Arifis - электронный арт-журнал

, Прихоть. 

Повесть. 

Б.Д. Сподынюк. 

Когда мне исполнилось тридцать три года и, как говорили мои друзья, собравшиеся за одним столом на моём дне рождения, – возраст Иисуса Христа, поверьте мне, я не возомнил себя Богом. Но на следующий день, когда я убирал в своей квартире следы бурного гуляния, пустые бутылки, женские шпильки и ещё много разных предметов, которые подвыпившая публика, участвующая в этом ежегодном празднике, теряла или забывала по причине, слегка, пьяного состояния и приступив к мытью горы грязной посуды, я задумался. 

Мне кажется, что только женщины смогут меня понять потому, что в основном, только они содержат дом в порядке и посуду в чистоте, чего не всегда скажешь о нашем брате, мужиках. 

Грязной посуды было много, но вода была комфортной температуры, руки у меня нагрелись и горячая кровь начала поступать в мои, затуманенные алкоголем, мозги, что притупило признаки похмелья и настроило мои мозги на мыслительную волну. 

Да, – думал я, – тридцать три года это вам не комар чихнул, многие люди в этом возрасте уже достигают положения в обществе, славы и известности. Взять хотя бы Пушкина, Лермонтова, Есенина. 

Тут память подкинула мне ещё один пример о том, что в восемнадцать лет Фрунзе командовал армией, но поскольку я не помнил чем же, точно, и когда, точно, командовал Фрунзе, я этот пример отверг. 

Теплая вода продолжала согревать мои руки и тарелочка за тарелочкой, вымытыми отправлялись в сушку. Точно так же, мои мысли, оставив тему героев и гениев, переключились на себя, самого любимого. 

Ну а что, – думал я, – я не стал командармом и гением, не достиг известности, но все-таки я же достиг чего-то за эти тридцать три года. Я, с грехом пополам, окончил восемь классов средней школы, невзирая на высокий конкурс, поступил в престижный, в то время, автомобильно-дорожный техникум, который и окончил с красным дипломом. Затем, я отслужил три года в Армии и сразу после дембеля поступил в Политехнический институт. В Одессе было два высших учебных заведения, о которых одесситы говорили, что самого умного сына нужно направлять учиться в Политехнический институт, а самую красивую дочь в институт народного хозяйства. Но в институте мне приходилось учиться вечерне, так как я успел жениться. Прожив с первой женой около десяти лет и поняв, что наше совместное проживание является ошибкой, мы договорились расстаться и остались друзьями. Что было большой редкостью. 

Поэтому, сейчас, уборкой квартиры, которая досталась мне по наследству после смерти моих родителей, и мойкой посуды занимался я сам. Уже, более трёх лет я был холостяком и завидным женихом, так как имел очень хорошую квартиру, состоящую из двух комнат, большой кухни-столовой и ванной комнаты совмещённой с туалетом, и просторной прихожей в которой разместился огромный стенной шкаф. В этот шкаф можно было поместить что угодно. Можете себе, только, представить какое количество женщин хотело стать хозяйками этой квартиры и спать со мной в качестве моей жены. Но хочу сразу оговорить, что не только квартира привлекала этих дочерей праматери Евы, я, тоже, являлся целью их вожделений. 

Представьте себе высокого, без пяти сантиметров два метра, широкоплечего, с классической фигурой брюнета со слегка вьющимися крупными кольцами волосами, красиво падающими на его плечи, с высоким лбом, серо-стальными глазами. На лице его была черная эспаньолка, подчёркивающая его чувственные губы и белоснежные ровные зубы. Нос был прямой, несколько крупноватый. У него были длинные ноги и узкий таз. Походка у него была легкая. Одевался он, несколько, консервативно, но с большим вкусом. 

Вот так, глядя на себя в зеркало, в третьем лице я постарался себя описать. Может, где-то что-то и преувеличил, может, кое-что и приукрасил, но, в основном, описание соответствует оригиналу. Моё имя Станислав Дмитриевич, друзья и знакомые меня зовут Стас. Я работаю Главным инженером авто предприятия. По характеру человек я общительный, люблю друзей, охоту и рыбалку. Друзей у меня было очень много, но сейчас, по мере того, как они женились, их жёны, под разными предлогами, старались, чтобы они поменьше встречались со мной. Я хорошо понимал их и не обижался. Если мой друг, до женитьбы, не вылезавший из моей квартиры и водивший туда свою будущую жену и, ещё, кучу других женщин, вдруг, переставал ко мне заходить, а при случайной встрече отводил глаза и нёс какую-то околесицу, в ответ на вопрос, почему он не заходит, мне становилось всё ясно. Его жена, памятуя о том количестве женщин бывавших в моём доме, запрещает ему эти посещения. Но раз в году, на мой день рождения они собирались все, и жёны моих друзей каждый раз видя меня с новой женщиной, ещё больше усиливали запреты на посещение меня. Их благоверные, во избежание лишних скандалов, втихаря, все-таки забегали ко мне. И я уважал их за это. 

Вот такие мысли проносились в моей голове пока я мыл посуду. Но последняя тарелка вымыта и установлена в сушку. Я вытер их посудным полотенцем и, подойдя к окнам распахнул их. В комнату ворвался ещё холодный, но уже пахнущий весной, свежий воздух. 

Я, с удовольствием, подставил лицо этому прохладному свежему воздуху и смотрел на расположенный напротив моих окон скверик. Было начало марта, и почки на деревьях уже набухли и ждали первого солнечного тепла, чтобы, лопнув, выпустить на волю нежные, светло-зеленые, ещё липкие молоденькие листочки. А вслед за ними на фруктовых деревьях, абрикосах, яблонях, вишнях появятся сперва бутоны, а потом развернувшись в белые, бело-розовые, а на персиках сиреневые цветы превратят крону дерева в один большой, состоящий из тысячи маленьких, цветок. И возле каждого дерева будет слышаться равномерный гул несметных полчищ пчел, собирающих нектар с цветков, попутно, опыляя их. 

Когда я нарисовал в своём воображении эту картинку, меня непреодолимо потянуло съездить на дачу.  

Последняя моя пассия с которой я был на моём дне рождения, делала всё возможное чтобы остаться на ночь у меня, но не увидев в моих глазах энтузиазма от такого ближайшего будущего, вспылила, сказала что я чурбан бесчувственный, оделась в гневе и когда я ей открыл входную дверь, попыталась хлопнуть ней и хлопнула бы, если бы я дверь не придержал. Тогда, зло фыркнув, она прогромыхала высокими каблуками по лестнице, и отвела душу хлопнув дверью подъезда. Хорошо, что через эту дверь ходили только жители второго этажа нашего дома, на первом были офисные помещения в которых, в такое позднее время, никого, кроме охранников, не было. 

Проветрив хорошо квартиру, я закрыл окна, оделся и пошёл в гараж, в котором стоял автомобиль УАЗ Хантер. Я всю жизнь мечтал иметь такой автомобиль, и когда мне удалось его купить, я был, абсолютно, счастлив. Сам я, по профессии, автомобилист. И я холил и лелеял этот автомобиль, тюнинговал его всяческими прибамбасами, которые только мог купить на автомобильных рынках. За прыгучесть и бодливость этот автомобиль получил кличку «Бяша» и оправдывал её при каждом выезде. Но когда я с друзьями выезжал на нём на охоту, равных ему, по проходимости, не было, любые буераки и прочее бездорожье было нам с Бяшей по плечу. В очередной раз, проводя тюнинг, я снял мосты, которыми он был укомплектован при продаже и, поставил на него мосты для армейских машин, с колёсными редукторами. От этой замены машина стала, ещё, более проходима и на трассе бежала, свободно, со скоростью сто километров в час без всякой вибрации. Но из-за короткой колёсной базы, заложенной при конструировании этого автомобиля, бодливость его не исчезла. И при езде по пересечённой местности, либо по полю, в погоне за подраненным зверем, в Бяшке не поспишь. 

Выехав из гаража и прогрев двигатель Бяшки, я стартанул на дачу. Дача моя располагалась в районе Хаджибеевского лимана, практически, на самом его берегу. Мне удалось её построить, как бы между прочим, не особо напрягаясь и, получился неплохой особнячок, размерами шесть на девять метров с гаражом на три машины и подвалом, а так же, под ломанной крышей получился зал, площадью около тридцати квадратов, в котором я установил бильярд, на котором играл, когда находился на даче. Находилось всё это хозяйство ровно в сорока пяти километрах от моей городской квартиры.  

Мотор Бяшки ровно жужжал, и он поглощал километр за километром как голодный пёс котлетки. Температура за бортом была около семи градусов по Цельсию, печку я, ещё, не отключил и в машине была комфортная температура. Я, уже, подъезжал к Ильинке и, вдруг, увидел стоящий на обочине «Мерседес» черного цвета и машущую руками и требующую остановиться, молодую особу. Я сбросил газ и прирулил к корме «Мерседеса», выйдя из машины, я поёжился. Ветер был северный и довольно неприятный. 

