У меня лежат ботинки в царстве золотом,
А рубашка – к небу рукавами.
Я не знаю, где я был и буду я потом.
Знаете ль вы сами?
Вот погонишься за бабочкой и плачешь на бегу,
Что-то страшное в глазах мелькает.
Вот когда-то стану стареньким и рассказать смогу...
Лето умирает.
А сегодня прыг да прыг, да ручкой: чик-чирик.
Ангела я видел за сараем.
Ваш билет, – сказал и улыбнулся проводник.
Где билет? Не знаю.
Положи под язык таблетку – ну что, горчит?
Это всё твоё детство, твой норов, твой скверный нрав.
А ведь помнишь беседку, соседа, что жить учил,
Он пропал в том году, ты знаешь, он был неправ.
Наливал он стакан самогона и пил на вдох.
И с напёрсток тебе оставлял: смотри, сынок:
Ты бы знал эту жизнь, ах, если бы я не сдох,
Я б тебя научил, я б таким поделиться мог.
Во дворе собака скулит, надвигается дождь.
Телевизор показывает всякую дребедень.
Спит в лесу сосед, прорастает цветами ложь.
Там где ноги – ручей, головы вместо – свежий пень.
Эта злая тоска и неверие в хэппи энд.
Недопитый стакан (ты всегда его оставлял).
Пляшет мёртвый сосед. Занимается новый день.
Ты кладешь под язык таблетку. Виски болят.
Скрип полозьев режет стужу,
ночь январская снаружи,
жар струится от камина,
бьют часы тревожно, длинно.
Шепот зеркало туманит,
острый край ладони ранит.
"Вышел немец из тумана,
вынул ножик из кармана..." –
детский смех плеснул и замер.
Страшно. Ночь прижалась к раме.
Отсвет в зеркале багровый.
Блюдце. Свечи. Все готово.
«Ты взяла кольцо у мамы?» –
слышен шепот. Свет упрямый
пробивается под дверью.
Но и он погас. Поверив
в тайну старого гаданья,
замирают в ожиданьи
перед зеркалом девчонки.
«Видишь?» -" Нет, а ты?.." Из тонкой
глубины зеркальной, – легче
самых легких снов, – на свечи
словно глянул кто-то быстро.
«Ой, ты видишь?!...» – Яркой искрой –
промелькнуло, пламя тронув,
раздробив огня корону,
и кольцо в безумном вальсе
заметалось на фаянсе.
В зазеркалье полутемном
тяжело плеснули волны;
шевельнулась занавеска,
маятник качнулся веско,
словно знак подав кому-то;
звякнув, выпала минута,
связь Времен переиначив;
все отчетливей, все ярче
проступает через тени
Иномирье, Иноземье...
«Страшно?» – «Не-а...» И в мгновенье,
подхватив свечу в паденьи, –
прочь из комнаты гадальной
от Мороки зазеркальной, –
засверкали только пятки!...
Рождество. Крещенье. Святки.
До какой-то там до поры
Опустели свадебные дворы.
Отвернулась бабка на лавке:
Будто бы ищет булавку.
Даже собака большая, лохматая
Делает как-то презрительно лапою.
Что не так?
Это просто пустяк.
Мне ли расстраиваться из-за собак?
А настанет, настала пора:
Я ушел из родного двора.
Я иду, оставляя следы,
Мимо радости, мимо беды.
А на лавке старуха плачет:
Не нашла, что искала, значит.
Я не я.
И жизнь не моя.
Опустели чужие края.
Я – наркоман тебя,
я – алкоголик страсти,
я говорю дыханью рая – Здрасьте!
В холмах любви плутал бы до утра,
да ты волнуешься – Пора...
Ко мне, да от меня
твой путь один и тот же...
Уходишь, я тобой любуюсь лёжа,-
Была б всегда,
но слово вора,
что фарт появится нескоро.
Я – наркоман тоски.
Я — алкоголик боли.
Я соусом беды
в тарелке счастья полит.
Сбежал я резво б с этого стола,
но бдит Христос,
когда уснёт Аллах.
Я – на игле любви
поддет, введён и выжат,
я две цитаты из любовных книжек:
«Она была...», – вот первая, за ней
спешит вторая –
«Минуло шесть дней».
Я бывшее твоё
из будущего, – где же?
Прости, но я всегда
там,
под твоей одеждой,
от сердца в волоске
вибрирую в тоске.
Я – наркоман судьбы,
в которой
мы бы – вместе,
Я – алкоголик слов,
синонимов к невесте.
Но дальше только ветер в интересе...
Твоих – Пока!
съезжаются врачи
лечить меня,
лечить,
лечить,
лечить...
Леденеют пальцы. Холод страшно-лютый.
Разве кто заметит – бодро тает снег?..
В бездну обещаний брошены минуты –
В нереально обреченном сне.
Опустивши взгляд, не ждать прямых вопросов:
Некому задать, их некому решить,
Как согреть в ладошке игл блестящих россыпь,
Льду доверить искренность души...
26.12.2006
Напиши мне что-нибудь простое,
Что-нибудь беспечно-голубое:
Голубые птицы на закате,
Голубое ситцевое платье,
Голубое море, словно скатерть,
Голубой качающийся катер,
Голубую лунную дорогу,
Чтоб идти по ней хотелось долго,
Хоть всю жизнь, без горя и без скуки,
Лишь бы не разъединялись руки.
Напиши мне что-нибудь простое
Звёздными аккордами покоя.
Чтоб струились волны светотени
Голубыми гроздьями сирени.
И, часами глядя на картину,
Будто сном забудусь и застыну.
. . . . . . . . . . . .
Но звучит назойливо сквозь стену
Музыка мятежного Шопена.
В застывших каплях ,
схваченных морозом,
играет солнца тающего свет,
и листья на корню увядшей розы
усыпал иней... Огненный букет
багровых ягод сберегла рябина,
последний жёлтый лист дрожит, как флаг.
Над озером тумана пелерина
наметила воздушный саркофаг...
Травы поникли пряди, цвета хаки,
но всё-таки она ещё живёт,
и птичий полонез в осеннем парке
звучит, перебирая чётки нот...
Ветрами лес до косточек обглодан,
по небу бродит стадо зябких туч –
но холодам противится природа
и жадно ловит каждый тёплый луч...
