Arifis - электронный арт-журнал

СЛОВА  

Сегодня маленькая Саша с утра все просыпалась и просыпалась.  

Пока не свалилась с верхней полки кроватки на нижнюю, широкую, где спал Гоша.  

– Ты чего? – спросил ее брат. 

- Я просЫпалась, – ответила Саша. 

Женя пришел на почту отправить письмо. 

- Вам заказное? – спросила женщина за стойкой. 

- Да. 

- С уведомлением? 

Женя подумал и сказал. 

- А можно без …мления? 

Папа качал малютку дочку, а она все морщилась и не засыпала.  

А он все качал. 

А она тогда опять морщилась, а потом стала плакать.  

А он все качал. Но ничего не помогало. И дочка стала даже немного подвывать, как волчонок. 

Тогда папа запел песню. 

- Город над вольной Невой. Не вой. 

Дочка замолчала. 

- Город нашей славы трудовой. Не вой. 

Дочка поморщилась еще раз и уснула. 

А когда она выросла – ей очень нравились героические песни. 

- Мы идем к врачу! – гордо сказал Миша. – К носоглоту. 

- К кому?? 

- Ну, он лечит носы и глотки. 

- Ааа…это, который еще и уши лечит? 

- Ну да. Я забыл. Ухоносоглот. 

- Интересное название. А если бы он еще и животы лечил? Как его тогда называть? 

- Ухоносоживоглот! 

МАЛЕНЬКИЕ СКАЗЮЛЕЧКИ-2 

Поругались горлоцапы с гордонюхами. 

- Забирайте свои пэцки и цапуцки и катитесь в свою шпрякомордию.  

Тут пришли вылупуты и вылупились на них. 

- Чего вылупились? – закричали им горлоцапы с гордонюхами. 

- А у вас гнезда на голове. И вороны сидят.  

Посмотрели друг на друга крикуны и давай хохотать. 

- И когда ж они успели? 

А вылупуты говорят: 

- Когда ругаешься, время зря идет и его не видно. Вы проверьте – может вам уже по сто лет. 

Испугались спорщики и давай смотреть в свои календари. Оказалось что по семьдесят. 

Повезло еще. 

* * *  

НЕ ДЕТСКОЕ 

Антон весь день слушает одну и ту же песню. 

- Катится, катится голубой вагон.. 

Пошел, пообедал и опять включает. 

- Катится, катится.. 

Ему говорят: – Пойди, погуляй. 

- Нет настроения. 

И опять: 

- Катится, катится… 

Ему говорят: – Может, порисуешь? 

- Нет настроения. 

И опять: 

- Катится, катится… 

Вот уж вечер наступил. 

- Антон. Иди спать. 

- Сейчас. Послушаю еще раз. 

Включает. Слушает. Вдруг останавливает. 

И говорит, передразнивая, и с большой досадой: 

- Катится, катится… На зопе каракатица. 

МАЛЕНЬКИЕ СКАЗЮЛЕЧКИ 

Опсь и Эгэгэська пошли в лес за грибусяками. 

Эгэгэська шла-щла и зплутякалась. 

- Опасяяяя! – кричит – Еся кто? Эгэгэсь! 

А Опсь хотел крикануть, да в яму – опсь!  

И провалякался весь. 

И думает – Ну вот… 

И стал хохотюкать и подхрюкивать. 

И Эгэгэська его нашла тогда. 

Во как. 

* * * 

Змяк и Черепух пошли воевать Пиндихрюка. 

- Выходи, злобный Пиндихрюк! 

А Пиндихрюк не выходит. 

Оне опять орать. А он опять не выходит. 

Так прокричали Змяк и Черепух двести сорок один раз. 

Почесались и ушли. 

А Пиндихрюк думает: – Ну дураки… 

Почесался и спать лег. 

Какая война может быть, если завтра баня?  

* * * 

Вышел из берлоги червяк, посмотрел на свое копыто 

и понял, что наступила весна и пора линять. 

И что берлога-не сахар, и лучше бы не дурить,  

а махнуть осенью вместе со всеми червяками на юг.  

