Уголочек платья
порвался. Лишенный объятий,
рукав приходит в движенье,
когда я бегу,
когда я бесцельно бреду.
Болит от суженья
чайного цвета глаз
от скорости км. в час,
от влажного воздуха,
от того, что дрожь
барабана никак не уймешь
внутри не покрытого уха.
Убегаешь, родная?
беги, беги, одна я
в этом болотном мире,
сорок дней прошло,
в карельских озерах слов
утонула улыбка, а берег потери всё шире.
Не единожды побитый,
спорадически поддатый
я привык ходить небритый,
неумытый, неприбратый.
И противно, и опасно
для здоровья так шататься,
только мне предельно ясно:
я не создан прибираться.
Я могу сорить и пачкать,
чем-то где-то портить что-то,
гадить, жрать, плеваться жвачкой
и косить под идиота.
Это – рок, предназначенье,
цели, смыслы, суть натуры…
Это – новое теченье
гигиены и культуры.
Кто сказал, что нереальны
в туше бражного бомжары
божьих искр гениальных
изверженья и пожары?!
Для чего же мне, поэту,
чья душа – мембрана чувства,
посвящать себя не свету
величайшего искусства,
а метению паркета!..
До чего же мне обрыдло:
пол мести – не для поэта,
а для черни и для быдла!
* * *
Как долг, тоску терплю,
Печаль приемлю тихо,
Судьбы былое лихо
Не хаю во хмелю.
Страстей прошел черед,
Исчерпаны забавы,
Химера шумной славы
К успеху не влечет.
Иных утех душе
Покаянной пристало,
Доселе не пропала –
Не пропадет уже.
Встречать рассвет, рукой
Приветствуя, как дело,
Участливо, умело,
С заботою простой
Подмогой миру быть,
Насколько есть ухватки,
Держать его в порядке
И трудным хлебом жить.
Под вечер уставать,
Смыкать в забвенье веки
И видеть сны, как реки,
Быстры.
С зарей вставать
И не искать предлог,
А шествовать по жизни,
Как по родной Отчизне,
Покуда хватит ног.
Милы мои мечты,
Мои надежды святы,
Светлы мои сонаты,
Стары мои грехи…
* * *
Земную жизнь, как список кораблей,
я прочитал едва до середины
и в сумрачном сплетении аллей
запутался количеством нулей
календарей, что врут, как Насреддины
срединных царств, где властвует сентябрь
и поднебесный серп отрежет половину
от ночи, чей оркестр соловьиный
оглохнет,
вихри нежные крутя.
Напитки – покрепче!
Например – чай!..
Слова – покороче!
Например – Че!..
Любовь к Умберто Эко должна означать
вытатуированная роза
на твоём плече?..
Мысли поглубже!
Например, вот:
Журавли выпускают впереди себя синиц,
чтобы обезопасить свой высокий полёт
и своё положение
среди других птиц.
Книгу – потолще!
Например, в пятьсот страниц.
И признание человечества!
В виде, например, Нобелевской премии.
Но если снова вспомнить тех же синиц,
то не они ли над кукушкиным гнездом
совершали парение?..
И кого там смогло разглядеть
их острое птичье зрение?..
Жизнь – подлиннее?
Ну а тут – рак!
И все твои достиженья не стоят шприца,
который всё равно не уменьшит боли,
и не остановит врачебных врак…
Вспомни, что «Нашествие варваров»
ты не смог досмотреть до конца…
…а выключил телевизор
и сразу увидел в нём
отражение
своего
лица…
Подойди ко мне и всмотрись, дорогая, в меня:
Тот ли я? Я не помню.
За хрустальной горой переливы большого огня.
Пеший странник идёт заоконный.
У него в рюкзаке любимая чашка моя,
На привале достанет её, голубого цвета.
(Потемнеют тут же голубые моря,
Потемнеет в глазах.) Вспомни это.
Как тебе говорил я: «у слёз безымянный цвет,
Назови предмет – и ты получишь значенье...»
Странник выпил море и достал предмет –
И любуется им в увлеченьи.
Это дым, это облако, и страннику нужно гореть,
Но какой в этом смысл, если внутри – море?
Это память моя, испарившаяся на треть,
А на две трети вместившая голубое.
Посмотри внимательно, руки ли – руки мои?
И глаза ли – глаза? Я себя по частям забываю.
........................................................
Утонувшие реки неназванно потекли,
И наполнилась чашка, любимая, голубая…
Человек толстый и тонкий.
Но какое, признаться, дело.
Птица за море летела:
Не долетела только.
Только тонкий, а может, толстый
Ждет ее, не дождется.
Это совсем не просто.
Я открываю книгу –
Что–то на дне колодца
Бьется, но не постигну,
Что.
Толстый и тонкий, что вы
Думали, что вы знали
О тоненькой птичьей крови,
Рисующей в небе знаки.
Но нету на небе птицы,
Которой небезразлично
Что–то совсем не птичье,
Что смотрит со дна страницы.
Если ты помнишь, толстый,
Если ты вспомнишь, тонкий:
Ваши большие слезы
Птичьим крылом негромким
Бережно утирало
Небо большого цвета...
Что–то со дна сияло,
Но не увидеть это.
Толстый и тонкий, где ж вы,
Синим объяты светом,
Нету вас, как и прежде,
Птица молчит об этом,
Птица за морем синем,
Птица жива, а это
Значит, что мы не сгинем.
(Но промолчим об этом!)