Молодая особа была, уже, фиолетовой от холода, так как на ней была надета короткая кожаная курточка, под которой был свитерок на рыбьем меху с большим декольте, и как подсказал мне намётанный глаз, лифчика на ней не было. От холода соски её довольно больших грудей торчали как дула пистолетов. Свитерок, как диктовала последняя мода, был коротеньким и открывал плоский животик в пупке которого был золотой пирсинг в виде колечка. Тёмно-синие джинсы, так же, были с мелкой посадкой и открывали взгляду абсолютно голую поясницу. На ногах у этой особы были обуты лодочки на низком каблучке. Её сотрясала дрожь. 

Оценив ситуацию одним взглядом, я схватил особу за руку и потащил её к Бяшке. Она, даже, не сопротивлялась. Усадив её на сидение, рядом с водительским, я запустил двигатель Бяшки и включил горячий обдув, направив горячий воздух на особу. И тут я вспомнил, что при выходе из дома залил в термос горячего чая с лимоном, так как знал, что на даче отопление отключено и чтобы не продрогнуть, горячий чай будет как находка. Я залез в задний дверной карман Бяши и достал термос. Налил полную крышку термоса, я подал её особе.  

Это горячий чай, – сказал я, – пейте маленькими глоточками, чтобы не обжечься. 

Вам это, сейчас, особенно необходимо. 

С-с-пас-с-ибо, – произнесла особа, стуча зубами о край металлической крышки термоса. 

Затем я перелез на заднее сидение, перегнулся через спинку заднего сидения, открыл свой охотничий рюкзак, который, всегда, лежал в багажном отсеке Бяшки. Пошарив в рюкзаке, достал тёплую охотничью куртку, которую постоянно возил с собой, как запасную. Потряс её, чтобы выгнать из неё холодный воздух укутал особу в неё.  

Бяшка сытно урчал на малых оборотах, печка дула тёплый воздух на максимальных оборотах и в машине становилось очень тепло. Зубы особы перестали стучать, чай она допивала. Ни слова не говоря, я долил ей ещё чая. 

Пока она пила я, не пряча взглядов, откровенно рассматривал её. Сказать, что она красавица я не мог, у неё была округлая мордашка, маленький носик, натуральные рыжие и довольно густые волосы, росшие как не попадя и, по-видимому, не слушавшиеся расчёски. Но, зато, у неё были огромные, изумрудного цвета глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, над которыми тонкими ниточками удивленно росли брови. Губы у неё были припухлыми и ярко красными. Складывала она губы так, что создавалось впечатление, будто она хочет кого-то чмокнуть, либо на кого-то обижена. Зубки у неё были ровные, белоснежные и красивые. Шея довольно длинная и кожа не ней, очень, нежная, напоминающая бархат при прикосновении. Я это почувствовал когда укутывал её шею воротником куртки. Грудь, где-то, полного третьего размера, но высокая и судя по напряжению ткани свитерка, упругая. Талия у неё, насколько я успел рассмотреть, тонкая. Больше о её фигуре и ногах сказать не могу, так как она сидела в машине, а когда я её тащил в машину мне некогда было рассматривать её ноги и то место, откуда они растут. 

Так вот, повторюсь, я бы никогда не назвал её красавицей, но какая-то волна обаяния, сексуальная притягательность исходила от неё. А когда, выпив вторую порцию чая, она протянула мне крышку термоса и улыбнулась, в Бяшке словно световая граната взорвалась. Её улыбка была ослепительна, красные губы приоткрылись, и я почувствовал непреодолимое желание впиться поцелуем в эти припухлые губы. Я, аж, затряс головой как от наваждения. 

– Спасибо Вам, – сказала она низким обволакивающим голосом, – я чуть-чуть оттаяла. Вы мой спаситель. Мой мерин сломался около двух часов назад, за это время проехало две машины. Автобус, водитель которого попытался мне помочь, но, открыв капот мерина, отказался от своего намерения. Был ещё самосвал «КаМАЗ», за рулём которого был совсем молоденький водитель, который, так же, ничем не смог помочь. 

Я села в машину, которая остыла очень быстро, и начала серьёзно замерзать. Даже не знаю, чтобы со мной было, если бы не вы. Вас ко мне бог послал. 

– Ещё неизвестно, – пробурчал я, – кому кого бог послал. 

– Вы что-то сказали? – спросила она, разворачиваясь ко мне. 

– А что с мерином произошло? – сделав вид, что не слышал её вопроса, спросил я, – машины такого класса обычно не ломаются. Это вам не ведро с болтами в виде отечественного Москвича, это Мерседес-Бенц. Одна из самых престижных машин в Европе. 

– Я тоже так думала, – со смехом ответила она, – собралась съездить в гости к своей однокашнице по институту в Севериновку. Она там у своих родителей и, застряла тут. 

Может быть, вы сможете мне помочь. Я вижу, у вас в машине всё есть, и чувствую, что вы разбираетесь в предмете. 

Было видно, что она согрелась, щеки её порозовели, в глазах появился блеск. Она заинтересовано крутилась на сидении, осматривая салон Бяшки. Я переключил работу печки на малые обороты, в салоне становилось жарко, пришлось открыть жалюзи и довести температуру охлаждающей жидкости до шестидесяти градусов по Цельсию. 

– Да, вы правы, – сказал я, – я, действительно, автомобилист, работаю в авто транспортном предприятии, но к сожалению, у нас, так же, нет Мерседесов. Но, если исходить из постулата, что у всех автомобилей одинаков принцип их работы, я попробую возродить ваше авто, если поломка не требует запасных частей. Дайте мне ключи и оставайтесь в машине.  

Я вышел из Бяши, взял ящик с инструментами в багажном отделении и, открыв капот, внимательно осмотрел двигатель Мерседеса. Внешне всё было в порядке, и я понял, как говорил Козьма Прутков, что мне придётся «зрить» в корень. В таких случаях я вспоминаю одного преподавателя техникума, который говорил, что, даже, ночной горшок обязан работать, если в него подать смесь топлива с воздухом и искру. Я достал прибор, который, обязательно, вожу с собой в ящике с инструментами и, проверил подачу напряжения на катушку зажигания. Напряжение было. Затем я снял шланг подачи топлива и включил зажигание. Топливо не подавалось. В двигателях, система питания которых инжекторная, бензонасос устанавливается в бензиновом баке либо над или под ним и при включённом зажигании начинает подавать бензин в напорную емкость, создавая в ней давление около пяти атмосфер, откуда бензин подаётся к инжекторам цилиндров двигателя. Поскольку, при включённом зажигании бензонасос не работал, значит, поломка в нём, либо сгорел предохранитель электропитания бензонасоса. Дальше, уже было проще. Открыв коробку предохранителей, я достал сгоревший предохранитель и, поскольку, запасного не было, на его место засунул обыкновенную канцелярскую скрепку, которая неизвестно как попала в мой ящик с инструментом. Включив зажигание, услышал, как зажужжал бензонасос, затем включил стартер, и двигатель мерина довольно заурчал.  

Юная особа вылетела из Бяшки и завизжала от восторга. Я попросил её вернуться в машину и дать возможность прогреться двигателю. Она, как маленькая послушная девочка, вернулась в машину, а я собрал инструмент в ящик, положил последний в багажное отделение. Затем я залез в Мерседес, несколько раз прогазовал двигатель, убедился, что в салоне мерина тепло я заглушил Мерседес. 

– Что вы сделали? – вылетая из Бяшки, с ужасом, завопила молодая особа, – а вдруг он не заведётся? 

– Заведётся, и будет заводится, но я вас прошу заехать на сервисную станцию чтобы в вашу машину установили мерседесовский калиброванный предохранитель вместо сгоревшего. Я, на его место, вставил канцелярскую скрепку. Доехать до дома либо на СТО вы сможете, но ездит на скрепке нельзя, – со смехом сказал я, вручая ей сгоревший предохранитель. 

– К подруге я уже не поеду, – сказала она, кутаясь в мою куртку, – поеду домой. Какая я, всё-таки, невезучая. 

– Ну что вы, – убеждённо сказал я, – вы, очень, везучая. Я, честно говоря, не планировал ехать на дачу. Меня осенило это желание внезапно, как будто кто-то меня пнул пониже спины. И вы не замёрзли, и машину вам починили. Сейчас вы приедете домой, заберётесь в горячую ванну и спустя двадцать минут забудете это происшествие, как будто его никогда и не было. Я тоже, уже, на дачу не поеду. Погода испортилась, похолодало да и кушать сильно хочется. До свидания, будьте здоровы. 

Я повернулся и пошёл к Бяшке. 

– Постойте, подождите! – спохватилась она, – давайте хоть познакомимся, у меня оттого, что я перемёрзла всё вылетело из головы. 

Я подошёл к ней и, протянув руку, представился: «Станислав Дмитриевич, можно просто Стас». 

Она подала мне руку и сделала книксен: «Инга Олеговна, можно просто Инга». 

– Очень приятно, – промурлыкал я и добавил, – вы Инга, езжайте за мной, мы сейчас доедем до ближайшего перекрёстка, там развернёмся и направимся в город. Я понимаю, что в скорости мой Бяша уступит вашему мерину, поэтому не обгоняйте, держитесь за мной как на верёвочке. Вы где живёте?  