А тот так и перья все повыпадают. 

* * * 

Жила-была на свете Розовая Змеюшечка. 

Она очень любила куклу Барби и мечтала о том, 

как укусит ее за ногу и Барби распухнет, и никогда больше ее не покинет. 

* * * 

Вышел Змей Горыныч из пещеры и говорит: 

- Это кто на меня тут сказал «Заморыш какнутый»? 

А Илья Муромец выходит с большоооой дубинкой 

- Ну, я сказал. 

А Змей тогда говорит: – Спасибо за критику. 

МЫ ИДЕМ НА ДЕЛО 

Сегодня эта жирная скотина поднялась ни свет ни заря. Хряк. Мой отец. 

- Пашкет! Вставай, нечисть. Сегодня мы идем на дело. 

Пинком под зад. Вода из ковшика сегодня не полилась. Потому что вскочил раньше. 

Сорвалось веселье.  

- Что? 

- Идем сегодня. 

- И что? 

- Давай заначку. 

- Нет у меня никакой заначки. 

- Ты не ври мне. Пензию мы не всю истратили. 

- Не всю? А кто вырвал кубышку? А? Забыл как ты ее вырвал из рук у меня? 

- Я? 

- А кто, Пушкин, что ли? 

- Не помню. 

- Еще бы. Так нажрался потом…еще б ты помнил. 

- Сынок, ты меня не обманываешь? 

- Катись ты, папа… 

- Хорошо. Сегодня идем. Надо одолжить. 

- Я опять? 

- Меня заметят! 

- А меня посадят! 

- Но ты же воин света…джедайское отродье…а? И ты – не сможешь?  

- Знаешь, на что надавить… 

- Иди, иди…собирайся… 

Улица грязная, такая слякоть, еще и снег идет. Следы сразу превращаются в чавкающее 

болото.  

- Махмуд! Дождись… 

Махмуд кивает. Он скупает краденое, подонок. У нас, честных воров. Он знает, что мы сегодня идем. Он понял. 

Воняет рынок, и торговка рыбой воняет мусоропроводом. 

Вот карманчик ее, близко. 

- Почем окунь? 

- Это камбала. 

- Это?? 

- А шо?... 

- А я думал – окунь… 

Рука у нее там, в кармане. Это плохо. 

- А вот и бритоголовые… 

- Где? 

- Да вон же, у ворот, сейчас начнется. 

- Да где ты их видищь? 

- Воон! Руку протяните прямо. 

- Ну? 

- Вот я вам ее разверну немного. Видите теперь? 

- Ёпсель…надо сматываться…Ванька! Иди постой за меня! Тут опять эти… 

Тихо. Спокойно. Не бежать. Калитка. Тротуар. Сейчас она заорет. Вот. Орет. 

Пашкет сделал несколько шагов с ускорением, вписался в толпу и пошел уже спокойно. 

Как визжит!... 

Отец сказал. Отдадим ей. Потом. Возможно даже – на том свете, если не успеем на этом. 

Как это вкусно – соевая колбаса! 

Появилась лапша, пиво, бутылочка осетинского счастья, карта района… 

Скатерть-самобранка. 

Пошел, украл, застелил и ешь-пей. 

- Открываем совещание. 

- За успех. 

- Да. За удачу Робин Гуда. 

- Жирных возьмем сонными. 

- Точно! 

- А ты заметил? Они все время жрут. 

Это папаша сказал, захлебываясь горячей лапшой. 

- Жрут. В каждом окне. Только и делают. 3-4 раза в день. И больше даже. 

- Ага, потом их возят на лечение. От ожирения. Ты понял? Какой наклад государству? 

Олигарх столько не стырит у народа, как эти…жратуны эти… 

- Давай еще за успех! 

- За дело! Мафия бессмертна. 

Опрокинули, закусили. Хорошо. Стало намного лучше. 

- Значь так. На подъезд – не более 50 секунд. 

- Есть, команданте! 

- Выше третьего – не забегать. 

