|
|
I
Жил на свете один тракторист,
Устремленный в туманные дали,
Взор его был, как солнце, лучист,
Лик его был смиренно печален.
Золотистые кудри волос
Ниспадали на крепкие плечи.
И на пашне, и в знойный покос
Был он молод, красив и беспечен.
Он творил неземную красу,
С матерком разгоняя магнето,
На стерне и в звенящем лесу
Он всегда оставался поэтом…
Отдыхая под сенью берез,
Он с неистовой яростной мощью
Воспевал свой родной леспромхоз,
Перелески, опушки и рощи.
Он писал про людей от сохи,
Про титанов в посконных рубахах,
Это были такие стихи,
Что не сыщешь теперь в альманахах…
Им гордился родной леспромхоз,
Мужики из окрестных селений
То ли в шутку, а то ли всерьез
Называли его «наш Есенин»…
II
Как-то раз в октябре, на Покров,
Из Парижа проездом в Зарубин,
Знаменитый поэт Сундуков
Выступал в леспромхозовском клубе.
Знаменитый поэт Сундуков
От обрыдлых французских коврижек
Шел в народ с водопадом стихов
И баулом подписанных книжек.
В затаивший дыхание зал,
В томной позе плохого актера,
Сундуков, подвывая, читал
О бескрайних российских просторах…
О тревожных бессонных ночах,
О трагедии русской глубинки,
О лучах, негасимых свечах,
И еще о какой-то Маринке...
Стих его был надменен и строг,
Рифмы гулко катились со сцены,
Сундуков, как языческий бог,
Восставал из классической пены…
Вдруг, по залу прошел шепоток,
Люди стали вертеть головами,
И на сцене языческий бог
Поперхнулся своими лучами...
От стены, освещенной едва,
Бесконечно певуче и чисто
Серебром зазвенели слова –
Это были стихи тракториста...
Наваждение? Морок? Гипноз?
Что случилось с народным поэтом?
Он как будто корнями волос
Ощутил золотые рассветы,
Он как будто умылся росой,
Он как будто испил из колодца,
Как веселый мальчишка босой,
Он бежал за смеющимся солнцем...
Клуб восторженно рукоплескал:
"Это наш деревенский Есенин!!!"
Сундуков потрясенно икал
На пустой леспромхозовской сцене...
III
Золотился октябрьский лист,
За околицей плыли туманы...
На кровати лежал тракторист
От вина заграничного пьяный.
Он дышал, как кирпичный завод,
Разметавши лицо по подушке.
В полумраке светился живот,
И соломенный нос в конопушках…
Громоздилась голгофой кровать
На изогнутых тяжестью ножках,
Сундуков мял руками тетрадь
В замусоленной синей обложке…
«…Этот богом рожденный артист,
Этот грум, поцелованный в слово,
Этот страшный, большой тракторист,
Как он может затмить Сундукова?
В Касабланке, Нью-Йорке, Москве,
В самом дальнем зажопье на свете
Изо всех утюгов обо мне -
Как о первом российском поэте…
Гонорары, цветы, ордена,
Толпы баб молодых и не очень,
Горы сала и реки вина,
И тревожные темные ночи…
Астана, Магадан, Барнаул,
Альманахи, журналы, газеты
И стихов неподъемный баул –
Вся душа и изнанка поэта.
Беспокойная, липкая хмарь,
Образа, гармонисты с рогами,
А еще эта дикая тварь
С голубыми от грязи ногами..."
Сундукова ударила дрожь,
Он воткнул как-то просто и быстро
Подвернувшийся под руку нож
В богатырскую грудь тракториста,
Словно выдернул ноющий зуб,
Вспомнил сцену в заблеванном клубе,
Посмотрел равнодушно на труп,
Взял тетрадь и уехал в Зарубин.
Ночное небо выбелено снегом,
Деревьев изменились очертанья,
И замерли охваченные негой
Чужие необщительные зданья.
Лишь теплый свет фонариков над нами
Не потерял задора и накала,
И каждая снежинка под ногами
Сияние его приумножала.
По тысячам огней неспешным шагом
Мы шли и попадали в ритм круженья
Тяжелых хлопьев над архипелагом
Жилых кварталов в ночь преображенья.
Т. Сергейцеву
Гуляли в садах и на рынках Алжира…
Сны Африки полные теплого света
И темного жара как песня поэта.
Слова его слаще хурмы и инжира,
Сочнее даров безмятежного лета.
А он их бросает на ветер — транжира,
И ждет — из глубин неизвестного мира
Далекое эхо доставит ответы —
Ветвистые тени мелодий восточных,
И краски, что ярче персидских эмалей,
И образов вспышки, как выстрелы точных.