– На Французском бульваре, напротив университета.  

– Очень хорошо, – заметил я, глянув на часы, – за час доберёмся, плюс десять минут до моего дома, плюс час на приготовление хоть какой-нибудь еды. Два часа десять минут я ещё выдержу. Вперёд! 

Инга села в машину, завела её с пол оборота и вопросительно посмотрела на меня. 

Я махнул ей рукой, сел в Бяшку и вырулил на трассу, в зеркало заднего вида я увидел, как мерин вырулил вслед за мной и пристроился в кильватере. Развернувшись на ближайшем перекрёстке, мы остановились через час на Французском бульваре недалеко от университета. 

Инга вышла из машины и подошла ко мне. 

– Стас, вы, просто, волшебник, никогда, ещё, моя машина так хорошо не работала, как после вашего ремонта, – сказала она своим обволакивающим голосом,- я поняла, что вы сейчас живёте один, и в благодарность за вашу помощь я вас приглашаю к себе в гости на обед. 

– Вы меня смущаете и ставите в неудобное положение, – довольно замурлыкал я, – вы же, наверное, живёте не сами. Как к появлению здорового и прожорливого мужика отнесутся ваши родные. 

– Ко всем вашим достоинствам вы ещё и прожорливы, – кокетливо ответила Инга, – моя мама будет от вас в полном восторге. Она, очень, любит людей, которые хорошо и много кушают. 

– Ну, берегитесь, – зловеще подыграл я ей, – вы сами этого захотели. Говорите, куда ехать? 

– Я сейчас вас объеду и буду показывать дорогу, а вы держитесь как будто вас привязали верёвочкой. 

– Слушаю и повинуюсь, – сказал я, – сделаем, как приказала юная леди. 

Инга пропустила встречные машины и, объехав меня, поехала дальше по Французскому бульвару. Проехав метров триста, она показала правый поворот и когда ворота открылись автоматически, заехала во двор перед огромным двухэтажным особняком. Пока я подъезжал к воротам, они начали закрываться и чуть не придавили Бяшку с боков. В последний момент сработало электронное устройство и ворота перестали закрываться. Бяшка протиснулся в оставшуюся щель, я даже почувствовал, как он сжал плечи. 

Когда я вышел из машины и посмотрел на этот особнячок, внутренний голос прошептал мне: «Ты что Стас сказился. Куда тебя черти занесли. Быстренько придумай что-нибудь и вали отсюда пока трамваи ходят». 

Но было поздно. За руку меня держала Инга и тянула к входным дверям. На ней была моя охотничья куртка, вся в пятнах крови, в каких то грязных полосах. Волосы на моей голове встал дыбом. От переизбытка сегодняшних событий, вчерашнего похмелья и голода я потерял дар речи и все время хотел сказать Инге чтобы она сняла мою куртку, но вместо внятной речи из моего рта вылетали звуки, которые издаёт курица, когда она несёт яйца. 

Пройдя через дверной тамбур, мы попали в большую прихожую, в которой по центру была красивая дубовая лестница, ведущая на второй этаж. Так же из прихожей по обеим сторонам от лестницы были две двери, по-видимому, через них можно было попасть в помещения первого этажа. Сразу за дверным тамбуром был огромный шкаф для верхней одежды, в который можно было повесить, минимум, пятьдесят пальто.  

Чисто автоматически, подойдя к шкафу Инга сняла мою куртку и собралась повесить её в шкаф, но я перехватил у неё куртку и свернув её наружу подкладкой сказал, что выйду и кину её в машину. Она наморщила свой гладенький лобик, затем посмотрела на сверкающий паркет прихожей, согласилась. Я вышел из дома и, швырнув куртку на заднее сидение Бяши, вернулся в дом. Инга ждала меня около шкафа, она сняла свою кожаную курточку и, держала её в руках, оставшись в легком свитерочке на рыбьем меху. 

Сейчас я мог видеть, что у неё длинные и стройные ноги с маленькими ступнями, рост её был около ста семидесяти сантиметров, очень тонкая талия и подтянутая прекрасной формы попка. На первый взгляд, у неё были классические пропорции, – девяносто, шестьдесят, девяносто. Чуть позже я узнал, что последний параметр был несколько больше, что меня, отнюдь, не огорчило.  

Увидев, что я откровенно её рассматриваю, она не смутилась, а вызывающе подняла голову и подошла ко мне. Затем, с полуулыбкой на лице, она расстегнула змейку на моей куртке и сняла её с меня, прижавшись на мгновение своей упругой грудью ко мне. Меня от этого прикосновения как током шибануло, она это почувствовала и ослепительно улыбнувшись, повесила наши куртки на плечики в чреве этого огромного шкафа. Затем взяла меня под руки, и мы поднялись на второй этаж и прошли через красивые дубовые двери в холл. В стене противоположной входной двери было огромное окно, дававшее много света, на нём были красивые шторы, висевшие в верхней части окна волнами, боковые же полотна штор были присобраны на уровне подоконника и фиксировались бронзовыми цепями, которые защёлкивались на бронзовых медальонах выполненных в виде львиных голов. Правую стену холла украшал мягкий уголок, который начинался у входной двери и тянулся почти до самого окна. Перед уголком был столик на колёсиках, на котором стояло несколько бутылок и хрустальных графинов с напитками. На левой стене, напротив мягкого уголка, был установлен огромный плоский телевизор. Под ним был шкафчик или большая тумбочка, в которой были диски с музыкой и фильмами. В углах у этой стены стояли красивые керамические вазы с рисунками в стиле японских мотивов. На стене, над мягким уголком было несколько картин живописцев, расположенных в шахматном порядке. На полу, выполненном из дубового паркета и сверкавшего как новенький автомобиль, лежал ковер размером четыре на четыре метра, с яркими рисунками, выполненными на тёмно-кофейном фоне. 

Инга подвела меня к мягкому уголку и попросила присесть пока она переоденется и РАСПОРЯДИТСЯ насчёт обеда. Я, недаром, выделил это слово, которое меня царапнуло как ножом. Я сел на диванчик и принялся разглядывать картины, висящие на стене. Это были неизвестные мне художники, но картины мне понравились, хотя во мне, неизвестно почему, начало закипать раздражение. Я подошёл к столику и, взяв хрустальный стакан с толстым донышком, налил себе на два пальца Бурбона, а в черном термосе, украшенном глазурью, взял несколько кусочков льда и кинул в виски. Сделал пару глотков, и когда по моему телу разлилось благодатное тепло от виски, раздражение моё растаяло. В этот момент распахнулась дверь и в холл вошла среднего роста, довольно полная, с седой прядью в черных волосах и со следами былой красоты на лице, женщина лет пятидесяти. Вслед за ней вошла Инга. 

– Мама, познакомься, – тихо сказала Инга, – это мой спаситель Станислав Дмитриевич, он разрешает себя называть Стас. 

Я встал, женщина подошла ко мне и, протянув руку, сказала: «Большое вам спасибо за то, что вы спасли эту сорвиголову. Ещё хорошо, что она поехала на машине, а не на японском мотороллере, на котором она гоняет как скаженная. Меня зовут Надежда Ивановна и, как вы поняли, я мама этой девчонки». 

– Очень рад знакомству с вами Надежда Ивановна, – сказал я, наклоняясь и целуя ей руку, – я сделал то, чтобы сделал бы каждый мужчина на моём месте. 

– Инга мне рассказала, что вы большой специалист, разбираетесь хорошо в любой марке автомобиля, – улыбаясь, сказала Надежда Ивановна, – и ещё она сказала, что вы, очень, голодны. 

– Не буду отрицать ни первого, ни второго, – утвердительно сказал я, – моя мама всегда говорила, что голодный мужчина – это стихийное бедствие. И даже великий русский полководец А.В.Суворов как-то заметил, что, сперва, солдата нужно накормить, а потом, можно и службу с него требовать. 

– Ну, тогда чего же мы ждем, – заторопилась Надежда Ивановна, – у меня все уже готово для ликвидации стихийного бедствия. 

Она приглашающе показала рукой на выход из холла и сказала: «Прошу за мной» и, выйдя из холла, направилась по коридору в соседнюю с холлом комнату. 

Инга подошла ко мне и, взяла меня под руку, прижавшись крепко грудью к руке. Я, тут же, пожалел, что мой стакан с виски остался на столике, меня, аж, в жар кинуло. 

Надежда Ивановна открыла двери столовой и остановилась, ожидая, когда мы с Ингой пройдем. Столовая представляла собой большую комнату где-то квадратов двадцать, может двадцать пять. Посредине комнаты стоял огромный стол. Его длина была метров пять. Часть стола, находящаяся на дальнем от двери конце столешницы, была покрыта обеденной скатертью. Напротив дверей в стене было большое окно украшенное так же, как и в холле. 