- Яволь, майн фюрер! 

- Вот карта, все номера стоят, со стрелками. Тебе все понятно? 

- Как божий день. 

- Я на стреме, как всегда, с сумкой. Понятно, да? 

- Обижаешь, пахан. 

- И я тебя прошу, сынок. Грязные лампочки не бери. Махмуд за них ничего не даст. 

- Да я всегда только чистые вывинчиваю. 

- Ой не ври. 

- Да, пап! 

- Ой, не ври мне! 

- Ну, ладно, ладно…подумаешь одна на сто. 

- Так вот, и одной – не надо. Время только терять. Понимаешь? Заскочил, вывинтил, 

сдал на базу. Ферштейн? 

- Эйнштейн, папа. Вы у меня никакой не ферштейн, а самый что ни на есть гений воровского дела. 

- То-то, лабух. Учись у отца. 

Сон перед выходом на большую дорогу. Чтобы руки не дрожали. 

Это традиция уже. Нельзя нарушать. Удачи не будет. 

Будильник подпрыгнул. Кот орет. Он ненавидит будильник. 

Сумерки. Сумерки богов. И жирных жратунов. Время крутить лампочки. 

- Батя! 

- А? 

- Проснись. 

- Да я не сплю. Думаю. 

- Я тоже тут подумал. 

- О чем? 

- У меня заявление, отец. 

- Какое еще заявление? Куда, мля?! 

Пахан аж подскочил. 

- Да никуда. Тебе заявление. Я больше на 30-ти процентах не работаю. 

- Ах ты… 

Аж задохнулся родитель. 

- Сынок…ты не прав. 

- А ты прав, да? Одна только нещадная эксплуатация, а платишь – как малому. Половину. Все. Баста. 

- Так на мне же семейные расходы. 

- Какие, в зад, расходы!? Ты что мне тут лапшу вешаешь, а? Ты что, коммуналку платишь? Ну, ты, папа и индюк! 

- Я индюк? Да у меня, может, женщина есть! 

- У тебя!  

- Да. 

- Врешь. И это не семейные расходы. Это другая статья.  

- Сынок. Никогда при мне не говори это слово. 

- Половина. 

- Нет. 

- Тогда одалживать будешь сам. 

- Это жестоко. 

- Жестоко: эксплуатировать детей. 

- Нет. 

- Да. 

- Ладно. Со следующего раза. 

- С этого. 

- Нет. 

- С этого, или пойдешь крутить сам. 

- Ладно. Ты вырос, сынок. Хорошо. Половина, так половина. 

* * * 

Вышли. Похожи на коробейников. Две сумки. Начинаем по схеме. 

Ноги сами бегут, руки винтят. Спорится дело. Жирные, их называют «жильцы», 

даже не замечают ничего, пропускают, ждут у дверей, чтобы дверь не закрылась. 

- Спасибо! Благодарю вас. 

Сумка полнится. Махмуд ждет. Он допоздна сегодня. Сегодня мы придем за своим. 

«Жильцы» (ну что за слово такое!) медленно погружаются во тьму. Казна богатеет. 

Ноги – то гудят, руки ломит. Работа. Осталось 2-3 подъезда пройти, чтобы заполнить вторую сумку. 

- Пашкет! Иди покурим. 

- Нет. Надо доделать. 

- Ну, хрен с тобой. А я курну. 

Замерз батяня груши-то околачивать. Холодное это дело: быть на стреме. 

- Ой, бабушка, стойте! Не закрывайте дверь! 

Старушка остановилась и глянула. Пропустила в подъезд. А что за глаза у нее… 

Необыкновенные какие-то. Будто светятся. Будто видят насквозь. 

Пашкет оторопел и встал. 

Бабуся медленно пошла по ступенькам на второй этаж. 

Пашкет стоял и глядел на лампочку. Чистая. 

Бабуся стала у двере й и роется в кармане. Ключ ищет. 

Тут с Пашкетом случилось нечто автоматическое. Он протянул руку и вывернул лампочку. 

