, каждый камень был чудом.
Мы вошли в гостиницу и стали раскладывать вещи. Я стала делать ужин и вошла в общую столовую. Там сидела компашка молодых людей и рассказывала анекдоты. У меня нет, и не было ненависти к этим людям, но то, что с ними происходило, вызывало во мне отвращение. Мне было страшно, что такое безобидное дельце может ненароком разрушить смысл того, что было на Соловецкой земле, обесценить. Место, где любое событие предельно в своем развитии. Они задали глупый вопрос и я, чуть ошеломленная, дала глупый ответ: «Так Богом дано». Это было действительно глупо на тот момент. Но это не важно. Важно, что я очень сильно испугалась оказаться просто туристом на этом острове. Еще с репетиции «Гамлета» я помню принцип: «Все священное – тайно». Я знала, что тайна открывается не каждому. Но я знала, что тайна Соловецкого острова хранит в себе истину и знает ответы на все мои вопросы […] Я сильно захотела вырваться из гостиницы, где все было не серьезно, не важно, не значительно. Я убежала на улицу и радовалась тому, что ощутила тот же холод, что и те, кто строил этот монастырь, кто рушил его и кто умер в нем. Я села на холм и просила Бога не оставлять меня, помочь мне не быть туристом, который не соотносит себя с тем, что видит вокруг, поэтому не видит все до конца.
17.07.06. День третий «В поисках человечности».
Рано утром мы помчались на службу. Ночью я не видела снов, и новый день стал продолжением предыдущего. Это было время белых ночей. На службе я выразила свое негодование. Меня все так же возмущал туризм на Соловках. Я не могла понять, почему люди не помнят смерти и мучения целого поколения. Я ненавидела себя, т.к. не всегда, переступая порог, камень, бревно, я знала, что было здесь, в этом месте. Мне было сложно, так как я была на службе, среди людей, которые ходят в храм, как домой. Я нет. Я боялась, что разговор с Богом, который у меня был, уйдет. Я забуду и предам тем самое важное, что было на этом разговоре. Со мной такое происходило несколько раз в жизни. Я пыталась молчать, но все во мне говорило, я пыталась назвать, но слова расплескивались, как вода. Я не знала, как прожить эти четыре дня достойно (не как турист).
После службы мы вернулись в номер, нужно было поговорить с заместителем директора гостиницы, которая кому-то отдала наши номера, хотя мы их бронировали заранее три раза. Задача была вернуть раздельные для мужчин и женщин номера […]. Я, понимая несправедливость, вступила на ступени гостиницы. Эта женщина очень быстро сделала меня виноватой, хотя вины моей не было. Моя настоящая вина была в том, что я ей поверила и не стала разбирать ситуацию еще детальней. Мне было стыдно, ведь, видимо, виновата я, а задерживаю ее. Я сменила конфликтный тон на просьбу, но помочь она не могла – у нее не было лишних номеров. Я извинилась перед ней и вернулась – дура. По-настоящему сработала Ольга Алексеевна. Она конкретизировала ситуацию и получилось, что они не записали нашу бронь, а хозяйка сего дома хитрит, чтобы ничего не менять. Тут хозяйка начала кричать, видимо, от слабости: «Не кричите на меня! Не кричите!» Никто не кричал на нее, Ольга Алексеевна чуть повысила тон. Конфликт был ясен: на острове, где все предельно, находятся рядом и священная тайна и искушение. Видимо, ее сильно искушала мысль о том, чтобы не ждать нас весь день до вечера, а получить в это время деньги от других посетителей гостиницы. Когда она делала это, она не понимала, как сложно будет пожилому человеку (польскому монаху, приехавшему с нами) на холодном нижнем этаже, не думала, что девушкам неудобно перед молодыми людьми, не думала, что русским неудобно перед польскими гостями за страну, которую они представляют. Теперь она ничего не видела и не слышала, мы разошлись с целью довести конфликт до конца перед начальством. Эта история меня смутила, так как я видела, что одной моей готовности сражаться не хватит для борьбы. Нужно уметь быстро вникать, а не искать свою ошибку сто лет. В игре «вышибалы» при всей моей храбрости мне не хватает скорости реакции и тогда все становится бесполезным. С другой стороны я понимала, что, пребывая в периоде созерцания, поисков главного, я вижу бытовой пласт еще хуже, чем обычно. Григорий Соломонович Померанц писал, что, не видя мелочей и конкретики, человек знает смысл целого. Смыслом целого, наверное, и является общий механизм, приводящий естественный мир в гармонию, гармонию, за которой следит только Бог. Итак, в этой экспедиции я особенно переключилась на это, т.к. истина – это то, что не ломает общей гармонии, а человеческая идея зачастую ломает. Единственное, что может меня спасти – это умение быстро переключаться с одного на другое в одну секунду. Вопросы были такими больными, что, через них я видела все, что было вокруг. Мучило, однако, одно и тоже: Как на этом острове умещается святое и позорное? Я знала, что в этом есть баланс острова, понимала, зачем он нужен, но, видя перед собой конкретного человека, я не хотела видеть его в числе вторых.