На столе стояла супница, из которой поднимался лёгкий парок. Рядом с супницей в красивой салатнице был салат из овощей, На блюде была разложена нарезка из копченого мяса и сырокопчёной колбасы, стояло, так же, блюдо с битками двух видов, свиными и говяжьими. Несколько квадратных судочков были наполнены маринованными грибочками, маслинами, тресковой печенью, соленьями. Все это источало такой аромат, что у меня в желудке начались голодные спазмы, рот наполнился слюной, и я непроизвольно сглотнул и потер руки. Увидев эти признаки голодного мужика, Надежда Ивановна радушно пригласила к столу и когда мы расселись, взяла глубокие тарелки и налила мне и Инге грибной суп. Сама она присела на стул, подперла рукой голову и начала смотреть, как я поглощаю суп. А он был, просто, отменный и моя ложка, через пять минут, заскребла по дну тарелки. Инга, которая успела поднести церемонно, только, одну ложку ко рту, услышав этот звук, перестала есть и уставилась на меня. А я разгулялся на славу. Отложив глубокую тарелку, я взял большую мелкую тарелку для вторых блюд и положил на неё один свиной биток и один говяжий, рядом с ними насыпал горку маринованных грибочков, взял пару солёных огурчиков. Но тут Надежда Ивановна, вдруг вспомнила, что она не подала на стол жареную картошечку. 

Она встала, вышла на кухню и через минуту большой судок с жареной картошкой, источая запах и пар, уже, стоял на столе. Я тут же бухнул в тарелку хорошенькую горку этого, любимого мной, блюда и добавил ещё пару солёных огурцов. Сказал мысленно себе: «Стас, в ружьё», я налёг на все эти вкусности. Женщины, сидящие рядом, с восхищением смотрели, как я ем. А я сметал со стола все, до чего мог дотянуться. Покончив с двумя битками, я принялся за нарезку, переполовинив блюдо с нарезкой я начал уничтожать тресковую печень, закусывая её маслинами и салатом из овощей. 

Короче, за двадцать минут красиво сервированный стол напоминал крепость, которую, осадой, взяли башибузуки. Когда в радиусе длинны моей руки образовалась торричеливая пустота, я оторвал глаза от тарелки и, увидал поражённые и восхищённые глаза сидящих за столом женщин. Я, смущённо, хмыкнул и, взяв стакан, налил себе прохладного морса. Выпив его залпом, я произнёс цветистый панегирик кулинарным способностям Надежды Ивановны вместе с большой благодарностью. Судя по её глазам ей, всё это показательное обжорство, понравилось. 

– Знаете, Станислав Дмитриевич, – уважительно сказала она, – только сейчас я ощутила, что не зря стою на кухне, стараясь угодить своей семье. Вы, только, посмотрите на мою дочь. Она так и застыла с открытым ртом, и ничего не ела. У меня, уже, сил от них с моим мужем нет. Мужа, вечно, дома нет, а Инга кушает, как во сне мочалку жуёт.  

– Мама перестань меня позорить перед Стасом, – вскинулась Инга, – я сейчас всё съем. 

– Хотелось бы верить, – с сомнением вздохнула Надежда Ивановна, – давай кушай, а я, пока, Станиславу Дмитриевичу принесу его виски. 

– Спасибо Надежда Ивановна, не волнуйтесь, я обойдусь, – сыто промямлил я, – мне ещё за руль садиться, не дай Бог на ГАИшников нарвусь. 

– А вы побудьте у нас до вечера, хмель и выйдет, – ласково сказала мама Инги, – расскажите нам о себе, где живёте, с кем живёте. А потом, спохватившись, что я её могу понять превратно, добавила: «Я вас не заставляю, если не хотите, можете не рассказывать, но за время вашего рассказа может Инга что-нибудь съест. 

– Знаете, Надежда Ивановна, – серьёзно начал я, – вы очень похожи на мою покойную маму, не внешне, нет. Похожи манера разговора, желание угодить своей семье, умение вкусно готовить, постоянное стремление к чистоте и порядку. В вас чувствуется запас доброты, который, на мой взгляд, беспределен. Поэтому, чтобы не сильно вас утомлять своим рассказом, лучше задавайте мне вопросы. А вас, Инга, я попрошу не нервировать вашу маму и хорошо пообедать. Берите пример с меня. Задавайте ваши вопросы, я готов. 

Соответственно, вопросы посыпались, как из рога изобилия, я старался, обстоятельно, ответить на каждый. Через час мама Инги знала обо мне, моей семье, моих родителях, моём образовании, моей работе всё. Её, как я понял, интересовал ещё один вопрос, задать который она стеснялась. Я это понял, и облегчил ей это, рассказав сам, что был женат, но три года, уже, живу один. Расстаться с женой было обоюдное желание, но мы с бывшей женой остались друзьями. Детей у меня нет. 

Не знаю, как маму, но Ингу это сообщение, на мой взгляд, здорово обрадовало. Она более активно заработала ложкой.  

А наша беседа с Надеждой Ивановной продолжалась. Она рассказала, что её муж депутат городского совета, крупный бизнесмен, владелец сети продуктовых магазинов. 

Из-за большой занятости дома бывает, только, ночью, уезжает рано, возвращается поздно. 

Признаюсь честно, эта информация меня не обрадовала. Я знал, что все депутаты, в основном, купили своё депутатство. А огромные денежные суммы, которые они имели, нажили нечестным путём. Короче, этот контингент так называемых «слуг народа» не пользовался у меня уважением, и, судя по изменившемуся выражению лица Надежды Ивановны, я, каким-то образом, это показал. Радушие на её лице исчезло, в глазах появились холодные огоньки. Я встал, и ещё раз поблагодарив за угощение, попросил разрешения откланяться. Инга, уже, домучила свой обед и, после того как я поцеловал ручку Надежды Ивановны на прощание, встала меня проводить. Время было около восьми часов вечера и было видно, что она, очень, устала. Мы спустились с ней в прихожую, где она дала мне мою куртку, затем накинула коротенькую шубку и вышла во двор вместе со мной. Я запустил двигатель Бяши и хотел прогреть его. Но когда увидел, что Инга, с трудом, сдерживает зевоту, прикрывая рот ладошкой, махнул прощально ей рукой и выехал со двора. Через пятнадцать минут я загнал Бяшу в гараж и зашёл домой. В дверях была воткнута записка от девицы, с которой я был на своём дне рождения. В записке она просила прощения за несдержанность и просила позвонить ей по телефону номер, которого был тут же. Я кинул записку на столик, стоявший у меня в прихожей под зеркалом, и пошёл принять душ. Завтра будет понедельник и мне к восьми утра на работу. 

Включив горячий душ, я долго стоял под упругими струями воды. Я чувствовал, как вода уносит холод моего тела, которое, прогреваясь, становилось розового цвета. То же было и с мыслями. Весь негатив, который у меня накопился за сегодняшний день, особенно, когда я узнал, кто есть папенька Инги, потихоньку под струями горячей воды становился не важным и не заслуживающим внимания. Что поделаешь, так уж устроена жизнь. Есть люди, которые из-за своей порядочности не позволили себе хапать и воровать у народа все, что плохо лежит, и которые, сейчас, вынуждены каторжно работать, чтобы прокормить свои семьи, либо уехать на заработки из страны. А есть вурдалаки, которые, обогащаясь беспредельно, хапали и воровали все, что могли украсть. Строили себе дворцы, лишая народ возможности приобрести любое жильё путём высоченных процентов по ипотечному кредиту. Всеми правдами и неправдами проникали в депутаты всех уровней чтобы, пользуясь депутатской неприкосновенностью, продолжать обирать людей. Сделать их бесправными, купив весь судейский корпус, сделать их беззащитными, купив и поставив на службу, только, себе правоохранительные органы. 

Приняв душ и отогрев душу, я проверил, есть ли у меня свежая рубашка на завтра, и завалился спать. Всю ночь я ворочался с боку на бок. Мне снилась Инга, она всё-таки задела меня за живое. 

На следующий день я прибыл на работу и был приятно удивлен. Сотрудники не забыли о моём дне рождения и подарили мне букет цветов и настенные часы с боем. Пришлось, в обед, нарывать поляну, что сделало огромную дыру в моём, и так очень хилом бюджете. Машину пришлось оставить в хозяйстве, по понятным причинам, домой меня завёз шеф на своей служебной машине. Во вторник добираться на работу пришлось на такси, что ещё более увеличило мою финансовую дыру. После работы я поехал домой на Бяшке. Заезжая во двор я, с досадой, выругал водилу, который поставил так свой чёрный Мерседес, что мы с Бяшей еле протиснулись между стенкой дворового въезда и Мерседесом. Объехав мерина, я тихонечко проехал через двор и загнал Бяшу в гараж. Когда я закрывал ворота пошёл мелкий, но густо, снежок. И я вспомнил, что сегодня Явдоха вытряхивает свои простыни. Согласно народным поверьям, после Явдохиного дня, наступит тепло. Я поднял воротник своей куртки и, не торопясь, направился домой. Подходя к Мерседесу, по-дурацки, поставленному во дворе, я увидел, что водительская дверь тихо открылась и из машины появилась Инга в коротенькой шубке из чернобурки, шапке, как у басмача, из того же меха. На ней были надеты черные бриджи, заправленные в высокие, чёрные сапоги. Она была такая милая в этом наряде, что я, поневоле, залюбовался ей. Натуральный румянец на её пухлых щёчках придавал пикантности её лицу. Я надел улыбку на свое лицо. 