- Ой! – Сказала в темноте старушка. – Это ты, что ли, свет выключил? 

- Я не выключил. Я вывернул. 

- А зачем? 

- Ворую. Продаю потом. Жить-то надо. 

- А… 

Старушка замолчала, обдумывая слова. 

- Так ты, вот что…ты вверни мне обратно-то, а то, ведь, я ключ не воткну в дверь никак. 

Пашкет ввернул. 

От яркого света пошли ослепительные блики и старушка все никак не могла попасть ключом в скважину. 

Пашкет поднялся наверх, взял из ее руки ключ, вставил и повернул два раза. 

Дверь открылась. 

- Вот. Готово. Проходите. 

- Спасибо. 

- А вы меня не боитесь? 

- Нет. 

- А вы сколько раз в день едите? 

- Да когда как…что за вопрос у тебя…то один раз поем, а то два. Больше не тянет. 

- Тогда мне вас бояться нечего. 

Старушка улыбнулась и Пашкет понял, что она не очень-то уяснила себе его слова. 

- Потому что вы меня понимаете… правда? 

- Да… 

Бабуся, кажется, хорошо делала вид, что не боится, и вот только на этих словах она вдруг 

поняла, что Пашкет не придуряется, говорит как есть, и что жизнь его заставляет воровать, а не злоба. 

- Заходи… 

Она открыла перед ним дверь. 

- Я? 

- Ну да, ты. И я – тоже. 

Они зашли в прихожую, и это оказалась маленькая церковь. 

Так старушка устроила себе свое жилище. 

Она подошла к алтарю и зажгла спичками несколько свечей. 

Пашкет обомлел. 

Лики святых, Богородица и сам Христос смотрели на него строго и так ясно, так легко стало ему, что захотелось пойти и ввернуть назад все лампочки. 

- Ага, а жить на что? 

Сказал ему тут же голос разума. 

Но Пашкет его не слышал. 

Он разглядывал иконы, старинные, в золоченых рамах, настоящие реликвии. 

Его внимание остановилось на Богородице и он увидел внизу, справа «1803». 

- Такая старая? 

Он показал старушке на икону. 

Старушка кивнула. 

- Я тебе подарю другую. Эта – семейная ценность. 

Пашкет все глядел и глядел в глаза Богородице. 

- Надо же…как красиво…А вы мне подарите – эту? 

Он показал на небольшую иконку, позади всех, взял ее руками. Она оказалась очень тяжелой. Такой, что рука провалилась вниз, когда он слишком легко стронул ее с места. 

Золото… 

Старушка кашлянула нервно и сказала: – Нет. 

Тут с Пашкетом приключилась истерика. 

С ним такое бывало иногда, ведь родители пили, и бивали его, и орали, все было. 

Оттого и психика его иногда выдавала такие фортеля, что он и сам не ведал – что с ним происходит. 

Глаза его опустились вниз и он, не помня себя, заговорил быстро-быстро: 

- Ага раз значит как себе так золото да старину а как чужому так на тебе боже что нам не гоже хороши жирняки мало мы вам лампочек повыкручивали надо еще вас самих выкрутить с этой жизни насобирали себе по помойкам вот пойду да и возьму с собой эту золотую и ту еще старую тоже возьму а тебя прихлопну старую ведьму да папаша мой поможет мне он тут рядом и ножик у него есть и мешок на голову… 

Пашкет продолжал свой нескончаемый речитатив, не видя ни себя, не старушки, а только плывя в тяжелом облаке, раскачиваясь и не поднимая глаз. 

Старушка сходила на кухню за молотком и встала позади него. 

И вдруг все кончилось! 

Отпустила его напасть, бесы его устали и ушли. 

Он очнулся, хотел привстать и улыбнуться старушке. 

Удар молотком пришелся ровно в сочление височных костей, раздробил их и выплеснул 

наружу мозг. Пашкет упал. 

Он жил еще несколько секунд, слыша как стрекочет на стене телефон,  

это старушка набирает номер, а еще глухой голос отца в подъезде: 

- Пашка! Ты где там? Павлуша…