Глухоты его озёрной
То туман, а то тюрьма.
Звуков золотые зёрна:
Не взойти. Сойти с ума.
Или выболтать случайно
Пару рыбьих мелочей.
Ты моей не знаешь тайны,
Я не ведаю твоей.
Плавником едва касаясь,
Руку другу не подав,
Мы уйдём. Войдет босая
Неглубокая вода.
Раздастся ли голос
в огромной, заоблачной выси,
Промчатся ли кони
по улице, полной трамваев,
Мне хочется плакать, как в детстве,
и тихо молиться
От вечного счастья,
что я, словно небо, живая.
Хватает мне музыки, крыльев,
пронзающей боли,
Чтоб каждое утро
сливаться с высоким светилом.
Дай, Господи, счастья,
чтоб сердце в телесной неволе
Ни капли росы,
ни листка, ни цветка не забыло.
В этих юных разломах,когда расползается мгла,
чистый воздух свистит, словно шелк,
словно нежные змеи.
И вонзается в грудь золотая, как прежде, стрела,
и восход закипает, смелея, клубясь, розовея.
Отведи себе время земное на утренний свет,
на восток обернись, все еще до безумья не зная,
что дороги к закату
ни в прошлом, ни в будущем нет.
Что кипящий восход. Что навечно стрела золотая.
Но снова будет певчий свист
И улиц легкая простуда,
И это счастье ниоткуда,
И сердце, сердце, сердце – вниз.
И в чуткой завязи шагов
Такое скроется цветенье -
Почти что светопреставленье,
И, может быть, почти любовь.
Лицо в газете. Криминальные хроники.
Типографский недобрый взгляд.
Крошки, рассыпанные на подоконнике,
Мелкой бедой блестят.
Свет заоконный приходит в движение:
Смещение, интервал.
Это кружение? Нет, это крушение.
Так диктор вчера сказал.
Внизу, во дворе, бьётся голубь свадебный,
Клетку открой: летит.
Меж хлебными крошками рублик найденный,
Как нож, как война, блестит.
Спи во мне болтун и Глоба.
Баю-бай,
несмешной и вздорный Вова…
Засыпай
хамоватенький проныра,
спи, алкаш.
Спи, властитель полумира
и торгаш.
Засыпай привычка, пятясь,
ныть «ню-ню»,
баю-бай, мои семь пятниц,
что на дню.
Спи, бумагозрямаратель,
словоплёт,
спи, схоластик и оратор,
скряга, мот.
Спи, в январской синей стуже
месяц май,
спи во мне забвенья ужас,
засыпай!
Спи – война и спи – засада
и в упор
выстрел с выдохом – Так надо,
командор!
Баю-бай, тоска, сомненья
бытия,
монологи без моленья -
был ли я?
Спи любовь неразделённой,
тьмою – ночь,
спи влюбленным и влюбленной,
сын и дочь.
Спи во мне тоска и зависть,
сплетник, спи.
Спите выпивка и закусь
и пи-пи.
Засыпайте, увлеченья
при свечах,
(не приснись мне только Ксения
Собчак!)
Баю-баю карты... деньги...
два ствола...,
и соседкины коленки,
и сама.
Спите нервы, ссоры, склоки...
Баю-бай,
за стеною ахи-охи,
мяу, лай…
Спи, чириканье на ветке
и вдали,
спите, легшие навеки
в глубь земли.
Эта ночь продлится долго,
если плоть
в стоге вечности иголкой
уколоть.
На Акарачкинском предки мои улеглись,
Да и на Майском немало любимых доныне.
Прямо в березы стекает небесная высь
И оседает росой на веселой малине.
Нет ни намека на страшные байки и грусть –
Только покой сквозь несметные блики оградок.
Господи, всякой душе — отпущение пусть,
Каждому бренному телу пусть сон будет сладок.
То ли накликало облако дождик слепой,
То ли мой дед-рыболов усмехнулся оттуда:
«Малость помокни, ведь дождик на тропке родной
Мочит, но лечит, и дарит надежду на чудо.»
На Акарачкинском предки мои улеглись.
Честнее, проще.
Еще честнее, еще проще.
Изощренней. Изощренней до предела.
Скамейка. Пыль. Моя седая мама.
Какой-то летний день.
С годами в сумке накопилось хлама:
Напёрсток, бюллетень,
Закладка, линза, погнутая пряжка,
Идущие часы,
Кусочек дерева… (Ведь было слово… Плашка.),
Карманные весы.
И женского, совсем уже немного:
Заколка, зеркальце. И всё.
Однажды в нём увидела ты Бога.
И всё.
Твой образ, твоё тихое подобье,
Бегущие как речка в золотой пыли,
Всё материнское, всё твоё вдовье,
Безделицы твои.
Как бы сказать… Мы любим больше малость.
И малости мы так нужны.
Заколка, зеркальце. И что ещё осталось?
Мне снятся сны.
Мне снится, как ты что-то напеваешь,
Как ты читаешь длинное письмо,
Как ты блокнотик голубой листаешь,
Как ты сидишь в кино.
Ты не одна была. Ты встанешь со скамейки,
Ты сумочку возьмёшь.
Ты здесь была. Ты будешь здесь навеки…
Всё это ложь.
Всё изощреннее. Всё – голуби и солнце,
Всё – образ твой, всё – облик детский твой.
Когда уйдёшь ты, что мне остаётся?
Заколка и напёрсток неживой?
Когда уйдёшь ты, сумочку оставив
Бессмысленных и дорогих вещей -
Я всё возьму. И вот она пустая.
И пусто в памяти, и пусто на душе.
И пусто в этом беспощадном свете
Надёжных вымыслов, объятий дорогих.
Разбито зеркало. Играют линзой дети.
И игры памяти. Мне не дано других.
Всё проще.
Видит Бог, всё проще.
И ты сидишь в кино.
И я люблю тебя и вижу я всё больше.
Хоть свет погас давно.
На языке неведомом, незрелом
Рассохшиеся ставни говорят.
Умом я выше их, я вырос телом.
Я мелкий царь лисичек и опят.
Я суп варю. И сыплю соль неслышно.
И осенью растительно живу.
Из этих ставен солнце как-то вышло
И осветило бурую траву.
И дом в себя немыслимо врастает,
Приобретая поздние черты.
Сундук, подсвечник, чашка голубая:
И отовсюду молча смотришь Ты.