– Здравствуйте очаровательная, юная леди, – голосом ловеласа приветствовал я её, – каким образом вы меня нашли? Насколько я помню, я не давал вам своего адреса. 

– И вам не хворать, – ответила она заносчиво, – зная номер и марку вашего Бяшки, найти его прописку, было не так сложно, единственная трудность была в том, что в графе «Адрес гаража, стоянки» в ГАИ не была указана квартира. Я вас ожидаю, уже, около часа и, основательно, продрогла. Не хотите ли вы пригласить меня в ваш дом отогреться? 

– До боли знакомая ситуация, – иронически заметил я, – я могу пригласить вас в свой дом, налить вам горячего чая или кофе, но хочу вас предупредить, что я живу один. Убирать я, не всегда, успеваю, поэтому заранее прошу извинить за холостяцкий бардак в моём доме.  

– Я вас извиняю,- кокетливо глянув на меня, ответила Инга, – надеюсь, в этом бардаке найдётся, хоть, один чистый стул, на который бы я смогла присесть. 

– Я тоже на это надеюсь, – буркнул я и, взяв Ингу под руку, повёл её к подъезду. 

На самом деле в доме у меня было чисто, после дня рождения я всё хорошо убрал, а за неделю много пыли не могло собраться. Мы поднялись на второй этаж, и подошли к входной двери моей квартиры. Инга, не переставая, крутила головой, осматривая заплёванную с обшарпанными стенами лестничную клетку, потолок, куда пацаны, развлекаясь, налепили горящих спичек, познавательные надписи на стенах, обвалившуюся штукатурку. На её лице было выражение, как у человека зашедшего в дворовой туалет и увидевшего санитарное состояние этого объекта.  

– Ничего страшного, – злорадно подумал я, – посмотри, как живут обыкновенные люди, у которых денег хватает, только, на еду и, не всегда, на квартиру. 

Я открыл дверь, и она вошла в прихожую и, сразу, выражение её лица изменилось с, откровенно, гадливого на любопытное. Прихожая у меня была довольно просторная. Сразу за входной дверью справа был встроенный зеркальный шкаф для верхней и другой одежды. Внизу шкафа были четыре ящика для обуви. Слева от входной двери стоял кованый сундук, над которым висели мои охотничьи фотографии и портрет моей любимой, увы, уже покойной собаки Долли. Над входной дверью, чуть правее, на стенке были установлены олени рога, на которые я вешал головные уборы. На левой стене в прихожей висела картина с живописным пейзажем, над картиной на специальном приспособлении было чучело взлетающего селезня. По бокам картины на стене висели две выделанные лисьи шкурки. На сундуке, на кружевной салфетке лежало чучело молодой рыжей лисы. 

Глядя на это чучело, создавалось впечатление, что лиса прилегла на салфетку свернувшись клубочком и укрыла свой нос пышным хвостом. Некоторые гости, заходившие в дом, иногда даже пугались, так натурально выглядело это чучело. 

Напротив сундука на стене было установлено большое зеркало, под которым была тумбочка, на которой стоял телефон и лежали другие необходимые для приведения своего внешнего вида в порядок вещи.  

Между зеркальным шкафом и тумбочкой, вплотную к шкафу была дверь в другую комнату, которую я называл библиотекой. Была эта комната около восемнадцати квадратов и одна стена этой комнаты была полностью заполнена стеллажами с книгами. В торце библиотеки было большое окно, под ним стоял большой письменный стол, на котором стоял дисплей компьютера. Слева от входной двери в библиотеку стоял шкаф для различных альбомов, журналов и маленькая этажерка для коллекционных вин. За шкафом, вдоль левой стены, стоял мягкий уголок, отделяя своим меньшим крылом письменный стол от основной площади библиотеки. 

Из прихожей был арочный проход в кухню-столовую, посреди которой стоял обеденный стол покрытый свежей весёленькой скатертью. Вокруг стола стояло четыре стула в чехлах с кокетливыми бантами сзади. Вдоль всей левой стены кухни-столовой была установлена кухонная стенка с посудомойкой, газовой плитой и, просто мойкой. Вся техника была встроена в стенку. Слева, рядом с кухонной стенкой стоял огромный японский холодильник. На стенах кухни столовой висели картины, живописный натюрморт и мамины вышивки, вставленные в рамки со стеклом.  

Из кухни-столовой можно было попасть в мою спальню, в которой стояла огромная деревянная кровать, рядом два платяных шкафа и в углу около окна большой японский телевизор. Рядом с кроватью с обеих сторон стояли прикроватные тумбочки, на полу лежал большой ковёр. 

Из кухни-столовой был так же вход в ванную комнату, в которой были установлены унитаз, стиральная машина, мойдодыр с большим зеркалом и душевая кабинка. 

Стены кухни столовой и ванной комнаты были отделаны испанской кафельной плиткой. На кухне в розовом тоне, в ванной в голубом тоне. 

Закрыв входную дверь, я помог Инге снять её шубку и шапку. Шубку повесил на плечики в стенной шкаф, шапку забросил на отросток на оленьих рогах. Затем, минуту подумав, дал ей домашние тапочки, не она же придет мыть у меня полы, мне это придётся делать самому. Когда она разделась, я открыл двери в библиотеку и усадил её на диванчик, пока я приготовлю кофе. 

– Кстати, – галантно спросил я, – вы, что будете пить, чай или кофе, и вообще, может быть вы голодны? У меня есть свежий почерёвочек. Я смогу забацать яичницу с почерёвком, свежий хлеб в наличии, вчера только испёк. Бутылочка Каберне красного для выведения из организма стронция, тоже, найдётся, так как, договорились? 

– Договорились, – ответила она задумчиво, – а можно, пока вы будете готовить, посмотреть ваше жилище. 

– Валяйте, – ответил я бодро, – но не забывайте о нашем договоре не обращать внимания на холостяцкий э-э-э бедлам. 

– Не знаю, о чём вы говорите, – спокойно ответила она, – пока никакого бар …, то есть бедлама, за исключением нескольких немытых тарелок в мойке, я не наблюдаю. Так что Стас не кокетничайте. 

– Глазастая, – подумал я, – заметила, таки, тарелочки. 

Я подошёл к мойке и быстро вымыв тарелки поставил их в сушку, затем достал из холодильника почерёвок и нарезав его соломкой, кинул в разогретую сковородку. Копчёное сало зашкворчало, издавая запах от которого началось обильное слюнетечение. Затем, я разбил шесть яиц и пока они жарились, пропитываясь жиром, я достал оливки насыпал их в маленький судочек, порезал свежайший хлеб и поставил две большие квадратные тарелки с абстрактным рисунком внутри. Яичница была готова, я, честно, поделил по три яйца каждому в сковороде и выложил его долю в тарелки, добавив к порциям яичницы по кучке оливок и, положив возле каждой тарелки столовые приборы, поставил два бокала для вина. Бутылку вина я поставил по центру, предварительно вытащив из неё пробку. Посмотрев на стол и положив в тарелочку нарезанный хлеб, я остался доволен этой картинкой и пригласил Ингу к столу. 

Она присела к столу, и мы приступили к ужину. Вспомнив, что дома она ела, как во сне мочалку жевала, я настроился на длительную трапезу. Но я оказался не прав. Она ела с аппетитом и наравне со мной покончила с яичницей с оливками, выпила полтора бокала вина. 

Хороший пример заразителен, – сказал я, – вы начали есть по-людски. Это радует. 

Есть по-людски, – парировала она, – а не как людоед, неделю голодавший. 

Я пропустил её шпильку мимо ушей и спросил, чего больше ей хочется, чай или кофе. Она попросила кофе. Я собрал грязные тарелки и вывалил их в мойку, затем, налил в турку холодной воды, насыпал сверху горку молотого кофе «Арабико», поставил на огонь. Пока вода была холодная, кофе лежал горкой на поверхности. По мере нагревания воды порошок, потихоньку, проваливался в турку и когда вся кучка порошка провалиться, можно кофе снимать с огня не доводя его до кипения. Кофе получается вкусный с обалденным ароматом. Я разлил кофе по чашечкам, тонкого богемского фарфора, и мы пригубили по глотку кофе. Судя по её довольной мордашке, с прикрытыми изумрудными глазками, кофе ей понравился. 

-Скажите Инга, – тоном светского повесы спросил я, – какому счастливому случаю я обязан удовольствию видеть вас. 

– Ой, – воскликнула она, – совсем из головы вылетело. Я вам вашу отвёртку привезла, которую вы забыли у меня в машине. 

Она поднялась со стула и, открыв стенной шкаф, достала из кармана маленькую отвёртку с жёлтой ручкой. 

– Это вообще-то не моя отвёртка, – сказал я, глядя ей в глаза, – но я её, обязательно, вставлю в рамку под стекло. Она заслуживает этого. Благодаря ей, я увидел вас опять. Вы, мадам, не оставили меня равнодушным после нашей встречи. Я очень сожалел, что не взял ваш телефон, но сложившиеся обстоятельства не дали мне сделать этого. Вы мне можете возразить, что если бы я хотел вас увидеть, то нашёл бы вас. Да, я думал об этом, но имеющееся между нами возрастное и социальное неравенство не позволили мне этого сделать. 