Мы должны были встретиться с Георгием Георгиевичем Кожокарем (кресторезных дел мастером) и задать ему все волнующие нас вопросы. Я готовилась к встрече, когда мы остановились на берегу Святого озера. Я старалась назвать конкретные вопросы из всего наболевшего, однако, тогда это было еще сложно. Теперь я знаю, что тогда меня волновало два вопроса: Во-первых, как оградить остров от туризма? Я понимала, что это самое важное, что происходит сейчас в стране: все святое раскрыто для посещения, но не имеет больше цены, т.к. человек, который приходит к этому святому, встает в позицию туриста, а не человека. У туриста нет лица, у человека есть, турист ни за что не отвечает, человек отвечает. Но как тогда оградить от туризма Россию и все самое дорогое, что она имеет? Во-вторых, меня волновало, как можно сохранить народную память о том, что случилось с этим народом 100 лет назад?
Мы пришли к Георгию Георгиевичу. Он усадил нас и сказал: «Ну, задавайте вопросы.» Было неловкое молчание. Никто не соотнес свою жизнь с этой встречей. Однако, вопросы появились. Разговор превратился в лекцию про историю креста. Я стояла за камерой и готовилась задать вопрос. Но слова расползались в моем сознании. Тут Георгий Георгиевич заговорил про туристов в «святой обители» и обратился ко мне: «Соня, ты имеешь вопрос?» Я открыла рот, чтобы ответить, а вместо этого зарыдала. Это был момент отчаянья в экспедиции, так как я поняла, что не могу даже говорить о том, что меня волнует. Кожокарь Г.Г. все понял, но я была очень на себя зла. Я готова была перевернуть все, чтобы найти ответ. Отступать стало некуда.
Следующей была встреча с отцом Севастьяном, живущем в Соловецком монастыре. Там состоялся особенно странный разговор. Все началось снова с неловкого молчания перед главным вопросом. Но теперь я готова была говорить, я не могла больше плакать. Мне было противно от слез. Я спросила: «Что вы делаете для защиты острова от туристов? И что вы самое главное продолжаете в этом монастыре? В чем смысл именно этого места и как вы его оберегаете? Я была осторожна, т.к. знала, что при столкновении с тем, что больше меня, надо быть аккуратней, ведь моими аргументами защиты были чудеса Соловецких святых и история острова. Аккуратно, но я выразила свое негодование по поводу туризма. На что отец Севастьян мне сказал, что нужно смирение, что все по воле Бога, делать ничего не надо – это невозможно. Меня сконфузил подобный ответ, так как мне казалось, что милость Бога надо заслужить собственными действиями. Для этого воля и нужна, чтобы перед Богом, любя, менять мир вокруг. Я пыталась возражать, но отступила. Тогда со мной произошла странная вещь: я смирилась, за неимением ответа. Я решила, что, наверное, я имею внутри не точный вопрос. Это был пик болезненных переживаний, в котором я не могла просто просуществовать. Куда двигаться теперь, я не знала.