Он смотрит и видит заветные дали,
И падает свет от луны полуночной
С небес на ремни его старых сандалий...
Хмурый февраль где-то пахнет рассадой...
К нам долетают тепла отголоски –
Чудится запах ожившего сада,
Влажной земли и медвяного воска.
Это Таврида – забытое слово,
К нам возвратилось из долгой разлуки.
В снах я туда попадаю и снова
Грею о камни замерзшие руки,
Глажу шершавый хребет Аюдага,
Вижу, как синим безоблачным полднем
Белый Ай-Петри уходит зигзагом
В небо, не зная, что я его помню.
Что ж изменилось? – ты спросишь, сестрица, -
Те же меж нами лежат километры,
Путь перекрыла двойная граница,
Птицам оставив свободу и ветру.
Знаю... и все же не поршни мотора
Нас приближают друг к другу, а память -
Память хранят эти старые горы,
Мы ее тоже не смеем оставить.
Вдыхая дым..., чуть тлеет сигарета.
И на вопрос не нахожу ответа,
Зачем я на земле, и почему
Герасим сволочь утопил Муму.
Зачем читал с рассказом этим книгу?
Зачем не показал старухе фигу
мужик, не отпустив собаку тайно? –
И сделал вывод: в мире не случайно
Я жил, а как вот будет в том,
Куда мы все в конце концов уйдём?
Не находя ответа, и вздыхая,
Я думал, сигареты дым вдыхая.
6 мая 2013
***
Вянет лист. Проходит лето,
Иней серебрится...
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться.
А. К. Толстой
Вот и лето летит под откос,
И листва на ветру опадает,
Утром солнце, но крепнет мороз,
И седеет трава, увядая.
Я как юнкер готова к виску
Поднести вороненое дуло.
Так сложи мне скорее строку
Про весну, что всего лишь уснула.
Сочини мне про то, что листвы
Возвратятся замерзшие души,
Чтоб коснуться живой синевы,
Чтобы зябликов пение слушать,
И восстанут трава и цветы,
Что встречали нас радостно летом,
И ничто в черный зев пустоты
Не уйдет — сочини мне об этом.
Извини – не пишу, замолчала…
Не найду для себя оправданий.
Поздней осени злое начало
Часто располагает к молчанью.
Тьма дождливая лижет окошко,
Ночь ползет по асфальту улиткой,
Мятых листьев последние крошки
Подбирает ноябрь за калиткой.
И представить никак невозможно,
Что за Каспием, за Гиндукушем
Теплый ветер касается кожи,
И гуавы зеленые груши
Спеют возле местечка Варкала,
И листва шелестеть не устала.
Бжи-бжиииг, бжи-бжиииг,
Бжи-бжиииг, бжи-бжиииг.
Поспать ему б немножко…
Парижский дворник рано встал
С метлой встречать рассвет.
Но тут раздался женский крик
Истошный из окошка:
“Вы сбили с ритма весь квартал!
Не стыдно вам, месье?!”
И чудо! С плеч остатки сна
Упали тяжким грузом.
Подвижным стал не по годам
Проснувшийся мужик.
И дворник, быстро осознав
Ответственность француза,
Ответил ей: “Уи, мадам!”
Бжиг-бжиг, бжиг-бжиг, бжиг-бжиг!
День – это синие буквы на белом,
Ночь – это белые буквы на черном.
Птица-печаль на плечо мое села,
Сумерки бледным пером обреченно
Чертят по зеленоватому краю
Неба, и тают прозрачные знаки,
Контуры гаснут и день умирает
Как Одиссей, не достигший Итаки.
Пусть небеса за окном все темнее,
Лампа под шелком горит золотистым,
Свет ее гонит тоску и сомненья,
И на листе нежно-палевом чистом
Я оставляю тебе эти строки,
Алые как облака на востоке.
Мы снова не поехали ни в Крым,
Ни в Кисловодск… куда еще не съездим
За время, что мечтать осталось вместе?
Какие неизвестные миры
Не завоюем под влияньем лени?
Мариенбад, Анталию, Париж…
Какие нас не встретят приключенья? –
Спрошу – в ответ лишь перышком скрипишь,
С улыбкой Будды впав в оцепененье.
Но только оторвешься, как в глазах
Твоих тех дальних мест я вижу тени:
Блестит под солнцем моря бирюза,
Сады изнемогают от цветенья
И над Толедо буйствует гроза.
Страницы: 1... ...40... ...50... ...60... ...70... ...80... 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 ...100... ...110... ...120... ...130... ...140... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850...
|