– Я мадмуазель, – с вызовом ответила она, – и я знала, что это не ваша отвёртка. 

Но я хотела вас увидеть и вот я здесь, невзирая ни на какие неравенства. Мне двадцать три года и я, никогда, ещё не была с настоящим мужчиной. Там, где я бываю, с людьми из нашего круга, как говорит моя мама, я никогда не встречала мужчины, которому мне хотелось бы отдаться, а тем паче полюбить его. 

Она огорошила меня своей прямотой, сбила с толку, разрушила все мои укрепления. Мне нужно было что-то говорить ей, либо что-то делать. Затянувшаяся пауза в разговоре давила меня и я решился. Будь что будет. 

– Инга, – начал я осторожно тихим голосом, – вы очаровательная девушка, сексуальная и умная. И я, никогда, не поверю, что вы можете отдаться нелюбимому мужчине. Ведь вы не любите меня, вам, возможно, понравился мой внешний вид, вид здорового самца, который привлекает самку к спариванию, чтобы получить здоровое и красивое потомство. Да, это природный инстинкт и, его зов очень силён у всех животных. 

Но мы с вами не животные, мы люди и нами движет не только жажда удовлетворения наших сексуальных желаний, но и любовь. Там, где есть любовь сексуальные отношения между любящими прекрасны, там создаётся семья и в любви рождаются дети, которые будут счастливы потому, что они рождены в любви. Сегодня ваш визит ко мне и надежда стать мадам – ваша прихоть, основанная на вспышке сексуального интереса. А я из своего опыта, хоть и не очень большого, знаю точно, что прихоть добром не кончается. 

Давайте мы примем такое решение. Начнём с вами встречаться, будем ходить на свидания друг к другу, в кино, в театр, в рестораны и клубы. Вы будете моя девушка, а я ваш парень. Вы мне очень нравитесь, и меня к вам влечёт. И если в процессе моего ухаживания за вами вы полюбите меня, а я вас, то тогда возможно всё, вплоть до нашей свадьбы. 

– Скажите Стас. Как это у вас получается, высечь строптивую девчонку не прикасаясь к ней, – обиженным тоном протянула Инга, – и вроде не сказал ничего обидного, а у меня ощущение будто меня в дерьмо окунули. 

– Инга милая, не обижайся, – тихим голосом ответил я, – я вовсе не хотел тебя обидеть. Ты мне очень понравилась и я не хочу тебя терять. Я хочу, чтобы ты поняла, что на прихоти будущего не построишь. 

Я подошёл к Инге и присел на корточки рядом с её стулом, наши головы оказались на одном уровне. Я обнял Ингу, привлек её к себе и поцеловал её в губы. Она задрожала всем телом, её пухлые губки приоткрылись, она пустила мой язык себе в рот и, моя голова закружилось от нежности её губ, сладости и свежести её рта. Вдруг, резко оборвав поцелуй, она сказала, что время позднее и ей пора домой. Я не стал её задерживать потому, что сам не был уверен в себе, смогу ли я устоять после, ещё, одного поцелуя. Я проводил её к стенному шкафу, подал ей шубку и шапку, затем посадил её на сундук и помог обуть её сапожки. Затем написал свои телефоны домашний и мобильный и положил в её сумочку. Накинул свою куртку, и мы вышли во двор. Она открыла дверь своего мерина и села в машину. 

– До встречи, – сказал я и, наклонившись, поцеловал её, – я дома постоянно, позвонишь, я приеду в любую точку, где ты будешь. 

Я хлопнул дверкой, она дала газу и выехала со двора. 

Обычно после работы я никогда не спешил домой, если не было каких-нибудь срочных и неотложных дел. После работы я, обязательно, заезжал в бар ресторана «Красный» который, за последние десять лет, стал для многих интеллигентных людей тем, чем было кафе «Фанкони» для одесситов, в начале двадцатого века. А для тех, кто этого не знает, расскажу, что бар в «Красном» так же как и кафе «Фанкони» был своеобразным клубом. Там собирались художники, писатели, музыканты, архитекторы, знакомые и друзья выше перечисленных людей. В общем, весь цвет интеллигенции Одессы. А способствовало этому, довольно, невысокие цены и демократичная атмосфера, царившая в этом баре, которую создавал своим отношением к клиентам, бессменный, бармен Аркадий. Ты мог взять чашечку кофе и просидеть с ней целый вечер и, у тебя за плечами, никогда, не вырастет официант с выражением на лице, ясно, говорящим, что ты здесь лишний с одной чашечкой кофе. В баре было всего шесть столиков и, успевший сесть, был счастлив. Тут можно было выпить чашечку настоящего «Арабико», заваренного Аркадием в турочке на раскалённом песке и поданного в персональных чашечках, которые висели на щите за его спиной.  

Только завсегдатай, человек не конфликтный и интеллигентный, мог получить персональную чашечку, а вместе с ней дружеское отношение бармена. Так же, Аркадий наливал любые крепкие напитки и, в баре разрешалось курить. Зоя – единственная официантка в баре, иногда, беззлобно бурчала на посетителей, лично ни к кому не обращаясь. И если Аркадию удавалось услышать это бурчание, тут же подавалась, зычным голосом, команда: «Зоя! Ворота!», и Зоя закрывала рот и шла бурчать в подсобку. 

Я любил бывать в этом баре, у меня была персональная чашечка, дружеское расположение Аркадия и куча друзей.  

Так вот, раньше, сразу после работы я, обязательно, ехал в бар и проводил там пару часов, как минимум, а сегодня, уже в четверть седьмого, то есть через пятнадцать минут после окончания работы, я был дома и с нетерпением поглядывал на телефон. Но время текло и, никто мне не звонил. Во мне росло раздражение. Я уже переделал все дела, которые у меня накопились дома, пропылесосил в квартире, сел к компьютеру и проверил свою почту. Затем, глянул на часы и увидал, что было без нескольких минут десять. Я пошёл в душ, покайфовал под горячими упругими струями душа и завалился в кровать. С собой прихватил детективчик плодовитой писательницы Донцовой. Меня, всегда, удивляло, когда я видел на прилавке книжного киоска книги, только, Донцовой и, я задавал себе вопрос, как можно за столь короткое время написать такое количество книг. Но, прочитав парочку её детективов, я понял, что из книги в книгу переходит одно и тоже, только, по-разному изложенное. Короче, чтиво для поезда, чтобы заснуть и чтобы не скучно было в туалете. Может быть, я и не прав, но это моё личное мнение. В общем, пока я разбирался между бульдогами и стаффширскими терьерами, я уснул, не выключив прикроватной лампы. Плохо помню, что мне снилось, но хорошо помню, что этот сон был связан с Ингой. Разбудил меня звонок телефона верещавший пронзительно и надоедливо. Я открыл глаза и посмотрел на часы. Была полночь. Я встал и прошлёпал в прихожую. Телефон был там. 

-Алло, – прохрипел я заспанным голосом, – алло, вас слушают. Но телефон молчал. 

– Глупая шутка, – сказал прокашлявшись я и положил трубку. 

Подошёл к обеденному столу и выпил, прямо из горлышка бутылки, минеральную воду, и пошел в постель. Только я сделал пару шагов, как телефон опять заверещал противным звонком. 

– Нужно будет отрегулировать тембр звонка, – подумал я и, сняв трубку, сказал, – алло, вас слушают. 

Вдруг в трубке раздался голос Инги. Она своим низким обволакивающим голосом заставила меня проснуться окончательно. 

– Стас, это вы? – каким то нечётким голосом проговорила она, – вы что спали? 

– Доброй ночи Инга, – замурлыкал я, – вы оказались очень проницательны, я, уже, видел вас во сне. 

– Что, правда, – обрадовалась она, – когда мы расставались в прошлый раз, вы мне сказали, что приедете в любую точку, где бы я не находилась. 

– Да правда, я о вас думаю постоянно, – серьёзно ответил я, – и если обещал приехать, то приеду обязательно.  

– Я в ночном клубе «Палладиум», – продолжала Инга, – поехала со своими друзьями и подругами, но мне с ними скучно. Приезжайте, наш столик недалеко от бара на первом этаже. 

– Хоршо Инга, ждите меня, – сказал я довольно, – но мне понадобиться время, так как я, сейчас, в неглиже. Надеюсь, за полчаса управлюсь. 

– Я вас жду, – сказала она и отключилась. 

Я подошёл к зеркалу, на лице была двухдневная щетина, но бриться времени не было. Я чуть-чуть смочил волосы, причесался и достал свой тёмно-синий костюм в бежевую, тоненькую полосочку. Рубашка, галстук, брюки, платочек красный в визитный карманчик, деньги. Вот тут меня и обуял ужас. Денег у меня не было, зарплата должна была быть, только, через пару дней. Но у меня было сто долларов, отложенных как резерв, и в клубе их можно будет поменять на гривну. 