Но жизнь продолжалась. Как только мы пришли обратно в гостиницу, меня с Ольгой Алексеевной вызвали в 105 кабинет, видимо, с целью выкинуть нас из гостиницы вовсе. Перед нами стоял молодой человек, лет тридцати. Он всегда фальшиво улыбался, стараясь доказать себе и всем вокруг, что он спокоен. Но за его улыбкой нелепо торчали ненависть и желание провернуть нехорошее дельце. Он был безумен, как одержимые герои Ф.М.Достоевского. Ольга Алексеевна снова рассказала ситуацию, но в своей установке просила о помощи. Он уловил это и решил найти нам частную квартиру, где мы могли бы жить. Но это было, по-видимому, сложно и он не стал дальше себя утруждать. Конфликт разгорелся еще пуще, так как наступила ночь, а Яцек и отец Мартин (польские монахи) сильно устали. И когда Ольга Алексеевна задала ему отчаянный последний вопрос: «Имеете ли вы совесть?» Этот человек вскипел, и его уже ничего не могло остановить. Видимо, это был для него больной вопрос. Чтобы вылечить себя от воспаления глупой совести, он сделал все вопреки ей – выставил нас за дверь посреди ночи с полуживым отцом Мартином, который уже далеко не молод и уставшим Яцеком. Мне вослед хозяин сказал: «Иди в монастырь»
В последствии мы посмеивались над этим восклицанием, поскольку именно эту фразу говорил мне Гамлет, когда я играла Офелию в октябре прошлого года. Тот спектакль сильно перевернул мою жизнь.
18.07.06. День четвертый «Живой бунт. Дорога вопреки».
Безумное отчаянье прошлого дня не могло не принести новые сюрпризы. Произошло самое страшное, что я могла себе представить: я стала равнодушной, равнодушной, как турист.
Я пришла на службу, но ничего мне не отвечало, все было прямым и чистым. Не было никакого таинства, никакого разговора. Это была катастрофа для меня. Выйдя к огромным стенам монастыря, я почувствовала себя в числе тех, кто, позируя, фотографируется на фоне многострадальных стен. Монастырь выкинул и меня. Этот день пришелся на самое важное событие, к которому я готовилась – встреча с Секирной горой. Не прожить эту встречу это самое страшное, что я могла себе представить.
Перед отъездом я спустилась к морю, которое так тянулось к стенам монастыря, море, которое ограждало остров от суеты остальных материков. Я обратилась к Богу с просьбой, чтобы он не оставлял меня. И тогда у меня впервые проскользнула мысль, что надо искать радость людей, самое дорогое, за что они умирали. Не нужно останавливаться на факте смерти. Смысл острова в том, что он живет вопреки беззаконию, безбожности, а освобождение от греха наступает с каждой смертью человека на острове.
Однако тогда это был лишь блеск радости, а так как я не назвала его – он улетел.
Новое мучение равнодушия сбило меня с толку. Сознание нарушило свой круговорот и билось, как белое море: из края в край, пытаясь пересечь границы.
На службу мы не успели, я поклонилась иконам и вышла на улицу. У порога из храма меня остановил Севастьян. Он сказал, что я должна оправдать значение своего имени Софья (от греч. «мудрость»). С этими словами я двинулась со всеми участниками экспедиции на Секирную гору, с которой во времена ГУЛАГа скидывали провинившихся заключенных. У подножья горы уже не было живых. Теперь мы ехали в машине по неровной дороге. Нас трясло и кидало от каждой кочки, словно выбивало нас из обычного состояния. Я всеми силами пыталась увидеть эту дорогу с ее историей, ведь по ней везли обреченных… но меня укачивало и я уводила взгляд. Я очень трепетала, т.к. была не готова к встрече. Я не знала, что делать – опасно быть в таком месте и ничего не «видеть». Я стала подниматься на гору, специально выворачивая ноги. Это ни к чему не привело, кроме того, что я стала задыхаться.
И вот мы уже на Секирке.
