Черт бы побрал ноябрь с его атмосферной
неразберихой. Горло саднит нещадно.
Осень – время, когда оголяются нервы
уличной девкой или шутом площадным.
Даже названье звучит как ругательство что ли –
как бы ноябрь, а как бы и впрямь обманули.
Мерно сознанье уходит в подкожные штольни,
гулко гудя, как гудит растревоженный улей.
В пору святых выносить, да вот только проблема –
не выношу уже года как два. Причем на дух.
Комната, бра, потолок, надоевшие стены,
а за окном надоевший не менее лабух –
дождь, что стучит по разбухшим карнизам фанерно,
влажными пальцами, точно на клапаны давит
сердца. Невольно становишься редкостной стервой,
к стеклам прильнув пересохшими, злыми губами.
Вытечь бы кровью из вены в запруженный город
по кровостокам унылых, прокуренных улиц.
Там где-то ты поднимаешь простуженно ворот.
Мы разминулись? Должно быть, опять разминулись.
Я примеряюсь к тебе, как к подарку Пандоры,
след твой неявный давно потеряв в параллелях.
Сразу приходят на ум философские споры
и разговоры о вдовьих холодных постелях,
а не банальное: бабоньки, хочется секса!
Все так живут, отчего же не жить так и мне бы?
Сдавит висок, оглушая пронзительной секстой,
цвета остывшего цинка просевшее небо.
Не находя себя в будущем и настоящем,
осознавая надежду особенной пыткой,
я не вскрываю богами подаренный ящик –
не любопытно мне, веришь? мне не любопытно.
***
Видишь ли, все не так просто. Все просто не так.
Вот я – упрямый подросток с ссадиной возле рта.
Да еще невысокого роста. Словом, нехороша
вовсе. Разве вот только душа… Да что там душа?
Просто отросток с замашками пойманной птицы.
Словом, вот я – нелепый подросток, а вот уже тридцать.
Жизнь уже пройдена где-то до половины,
и возле рта приметой старенья морщины.
Так же, как и тогда, невысокого роста,
нехороша. А что же душа? Короста!
А за душой ни гроша, только память – не больше.
Все, что найдете, – берите, все ваше, но боль же,
Боль мне оставьте, пожалуйста, сделайте милость!
Боль и все то, что не сбудется и что не сбылось.
Что ж вы меня прямо так на корню без ножа?
(сбились дыханье и шаг) Неужели не жаль?
Или за Ахероном неурожай
выдался снова? Долго ль еще до покоса?
Правильно ты мне не верил – в жизни все просто.
Просто дождливо, поскольку опять же ноябрь,
просто за тридцать, но торопиться не надо.
Право, успеется, лучше семь раз отмерьте.
Возраста нет призывного у смерти.
Захочет, придет, захохочет, обнимет, как мать:
«Что, мол, дурашка? Пора и честь знать».
Такая вот штука. А сигаретка-то в пальцах дрожит.
«Хочешь жить, сука? Я знаю, ты хочешь жить!»
Хватит ли духа, губ не сомкнуть печатью?
Будь ты подросток, старуха, а что отвечать-то?
Под козырек и навытяжку, все, мол, там будем,
дайте мне, тетенька, только еще пару буден
с их невозможной тоскливостью вечного круга.
Что-то ведь все-таки было в них, правда, подруга?
Что тебе стоит, тебе ж это просто, поди –
сделай так, чтобы не задаваться вопросами, господи!
***
Горе Пандоре! Как первая заповедь ныне
«Не любопытствуй!» А впрочем, охота была бы.
Все повторится. С чего бы вдруг стать нам иными?
Комната. Бра. Потолок. Надоевший ноябрь.
И какова вероятность, что в это мгновенье
кто-то берет ровно столько кристалликов соли
сколько и я? Такова вероятность везенья
мне поиметь за душой что-нибудь, кроме боли.
Где-то в запасниках вечности будет храниться
То, что мной было. А впрочем, была бы охота.
Выжит подросток с замашками раненой птицы –
Верят в бессмертье фанатики и идиоты.
Пойманным ангелом, видно дела мои плохи,
силюсь добрать все, что к оному дню не успела.
Время меня выбирает по капле, по крохе
всю без остатка до самого донышка тела.
Просто сказался избыточный сенсорный голод.
Я извлекаю из рам твои старые фото,
ты где-то там покоряешь простуженный город –
это твоя каждодневная, злая работа.
Так мы становимся мифами. Мифы стареют
и умирают, как люди, живя вхолостую,
как по накатанным пролежням узкоколеек.
Кажется мне временами, я не существую.
Просто задумчивый кто-то со взором когда-то
даже горящим, а ныне же с глазом подбитым
книгу небрежно листает при свете заката,
книгу, в которой подобием смысла разлита
вся моя жизнь ab ovo usque ad mala.
Просто листает и знаешь, что вовсе обидно?
Взглядом скользит через строчку по диагонали –
не любопытно ему, веришь? не любопытно.