|
|
Голоса, беспокойство, над башнями дым,
Пелена перед солнцем, снегов серный грим.
Запоздалый гонец всё запомнил, шутя,
На промасленном змее над миром летя.
Донесенья крылаты, конверты легки,
Сургучом в них закляты чужие листки.
Знает он, не читая: то бред и стихи.
Циркуляры, сгорая, закатно ярки.
Ночь предложит активность унять, но не всем.
Вспышки воли живущих не гаснут совсем:
Мотыльки копошатся на ветхой стене,
Астронавты опарышами на Луне.
Бдит привязанный к рее бесстрастный пилот.
Лишь крушение змея ход сна оборвёт.
А пока что небесный беглец невидим,
Несуществен и молод для облачных льдин.
Игорь Царев
Линии жизни пересекая, ларьков обходя паршу,
Призрак Иосифа бродит любимым островом...
Жизнь приходит, проходит, уходит, -
большенога, боса словно хоббит,
да еще и с собою уносит
что-то нужное, вот и Иосиф
уже призраком стал, -не с усами,
а другой, ну да знаете сами...
И уже не форштевнем волну
ты взрезаешь, а смотришь в корму...
На Васильевском пена от пива,
а хотели чтоб было красиво.
Говорят, что небожители не будут
Нисходить с благоухающих планет,
Ведь в моих односельчанах не пробудят
Уважение их руки без монет,
И пространство рассекают на ваханах,
Недоступные, сокрытые от глаз.
Пассажиры демонических виманов,
Камнеликие, приходят, не спросясь.
Тощий Раху грязных слов ещё подбросит
Эпидемию, неведомую вам.
То ли радио козлов хвалу возносит
Толерантности к капустным головам.
Работяга у экрана по привычке
Вечерком присядет тамаса хлебнуть;
И с волос призывно крашеной певички
Стая бхутов сиганет ему на грудь.
Вот и всё, жестянка смятая иллюзий
Прокатилась по ступеням прошлых лет.
Сколько можно сохранять земные узы
Не дающим вразумительный ответ.
И от самой Навадвипы к Новодвинску
Пламенеющей лавине перетечь.
Если Калки-Аватара разразиться,
На плечах гнилую тыкву не сберечь.
Все постройки, как со скатертью посуда,
Улетят в первопричинный океан.
Но орбиты сохраняются покуда,
Кто-то сводит, как мосты, бредовый план,
Зависая пожизненно в майи сетях,
Разберет свои записи годы спустя,
О распавшихся радужных замках грустя,
Сухарями своей аханкары хрустя.
Всё это я, кармит беспечный,
Не помнивший о жизни вечной
В коровьей шкуре, с соком млечным
Или в одежде человечьей.
Уснув преступно на работе,
Я шёл по лесу в жёлтом дхоти.
Вершины мантрами шумели…
И тигры броситься не смели.
Мощеный двор, колодец, пес, цикады...
Трава и повилика... Всё старо...
И голубь в чистом небе над оградой
Парит беззвучно, легче, чем перо.
Гудит медово шмель у веток вишни,
Кричит коза – отсюда не видна,
И струны из далёка – еле слышно,
На ноточку смелей, чем тишина.
Дорога опустела, пыль осела,
Белёсая сиеста, жизни – нет.
И кажется, что крылья шали белой,
Едва ли не белей, чем солнца свет.
Я трогаю рукой сухие стены,
В колодце окликаю тяжесть дна...
Я в этой неустроенной вселенной
Чуть больше одинока, чем одна.
Как прекрасно оно, постоянство веселья и грязи!
Из безбрежного сумрака выхода, кажется, нет.
Не пылают цветы на потрескавшемся диабазе,
Не спешит в магазин захлебнувшийся водкой поэт.
Переполненный влагою воздух, густой и тягучий,
Разливаясь по Невскому, плавно течет за Финбан,
Над Васильевским зреет огромная черная туча,
И ползет с Петроградки на Стрелку холодный туман.
Очевидцы потопа теряют последние силы,
Из распахнутых окон летит аромат огурцов,
Рыжеусые дворники роют повсюду могилы
Для уткнувшихся в низкое небо живых мертвецов.
Вздрогнет вдруг Петропавловка, ангел на шпиле качнется,
Из-под мраморных досок послышится ропот царей,
Встанет страшный шемякинский Петр, тяжело отряхнется
И пойдет на Дворцовую палкой гонять голубей…
Чёрная река
Выше облаков
Дышит в берегах
Вековечных льдов.
Чем же та река
В блёстках огоньков
Держит моряка
С силою оков?
Из сарыни был
Вытолкнут под смех,
Вдохновенно плыл
С верою в успех.
А вокруг тростник,
Рослый, как бамбук,
Вдруг – далёкий крик
Или странный стук.
Можно книгу дней
Вспять перелистать:
Топь, трава на ней -
Некуда пристать.
Новый мир предстал:
Старая земля.
Падал здесь Тантал,
Глине след даря.
Над безводьем пух
В сушащих ветрах.
Быстро росный дух
Тает в черепках.
Частично замусорив площадь балкона,
Осыпались листья оранжевой масти,
И тополь отныне лишен балахона,
И крона кленовая неба не застит.
А в небе летают лишь божьи коровки,
Которых соседка сегодня травила,
Да дождик нелепый и даже неловкий
Неровно стучит по карнизам унылым!
Огромных пустынных домов каравеллы
Заброшены штормом в раскисшую глину,
И кранов костлявые мачты и стрелы
Флажками краснеют, как гроздья рябины...
Грустить я совсем не желаю, а то ведь
Преломятся мысли в неправильной призме –
Я буду стирать, убирать, и готовить,
И в серое небо смотреть с оптимизмом!
Как славно, что кризисы косят и кризы,
И хочется верить с надеждой, что где-то
Под грохот осенних дождей по карнизам
Сживают поэты поэтов со света!
Небеса надо мной, голубеют как лён.
Листопад кружит листья осенние.
Я – с тобой. И янтарный клён,
нам читает стихи Есенина.
На вислых губах солонеет засохшая пена,
Копытами, сбитыми в хлам, шевеля с неохотой,
Трусит Росинант по исхоженным тропам Вселенной,
Неся на себе погруженного в сон Дон-Кихота.
Слегка поотстав, как любому ослу подобает,
С мешком на боку и с копьем на другом для баланса,
Ушастый и серый без имени мелко шагает,
Везя за хозяином глухо поющего Пансу.
Унылый пейзаж, припорошенный тленом и пылью –
Нельзя различить по приметам ни годы, ни страны,
Но если взметнутся над плоскостью чьи-нибудь крылья,
Идальго проснется и снова убьёт Великана.
Белых облаков плывут стада,
дышет поле запахом навоза
мне в лицо, не ведая стыда.
В этом и поэзия, и проза.
Я иду, с собою прихватив
купленный рулон в универмаге,
прямо в поле утолить позыв -
время след оставить на бумаге.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...110... ...120... ...130... ...140... 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 ...160... ...170... ...180... ...190... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850...
|