Мне однажды приснилось, что я унитаз.
Изменило немногое перерожденье:
То, что било в лицо изо ртов и из глаз,
Стало падать печально в ладонь отчужденья.
И, нечасто будим, так же голос мой тщетен;
Но заросшее горло порой потружу
И портрет президента в размокшей газете
В автономное плаванье я провожу.
На фаянсовый берег присядет студент,
Не в ладу с поглощённого перемещеньем,
И, тяжёлый орёл, встретит важный момент:
Примет старая дверь письмена вдохновенья.
Каждый день это всё нарушается странно:
Вечер вынесет прочь и шумы, и шаги.
В тишине метроном незакрытого крана
И пульсация света от трубок нагих.
Молчаливая женщина в синем войдёт,
Неприглядность своим порошком присыпая.
Что на картах лупящейся краски прочтёт,
Меж проливами по континентам ступая?
Надев ботинки и пальто,
Выходит из дому никто.
Идёт в ближайший магазин,
Берёт лимон, коньяк.
Сидит на лавочке один
И смотрит, как дурак,
Дурак один подсел к нему,
Явил он ветчину.
И вот сидят дурак с никем
И чокаются, пьют.
Закусывают ветчиной,
Лимон лежит, презрет.
И смысл есть. И есть уют.
Мы видим из газет,
Что наш никто не то, чтоб всем,
Но кем-то вроде стал.
Он стал немножко ветчиной,
Немножко коньяком,
Немножко даже дураком,
Но не лимоном – нет.
Он спутнику сказал: привет!
И со скамейки встал…
Небеса осыпаются снегом,
В общем – неудивительный случай.
На деревьях лежит оберегом
Снег незамысловатый, живучий.
И рожденьем своим потрясённый,
Как дитя, он вот-вот забормочет.
Как задумано всё немудрёно,
Словно май декабрём оторочен.
Отдохнёт и бросается наземь –
Состоявшийся самоубийца,
Перемешан с песком, безобразен,
Умирает и в небо глядится.
Для него не придумано рая,
Безупречный, живучий – растает.
И ключом сам себя открывая,
Для кого-то живительным станет.
Мне зимою приснился цветущий шиповник
В летнем городе света, который оставил:
У дороги нагретой в безвременный полдень
Дух малиновых чаш разморённо–усталых.
Перенесшись на камни крыльца магазина,
Видел прошлых знакомых приятные лица.
В жажде узнанным быть через многие зимы
Роднику разговора дал вольно излиться.
Отчего раньше жил я не ради общенья? –
В топку времени выкинул столь дорогое.
И теперь в быстрых снах лишь ловлю ощущенье
Соприсутствия вышедших в море другое.
Мысль пульсирует образом мне подарившей
Знак приязни – улыбку, рассеянно, просто.
Молодая пчела, твой нектар растворившей
Острой солью прилива мой выбелен остров.
Для тебя рад цветком гравилата раскрыться,
Ждущим слов удержать ту, что хочет проститься.
Миллион голосов холодит и искрится,
Призывая к себе. Взгляда чудные птицы
От лица моего быстро прочь упорхнули,
Оставляя в полынной долине пространной.
Мне б горячей слезинкой серебряной пули
Тронуть сердце, заставить глядеть непрестанно.
«Нет, я не Байрон, я другой».
Не Фет, не Бальмонт,не Есенин,
рыхлю навоз за слоем слой-
я где-то здесь брильянт посеял.
Я Иисус, Пилат, Орест,
я аватар своих старатель.
Я насадил судьбу на крест -
ведь я еще изобретатель.
Я к пораженьям не привык,
как Македонский я настырный.
Кто вырвет "грешный мой язык"?
Я сам кому что хочешь вырву.
Нет, я не Байрон, я другой...
Я в пунктуации новатор,
рыхлю навоз за слоем слой,-
быть может, я ассенизатор?
Оригинальное произведение:
Пархимчик Юрий Сергеевич (tecom)
Я ТАКОЙ
Я не лучше и не хуже,
Я, таков, как есть!
Самому свою судьбину
До конца и несть.
Всю испить её, изведать –
Не смотря на вкус,
Я, Иуда!
И Пилат, я!
Я же – Иисус!
Предавал себя не раз я,
И не раз – судил.
Сам судьбу на перекрёстке
На крест посадил.
За свои грехи, прощал всех,
За чужие – рвал.
Душу прятал в рваных ризах,
После, обнажал.
Я и лучше! Я и хуже!
Не такой, как все…
То пылаю среди стужи,
То трясусь в огне.
Я глядел сквозь стеклянную кружку
На мерцающую подружку,
Как на рифму-дурнушку
Утихших песен.
Оглушительным гвалтом
Зал встречал музыканта,
Официант был невесел.
Тебе идет это платье.
Комплимент в один момент.
Дураку понятно,
Это платье пришло ко мне
Быть услышанной и помятой.
В общем, все как всегда.
Чай с мятой?
Да.
Сердце мое – трудовая мозоль,
А может быть, рифмуя строфу,
Сердце мое выела моль
В платяном шкафу.