Каждый шаг на пути к подножью сопровождался стараниями вспомнить, вспомнить несколько поколений назад то, что здесь было. Ну что это за гора? Я никак не могла понять, что здесь множество людей оторвалось от тела и обрело свободу. Здесь стояли люди, которые собственными руками вершили правосудие, как это возможно? Я не верила этому. Множество муравьев бежало со мной вниз. И вот оно – подножье горы. И ничего, кроме истоптанной земли, ничего нет. Одни комары кусают, прогоняют меня наверх. И от неприятия собственной слепоты все во мне поднялось и взбунтовало: «Кто заплатил за все эти смерти, если так легко их забыть? Отчего так сложно сохранить живое чувство о том, что было? Никто ничего не помнит, никто не заплатил, а значит все повториться. Я видела свою ответственность, т.к. именно я стояла лицом перед горой смерти, я задавала себе вопрос: «Чем я плачу за то, что произошло?». В этом вопросе для меня оказался весь смысл экспедиции. Дальше вопросов быть не могло. И действительно, это был пик, который изменил все.
Самым главным событием, которое подвело все итоги, стал ночной поход на остров Муксолму на велосипедах. В 23:15 мы выехали. Муксолма – это Соловецкий остров близ главного архипелага. Монахи в 16 веке из огромных камней сделали дамбу, по которой можно дойти до острова. Для киношколы это ритуальное место, где каждый новичок посвящается в Соловецкое братство. После ритуальных действий у определенного дерева взять камень и без единого слова нести его несколько километров до креста, в память о том, как несли эти камни монахи, а потом заключенные.
Итак, мы выехали. Я давно не каталась на велосипеде, поэтому любой трюк на кочке сопровождался страхом и риском. Но это ничего. Меня только поразила в этом одна мелочь: когда очень рисково ехать (а дорога была плохая), когда понимаешь, что усилием не удержишь ситуацию, то спасает только доверие. Я отпускаю руль, ноги с педалей и полностью доверяю велосипеду. Его бросает из стороны в сторону, но он хладнокровно движется вперед. Весь фокус был в том, что я смирилась, смирилась с тем, что не удержу руль, я доверила руль случаю. Случай работал на меня.
Я ехала дальше, но вдруг чуть не остановилась. Я увидела волка, с опущенными глазами и побоялась задавить его. Он приостановился и вошел в колесо велосипеда Ольги Алексеевны, которая ехала позади меня. Потом он исчез – мне привиделось. Оказалось, что волк – это животное Ольги Алексеевны по индейской мифологии. Так ей сказал Глен– Канадский индеец.
Когда мы выехали из леса, меня потрясла картина: Белые ночи не похожи на день и не похожи на ночь, поэтому время словно отсутствовало здесь. Холодное белое море, у которого из-за тумана стерся горизонт, чьи волны казались миражем, билось со всей дури об огромные камни. Такая извилистая дорога тянулась глубоко вдаль, где что-то темнело, по-видимому, тоже каменное. Мы тихо шли вперед. Это не было похоже не на какую реальность. Слишком большие были камни, слишком сильное было море, слишком бескрайним было небо. А мокрый ветер дико хлестал нас, проверяя на прочность. Мы уже промокли, и стало очень холодно, но мы пока этого не ощутили в полной мере – восторг переполнял нас. И, двигаясь дальше и дальше, не остывала мысль о том, что все вокруг вечно, проверено веками, что не стоит здесь быть человеческому телу, ибо оно смертно. Но и это приводило в восторг.
Мы дошли до острова, который состоял из глыб, бело-зеленого мха и редких деревьев, которые буквально вырастали из камней. Стволы у них тоже были каменные, но вопреки всему листья их не теряли своей нежности. Пока мужчины готовили ужин, мы с Ольгой Алексеевной отправились искать наше ритуальное дерево. Оно оказалось меньше всех, но нагло стояло в центре острова.
Перед ритуалом мы поели. Мы шутили и смеялись, хотя это было больше похоже на безумье, чем на веселье. В этот момент все было на своих местах, каждый был в лучшем своем качестве. Яцек и Ваня очень по-мужски делали еду, ухаживали и не давали себе повода распуститься. Но в этот момент никто не сдерживал себя, а именно жил вопреки. В этом была правда, и на это Бог нам давал силы.