Я взял с собой, только, деньги и надев пальто из серого букле в чёрную искорку я посмотрел на себя в зеркало. На меня оттуда смотрел высокий брюнет с двухдневной щетиной на лице и блестящими серо-стальными глазами, сверкающей белизной улыбкой оттенённой черной эспаньолкой. Длинное пальто, пошитое как реглан, подчеркивало стройность и атлетическое строение фигуры. На ногах у меня были обуты черные, очень мягкие, испанские туфли с консервативно закруглёнными носами. 

Короче, я сам себе понравился. Выйдя из дома, я через пятнадцать минут подошёл к клубу. У входа в клуб толпилось много молодых людей в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Рядом с кассой был обменный пункт. Я обменял свою стодолларовую купюру на восемьсот гривен и подошел к кассе за билетом. Кассир сказала, что в клубе мест нет. Я ответил, что меня там ждут. Спросив моё имя и пошуршав какими-то бумажками, она продала мне входной билет. Войдя в клуб, я снял пальто и сдал его в гардероб. Получив номерок, вошёл в зал на первом этаже клуба. Грохотала музыка, сверкали блики от крутящегося зеркального шара, за столиками, пили и галдели. Я внимательно осмотрел всех сидевших за столиками и, не усмотрев Инги, подошёл к бару. 

– Виски пожалуйста, со льдом и Пепси-колой. Бармен оказался человеком грамотным, спросил, только, какой марки виски я бы предпочёл, затем в тяжёлый стакан плеснул мне на два пальца Red lable и в вазочке со щипчиками подал лёд и отдельно маленькую бутылочку с пепси-колой. Я добавил в стакан несколько кубиков льда и налил пепси-колы, пока цвет напитка не стал тёмно-коричневым. Сделав несколько глотков и ощутив во рту этот, ни с чем не сравнимый, вкус виски, я опять закрутил головой но Инги не нашёл. Моё внимание привлёк столик недалеко от бара, за которым сидели две девицы в возрасте лет двадцать, двадцать два и один парень того же возраста, на мой взгляд, уже, хорошо на подпитии. Судя по стоявшей на столе выпивке и разнообразным закускам и напиткам, сидевшие за столом были из кагорты так называемых мажоров, сынков и дочерей богатых родителей потому, что только один счёт за то, что стояло у них на столе, солидно превышал мою зарплату Главного инженера. Я посмотрел на часы, было около часа ночи. Я опять осмотрел весь зал, но Инги не нашёл. Мысленно чертыхнувшись, я взял свой виски и собрался взгромоздиться на высокий стульчик у стойки бара, как вдруг мои глаза закрыли тёплые ладошки с бархатистой кожей. Я решил продлить это прикосновение и сказал: «Эдик! Нет Зиновий! Значит Санька.» 

Ну, я так не играю, – подражая интонации Карлсона, который живет на крыше, заныла Инга 

Я подошёл к ней вплотную и влепил ей долгий поцелуй в губы, которые тут же приоткрылись и дали мне возможность насладиться этим поцелуем по настоящему. Моё тело среагировало на поцелуй так, как и должно было среагировать, а сердце Инги забилось, как птичка в клетке, когда она почувствовала меня. Сидящие за столиком начали аплодировать, поэтому пришлось прекратить такой сладкий поцелуй и повернуться к аплодирующим. Инга взяла меня за руку и подвела к столику, который меня раньше заинтересовал. 

– Это мой спаситель Стас, – радостным, как мне показалось голосом, знакомила меня со своими подругами, – а вот это Вероника. 

Девушка протянула руку. Я поцеловал её и промямлил: «Весьма рад знакомству». 

– А вот это Катя, – продолжала знакомить Инга. Я поклонился и поцеловал Кате руку. 

– А это наш соученик по школе, зовут его Тёма, то есть Артём, он жених нашей Катеньки. 

Я пожал руку Артему пробормотав, что рад знакомству. При этом, невольно, отметил, что рука у Артёма была слабой и потной. 

Вероника была очень красивая дивчина, с причёской чёрных волос под ретро. Моя мама носила такую же причёску, называлась она «Перманент». Глаза у неё были карие, покатые плечи, высокая грудь. Сидела она на стуле откинувшись, поэтому, что-то сказать о её росте было сложно. Но созвучно причёске на ней было надето платье из какой-то легкой, скользящей ткани с декольте мысиком, открывающее ложбинку между грудей полностью. Рукавчики этого платья были коротенькими, само платье было с подкладными плечиками, что делало её фигурку, по девичьи, угловатой и нежной. Сейчас она, с интересом, разглядывала меня и, под её взглядом, у меня появилось ощущение лягушки, которую препарирует зоолог. 

Катя, вторая подруга Инги, была блондинка с круглым лицом, маленьким носиком, большой грудью и тонкой талией. На её лице светились огромные голубые глаза, которые с любопытством смотрели на окружающий её мир. Одета она была в голубое, шерстяное платье с юбкой в мелкие складки, отложной воротничок, переходящий в каплевидное декольте придавал её платью праздничный вид. На тонкой талии у неё был ремешок с голубой, блестящей пряжечкой. Поскольку, она сидела, ничего не могу сказать о её ножках и нижней части её фигуры. Но, по сравнению с Вероникой, в которой чувствовался аристократизм и стервозность, Катя была проще и добрее. 

В этот момент заиграла медленная музыка и я пригласил на танец Ингу. Это был медленный блюз Луи Армстронга. Я прижал к себе Ингу, которая совсем не возражала и мы начали танцевать. У Инги было хорошее чувство ритма, и под уютный, с хрипотцой голос Армстронга, мы растворились в танце, музыке и друг в друге. Я чувствовал грудь Инги, ощущал биение её сердца. Её волосы пахли каким-то волнующим и возбуждающим ароматом. А Инга положила свои руки мне на грудь и, прислонив голову к моему плечу, полностью, отдалась в мою власть и, это окрыляло и возбуждало. Она была послушна любому, малейшему моему движению. Музыка окончилась, но мы продолжали стоять, ощущая друг друга, не разжимая объятий. Когда пауза выросла, а музыки всё не было, Инга выскользнула из моих объятий и направилась к столику. Я, усадив её на её место, устроился рядом.  

За столом царила откровенная скука. Артём разве что, только, не спал, Катя положила ему голову на плечо и зевала в ручку, а Вероника, дождавшись пока я отхлебну из своего стакана, с ехидной улыбочкой спросила у Инги, но взгляд с меня не спускала. 

– Ингочка, ты покажешь мне то место, где можно встретить такого мужчину, как твой спаситель, может там можно подобрать и для меня? 

Инга, только, открыла рот чтобы ответить, но я опередил её. 

– Вероника, подобрать можно то, что валяется, – широко улыбаясь, ответил я, – но если у Вас напряжёнка с кавалерами, я вас как и Ингу, могу спасти, познакомить со своим приятелем. Он очень приличный человек. 

– Нет, нет, не нужно, – с вызовом ответила Вероника, почувствовав язвительные нотки в моих словах, – поверьте Стас такого добра, как кавалеры, у меня в избытке. 

– На нет и суда нет, – мягко с улыбкой ответил я, – я хотел как лучше, а получилось как всегда. Не сердитесь на меня за это, на спасателей не сердятся, когда они вытаскивают кого-нибудь из беды. 

– У меня есть тост , – подняв свой стакан провозгласил я, – давайте выпьем за то, чтобы никто из нас никогда не нуждался в услугах спасателей. 

Я протянул свой стакан Веронике и чокнулся с ней, затем с Ингой и дальше со всеми по кругу. 

– Кстати, вы слышали, от какой неприятности спасли наш город пару дней назад? 

Девушки и Артём, с интересом, уставились на меня. 

– Ну, как же, – продолжал я, – пару дней назад у пожарной части на Пересыпи лопнул меридиан. И только благодаря героизму пожарников его удалось заклепать огромными медными заклёпками. 

Артём с Катей сразу предложили поехать и посмотреть на заклёпки, Вероника с Ингой хохотали, затем Инга начала обьяснять Кате, что это была шутка, меридиан не может лопнуть он очень крепкий. После этих слов началась настоящая ржачка, хохотали все и даже Инга, которая поняла, что она сморозила глупость не хуже, чем Артём.  

– Ребята есть смысл выпить за крепкий меридиан, – подняв стакан, предложил я когда смех, чуть-чуть, стих. 

Все дружно подняли свои стаканы и сделали по глотку. Затем, опять, заиграла музыка и, я пригласил Ингу, но она сказала, что будет честно, если я приглашу Веронику. 

Я подошёл к Веронике и церемонно наклонил голову. Она встала, шутливо сделала книксен и положила руки на мои плечи. Это было танго, судя по движениям Вероника когда-то занималась танцами и имела понятие о классическом танго, и мы с ней начали танцевать, именно, классический танго. Сперва робко, но затем, когда Вероника поняла, что я в курсе дела и умею танцевать, она начала изображать страсть в танце. Я вовремя её подхватывал, делал необходимые поддержки и крутил её в пируэте. Учитывая, что я долго не выходил на тацпол, получилось у нас с Вероникой, довольно, не плохо. Во всяком случае, мы сорвали аплодисменты не только за нашим столиком, но и за соседними. 

