Сквозь щель в заборе вылез хвост,
Завитый как пружинка.
Но кто же это, вот вопрос:
Собачка или свинка?
Я говорю: "Послушай, хвост,
Ответь-ка на такой вопрос:
Кому ты, хвост, принадлежишь
И почему ты здесь торчишь"?
Но тут исчез хвоста крючок
И появился пятачок.
Пошевелился мокрый круг
И произнёс негромко: «Хрюк».
Был шанс или не был,
но падало небо,
а я не поймала.
Знать сил было мало
для счастья. И мне бы
За ветер схватиться
и – в небо, как птица.
Опять не успела.
Была ли несмелой,
боялась разбиться.
Мечту сделать былью,
взрастила я крылья.
Но там, в поднебесье,
найду ль равновесье?
До чего же небеса
нынче добрые.
Льются птичьи голоса
в песню собраны.
И в душе моей покой...
Солнце золотом,
словно маминой рукой,
гладит голову.
До чего же облака
нынче белые.
Кликнут птицы с высока –
стану смелою.
Мысли в небо отпущу –
станут вешними.
Если снова загрущу,
то – с надеждою.
До чего же небеса
нынче синие.
Загляну весне в глаза –
стану сольною.
Пропою зиме в ответ
рифму вешнюю,
и, вдохнув весенний свет,
стану нежною.
Лодка, а под ней вода.
Мама, мама, я моряк.
Не ходите вы сюда
Просто так.
Не ходите вы ко дну
В чёрных выпуклых глазах.
Я вас лучше окуну –
И назад!
Здесь большая рыба-кит
По весне-зиме
Ходит, что-то говорит.
Но не мне.
Мне не надобно её
Пузырей-речей.
Дует ветер, дождик льёт.
Я – ничей.
Не ходите вы к реке,
Лучше не ходите.
Что нашли вы в моряке?
Уходите.
* * *
Есть что-то такое, что выше всего –
Кто знает, что это такое?..
И надо, пожалуй, уехать в село
И жить в тишине и покое.
Ходить на охоту, стрелять глухаря,
Как в детстве стрелял куропаток...
И свет в своем доме гасить, уходя.
Пора привести все в порядок.
Жениться. И школьным учителем стать.
Столичных гостей сторониться.
И Пушкина, будто впервые, читать,
И плакать над каждой страницей...
* * *
Пройдя круги крушений и разлук,
Мечтаний дерзких и надежд беспечных,
Я к побережью королевских скук
Причалил подлатать корабль увечный.
Здесь сердце не срывается в галоп,
Нет слёз и войн за право обладанья,
Коварных миражей, обманных троп,
Победного восторга и страданья.
Рассвет тишайший тонкого стекла
Сменяет день, скользя, как черепаха,
По плоскостям проверенных лекал
Без огорчений, радости и страха.
Есть выбор, но обычно всё равно,
Цель назначается подолгу, под зевоту,
И достигается бестрепетно, умнО,
Не устремлённая ни к Богу и ни к чёрту.
Пора часов вечерних, холодна,
Имеет привкус, с ностальгией схожий,
И истинность отменного вина,
А ночь не завершает, не итожит,
Название лишь носит, но в ней нет
Отдохновения – ленивая истома,
Пунктирная черта. . . И лунный свет
Вдруг выхватит из тьмы сюжет знакомый.
Есть что угодно, только пожелай,
Но не желается – вот фокус дивно мерзкий!
. . .
Адам не сгоряча покинул рай –
Не вынес пытки скукой королевской.
Когда усталая Деметра,
отправив доченьку в Аид,
дыханье северного ветра
в разлуках наших обвинит,
тогда в соку "Пепин шафранный"
(у этих яблок запах пряный
и распрекрасный внешний вид
на зависть «Боровинке» пёстрой)...
Осенней грусти приступ острый –
вот так «Антоновка» кислит.
Так ностальгически прозрачны
словесных образов ряды,
что на тропе наш троп утрачен,
и дождь смывает все следы...
Вестимо, струи плагиата
и нынче льются, как когда-то,
хотя презрели пышность форм,
хоть содержанье изменили:
в старинном мехе – тонна гнили,
а в новом мехе – шторм реформ.
Для многоопытного глаза –
и листопад, и лес зардел,
и стих – зараза (вот эмфаза,
и ряд заданий поредел).
Но грусть убийственная всё же
(гипербола – индейской рожей,
ведь живы будем, не помрём,
другие сочиним новеллы,
утопим в Лете наши перлы,
а нет бы – плавать кораблём)!
Но Персефону – отпускаем,
там муж соскучился, небось.
Зима давно царит над краем,
где души греются поврозь,
и тяжесть жизненного груза
дороже яблочного вкуса,
когда заждался жанр «живой»,
трепещущий опять чернухой...
Всё общежитие под мухой,
и свежий ветер снеговой.
30.09.1999
