До чего же небеса
нынче добрые.
Льются птичьи голоса
в песню собраны.
И в душе моей покой...
Солнце золотом,
словно маминой рукой,
гладит голову.
До чего же облака
нынче белые.
Кликнут птицы с высока –
стану смелою.
Мысли в небо отпущу –
станут вешними.
Если снова загрущу,
то – с надеждою.
До чего же небеса
нынче синие.
Загляну весне в глаза –
стану сольною.
Пропою зиме в ответ
рифму вешнюю,
и, вдохнув весенний свет,
стану нежною.
Лодка, а под ней вода.
Мама, мама, я моряк.
Не ходите вы сюда
Просто так.
Не ходите вы ко дну
В чёрных выпуклых глазах.
Я вас лучше окуну –
И назад!
Здесь большая рыба-кит
По весне-зиме
Ходит, что-то говорит.
Но не мне.
Мне не надобно её
Пузырей-речей.
Дует ветер, дождик льёт.
Я – ничей.
Не ходите вы к реке,
Лучше не ходите.
Что нашли вы в моряке?
Уходите.
* * *
Есть что-то такое, что выше всего –
Кто знает, что это такое?..
И надо, пожалуй, уехать в село
И жить в тишине и покое.
Ходить на охоту, стрелять глухаря,
Как в детстве стрелял куропаток...
И свет в своем доме гасить, уходя.
Пора привести все в порядок.
Жениться. И школьным учителем стать.
Столичных гостей сторониться.
И Пушкина, будто впервые, читать,
И плакать над каждой страницей...
* * *
Пройдя круги крушений и разлук,
Мечтаний дерзких и надежд беспечных,
Я к побережью королевских скук
Причалил подлатать корабль увечный.
Здесь сердце не срывается в галоп,
Нет слёз и войн за право обладанья,
Коварных миражей, обманных троп,
Победного восторга и страданья.
Рассвет тишайший тонкого стекла
Сменяет день, скользя, как черепаха,
По плоскостям проверенных лекал
Без огорчений, радости и страха.
Есть выбор, но обычно всё равно,
Цель назначается подолгу, под зевоту,
И достигается бестрепетно, умнО,
Не устремлённая ни к Богу и ни к чёрту.
Пора часов вечерних, холодна,
Имеет привкус, с ностальгией схожий,
И истинность отменного вина,
А ночь не завершает, не итожит,
Название лишь носит, но в ней нет
Отдохновения – ленивая истома,
Пунктирная черта. . . И лунный свет
Вдруг выхватит из тьмы сюжет знакомый.
Есть что угодно, только пожелай,
Но не желается – вот фокус дивно мерзкий!
. . .
Адам не сгоряча покинул рай –
Не вынес пытки скукой королевской.
Когда усталая Деметра,
отправив доченьку в Аид,
дыханье северного ветра
в разлуках наших обвинит,
тогда в соку "Пепин шафранный"
(у этих яблок запах пряный
и распрекрасный внешний вид
на зависть «Боровинке» пёстрой)...
Осенней грусти приступ острый –
вот так «Антоновка» кислит.
Так ностальгически прозрачны
словесных образов ряды,
что на тропе наш троп утрачен,
и дождь смывает все следы...
Вестимо, струи плагиата
и нынче льются, как когда-то,
хотя презрели пышность форм,
хоть содержанье изменили:
в старинном мехе – тонна гнили,
а в новом мехе – шторм реформ.
Для многоопытного глаза –
и листопад, и лес зардел,
и стих – зараза (вот эмфаза,
и ряд заданий поредел).
Но грусть убийственная всё же
(гипербола – индейской рожей,
ведь живы будем, не помрём,
другие сочиним новеллы,
утопим в Лете наши перлы,
а нет бы – плавать кораблём)!
Но Персефону – отпускаем,
там муж соскучился, небось.
Зима давно царит над краем,
где души греются поврозь,
и тяжесть жизненного груза
дороже яблочного вкуса,
когда заждался жанр «живой»,
трепещущий опять чернухой...
Всё общежитие под мухой,
и свежий ветер снеговой.
30.09.1999
Ты мать моя, чудовище.
А я случайно мал.
Куда же я попал?
Сокровище несметное
И колыбель во тьме.
Ты раньше снилась мне.
Каретами, машинами
Чужие господа,
Пожалуйте сюда.
Всё золото, всё золото,
Все фунты и рубли –
Грузите в корабли.
Возьмите всё и радуйтесь.
В блаженный тихий час
Вы оставляйте нас.
И парусник и сабельку
Я даже брошу вслед.
И вас на свете нет.
И мать моя, объятая
Последней красотой.
И голос тихий твой.
* * *
«…И, томимый неясной тоской…»
И.М.
…Ночью разбудит его немота,
Будет, томимый неясной причиною,
Глухо мычать, головою мотать,
Музыку слышать, едва различимую...
Выйдет на улицу, капли дождя
Будет глотать, запрокинувши голову,
Сядет к окну – в доме дождь переждать –
Там и уснет он, не чувствуя холода...
Утром уснет, а очнется лишь затемно –
Женщина будет по имени звать его
(Соображать будет сбивчиво, путано),
Тонкие пальцы по свежеоструганной
Дóске дверной будут тихо отстукивать
Только двоим им известный сигнал,
То есть строфу со строкою в начале:
«...Помните — двое, на старом причале?..»
……………………………………………………………………
...Голос умолкнет, и стук прекратится,
Будет слеза к подбородку катиться,
Ночь будет виснуть бездонной воронкою,
И тишина будет рвать перепонки, и...
Бросится плащ и ботинки искать,
Дверь распахнет в город с темными окнами...
Но – на пороге про всё он забудет,
Сядет, одетый, к столу, что-то будет
Долго писать на обрывке листка,
Утром уснет у окна одинокого
С треснувшей дужкой очков у виска…
Сажусь в электричку, в которой двадцать вагонов,
Тюки с пассажирами, тёмные лица,
Вязанье без края и быстрые спицы,
И стон уходящего влево перрона.
Ворчат контролеры. Капризны как дети.
И тени скользят по рукам моим тонким.
Я знаю, я видел: садилась японка
На той остановке. Мы с нею – соседи.
В цветном кимоно она была... Безупречен
Был шёлковый зонтик в фарфоровых пальцах.
Ах, как бы мне с нею хотелось остаться.
В поклоне застыть и остаться навечно.
Все люди уснули. Невинно и робко.
В их лицах восторг и восток. Боже правый.
Их всех на руках выносила японка
Из горящего поезда в синие травы.
Колёс перестук. Не бояться мне ль смерти?
Я клетку грудную раскрою, как зонтик.
Я в свой чемодан вцепляюсь, как в плотик,
А навстречу – японка на велосипеде.
И в поезде реки текут. И бывает,
Что большой океан разливается в сердце.
И надо так мало, чтоб до стона согреться.
А мимо Япония проплывает.
Если слился ты с машиной
И не глядя мчишь вперёд,
Знай, что можешь стать причиной
Новых земляных работ.