После нескольких ритуальных действий (которые я не буду описывать, т.к. все важное и святое должно быть скрыто) мы отправились к кресту. По правилам не должно было быть произнесено ни одного слова. Я знала, что это время дано, чтобы встретиться с теми, кто уже перешел границы смерти на этом острове. Я думала, что я могу в своей жизни посвятить им? Я обернулась к Ольге Алексеевне и она улыбнулась мне. Ее улыбка не раз переворачивала ситуации у моих друзей и одноклассников, так же было и со мной. В этот раз я поняла, что должна подарить собственное счастье, собственную улыбку вопреки ужасу, который был на этом острове, вопреки холоду, вопреки всему. В этот момент все мои вопросы отпустили меня и, как талая вода, я бежала и бежала вперед. Весь обратный путь стал для меня ликованием, тихой радостью, наградой за непонятные мучения и вопросы. Я поняла, что должна жить вопреки. Всего лишь вопреки всему оставаться человеком-творцом; вопреки, как живет листок с дерева, бултыхаясь в суровом ветре. Нужно в себе нести те ценности, которые рушатся от варварских мыслей, людей, действий, времени. Так же, как отец Николай став эмигрантом, смог сохранить культуру страны и, вернувшись в разрушенную страну, стал сохранять и оживлять ее осколки – остров Кижи.
Мы вошли в лес, он был теплым, т.к. не пропускал ветра. Честное слово, дорога обратно была легче. И, возвращаясь обратно, у меня не было страха, а путь наш показался коротким. Мы быстро доехали до креста. Поднимаясь к нему, я вспомнила, что монахи вкладывали в камень молитву. Я вспомнила молитву Богородице, которая спасала меня в экспедициях в Таиланд и Польшу. Я стала читать ее. Последнее слово «Аминь» было произнесено у самого креста […]
18.07.06. День пятый «Воскресение».
Мы спали, кажется, час. Но это вовсе не плохо, очень ценны последние часы на острове. Сегодня последний день. Опаздывая к назначенному времени, мы пытались поехать на Анзер. Мы опоздали и не уехали. Рано утром, по избитой дороге, мы ехали обратно к монастырю. Я понимала, что на Анзер мы не попадем, т.к. это новое испытание, а второпях, перед отъездом остров нам не позволит его пережить.
Добравшись до монастыря, мы попали на самый конец службы. Но это была уже совсем другая служба: ничего не ныло, не разжигало слезных раскаяний – этот этап был уже завершен. Настал черед благодарности. Я стояла на службе и благодарила Бога за пройденный путь, за встречи, которые произошли на острове, за друзей, которые были мне даны. Никаким жестом иль словом я не умею выразить ту любовь, которая существует и живет во мне для cамых близких людей […] И поэтому для меня праздник, когда возвращаюсь мыслями или телом к этим людям. Но пока не найду я нужную форму для выражения этой любви, так и будет она меня преследовать. Как мне дорого, что первая встреча с Соловками произошла у меня вместе с Ольгой Алексеевной! – с ней мое сердце никак не могло закрыться. Как я предана теперь Ване и Алесе, хотя они, видимо, еще не понимают это – не важно. Эта благодарность жила так явно в моих мыслях на службе и так и живет во мне и по сей день. Ничего не увяло.
Несколько часов мы провели на воде. На лодках мы плыли по каналам, которые построил игумен Филипп Колычев и множество монахов Соловецкого монастыря. Соловки собрали нас вместе, в одной лодке и окружили водой и солнцем. Это был последний момент, когда мы были так близки к друг-другу и когда мы могли увидеть друг-друга и подумать о друг-друге именно на этом острове. Сойдя на берег, мы уже не могли позволить себе расстановок. Мы помчались в дом, собрали вещи и побежали прощаться с монастырем. Нас попросил подождать просфорник Алеша и выбежал из монастыря с подарком – просфорой в виде птицы. Он сразу исчез, не дожидаясь благодарности.
Когда все уже шли к катеру, я добежала до Филипповской церкви и поклонилась мощам Савватия, Германа, Зосимы. И так я до сих пор радуюсь и все во мне приходит в гармонию, когда я вспоминаю монастырь и этот поклон.
Июль 2007
ответить