– Вы не плохой танцор, – отдышавшись, сказала Вероника, – и вообще Стас, вы мужчина не простой. 

– Ну что вы Вероника, – смущаясь ответил я, – когда–то в нежном возрасте моя сестра, которая старше меня на семь лет, брала меня с собой на бальные танцы. В то время с кавалерами, особенно, ходившими на танцы, была большая напряжёнка, то есть их, вообще, не было. Вот она меня и использовала в корыстных целях и я, кое чему, научился. 

– Скажите Стас, – задала провокационный вопрос Вероника, – а часто вас используют, – она взяла паузу и закончила, – в корыстных целях. 

– Знаете Вероника, – рассудительно ответил я, – жизнь так устроена, что люди вольно или невольно используют друг друга и в корыстных и в других целях. Всё зависит от человека, даёт он или нет, себя использовать. Вот вы бы дали мне возможность вас использовать в корыстных целях. Конечно же, нет, – уверенно ответил я, – хотя глаза Вероники, ясно, сказали мне, что она, совсем, не возражала бы против того, чтобы я использовал её.  

Инга почувствовала неладное, зло сверкнула глазами на Веронику, но та, продолжая улыбаться, не перестала смотреть в мои глаза. Положение спасла музыка, Инга встала и, взяв меня за руку, потащила на танцпол. Танец был медленный и мы с Ингой потихоньку, под влиянием музыки, успокаивались. 

– Стас, скажите мне, вам нравится Вероника? – спросила Инга и требовательно на меня посмотрела. 

– На мой взгляд, у вас Инга красивая подруга, – прямо ответил я, – у неё всё при ней и фигура, и бюст, и ноги. И мозги хорошие, но если бы вас поставили рядом и спросили меня, с кем я хочу встречаться, то я бы выбрал вас. И не просите меня сказать вам, почему я не выбрал бы Веронику?  

Инга, благодарно, переплела свои руки у меня на шее и прижалась ко мне всем своим молодым и упругим телом. Меня бросило в жар, моё тело мгновенно среагировало, она же, почувствовав мою реакцию, ещё сильнее прижалась ко мне. 

– Инга прекрати издеваться надо мной, я уже не мальчик и мне трудно будет быстро совладать с собой и привести себя в порядок, поэтому отодвинься на расстояние равное толщине могущей пробежать между нами собаки. 

– Давай уйдем отсюда, – посмотрев не меня с хитринкой в глазах, прошептала она мне на ухо, – мне здесь, уже, надоело, и мне хочется к тебе домой. 

– Ну что ж, давай, – согласился я. 

-Тогда ты иди к гардеробу и жди меня там, – скороговоркой проговорила она, – а я заберу у Артёма мой номерок и приду к тебе. 

Мы с ней прекратили танец, и я повел её к столику. Доведя Ингу до столика, я, с деловым видом, усадил её, а сам пошёл к гардеробу. Протянув гардеробщику свой номерок и получив пальто, я ожидал Ингу у гардероба. Спустя несколько минут, появилась она и протянула мне свой номерок. Я получил её шубку, шапку и ещё какой-то пакет. Она достала из пакета высокие сапоги и, сняв туфли на высоком каблуке, обула сапоги. Затем, я подал ей шубку. Она взяла меня под руку, на ходу нахлобучила свою шапку и мы вышли из клуба. Она обоими руками обняла мою руку и прижалась к ней. И мы, молча, пошли к моему дому. 

– Инга, – тихо спросил её я, – а ваши родители не объявят вас во всесоюзный розыск, сейчас, уже, третий час ночи. 

-Не объявят, – весело ответила она, – я договорилась с Вероникой, что если мама ей позвонит, она скажет, что я сплю у неё. 

– М-да, – промычал я, – странная дружба у женщин. Мне, по-видимому, этого не понять. А вы не думаете, что она продаст вашим родителям ваше местонахождение? 

– Не продаст, – уверенно ответила Инга. 

Мы вышли из клуба, воздух был свеж, но на улице похолодало. Падал крупный снег  

и медленно опускался на землю. Когда снежинки пролетали рядом с уличными фонарями и попадали в поток их света, то создавалось впечатление, что эти снежинки сделаны из бриллиантов, так ярко они сверкали в свете фонарей. Машин, почти, не было и, эта тишина, на фоне медленно падающих с неба бриллиантов, создавала впечатления сказки. Я посмотрел на Ингу и, мне показалось, что она чувствует то же, что и я. Я наклонил голову, и мы с ней поцеловались. И дальше, на протяжении всего пути до моего дома, мы с Ингой прерывали наш, такой сладкий и такой свежий поцелуй для того, чтобы отдышаться. А, отдышавшись, начинали всё с начала. Я не помню, как мы входили в дом, как раздевались, как попали в постель. Всё это было незначительно по сравнению с тем наслаждением, которое я получал когда покрывал поцелуями все тело Инги, её шею, плечи, груди, соски которых вставали как солдатики от первого прикосновения к ним моих губ. А когда я начал слегка покусывать их Инга застонала и выгнулась дугой, затем обхватила меня ногами и прижала меня к своему лону. Последний редут моего благоразумия пал перед такой атакой любимой женщины. Я уже не соображал, что делает она и что делаю я и, вошёл в неё мощно, со всей силой своей страсти и родившейся к ней любви. Она болезненно вскрикнула, а потом застонала от наплывающего на неё наслаждения и когда она достигла, одновременно со мной, этой сверкающей вершины из её груди вырвался, торжествующий, крик восторга женщины познавшей, что такое Любовь… 

Я пришёл в себя раньше, чем она. Она лежала слева от меня, раскинув руки в полной истоме. Кожа на её теле была влажная, покрыта мелкими капельками испарины. Моя правая рука лежала на её левой груди, под которой равномерно билось её сердце, глаза были полузакрыты, в уголках глаз серебрились слезинки. 

Я аккуратно снял руку с её груди и, в тот же момент, она повернула ко мне свою голову. 

– Ты что плачешь? – спросил я, целуя её в плечико, – я сделал тебе больно и тебе плохо? 

– Нет дорогой, – тихо ответила она, целуя меня в губы, – ты сделал мне больно, на секунду, но не плохо потому, что эта боль ничто по сравнению с тем наслаждением которое ты мне дал. Это было великолепно и я, очень, счастлива. 

Она прижалась ко мне всем телом, я накинул на неё одеяло, которое улетело на пол, сразу же, как мы легли в постель. Я, тихонько, начал гладить её по спине, плечам и по её округлой и удивительно красивой попке. Кожа на её теле была гладкой и приятной на ощупь. Было такое ощущение, которое испытываешь, когда лошадь берёт губами с руки лакомство. Что-то нежное и воздушное. Она задремала. Дыхание стало ровным, губы её приоткрылись и жемчужной ниткой в полутьме светились её зубы. Грудь равномерно вдымалась при каждом вдохе, как океанская волна, плавно и мощно. Я смотрел на неё и, волна нежности к этой женщине распирала мою грудь, и я понял, что я полюбил её. Это была не просто влюблённость, которую, зачастую, испытывают мужчины к каждой женщине, с которой спят. Нет, это было совсем другое, глубокое и самоотверженное чувство. Я понял, что за эту женщину я готов отдать жизнь, если это для неё понадобиться. 

Да Стас, – думал я, продолжая нежно поглаживать её, – недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Вот ты и втюрился, до потери пульса, до полного обалдения. 

К сожалению, а может быть к счастью, но натура у меня была такова, что, уж, если я влюблялся в женщину, то готов был для неё выполнить всё, о чём бы она не попросила. Любой каприз, любая прихоть была бы мной исполнена, если бы она этого захотела. Умом я понимал, что эта черта моего характера ещё не раз принесёт мне беду, если я не избавлюсь от неё. Стоит любимой женщине что-то попросить с поцелуями и уговорами я, тут же, бежал это исполнять. Хотя, потом, проклинал себя за это не раз. Сколько раз я бранил сам себя, называл материалом для изготовления подкаблучников, рохлей, мистером «Чего изволите, дорогая» и ещё кучу разных обидных прозвищ придумывал себе я. 

Эта моя черта была одной из причин, по которой мы расстались с моей первой женой. Женщина, в которую я влюблялся, должна быть исключительно порядочным человеком и не злоупотреблять этим моим качеством. А моя первая жена почувствовала мою слабину и, начала злоупотреблять этим, что и привело к обоюдному охлаждению и разрыву. 

За окном начало сереть, скоро будет рассвет, и нужно будет вставать. Я посмотрел на часы, было пять часов утра. А на работе необходимо быть к восьми часам утра. Я постарался хоть на час заснуть, но не мог. Я понимал, что родители Инги будут не в восторге от её кавалера. Да и я не был в восторге от её родителей. Но, всё равно, придётся решать как–то вопрос отношений с ними и это, опять, будет зависеть от Инги. Сможет ли она оставить родителей и полностью отдаться мужу. Сможет ли жить со мной на мою зарплату без тех возможностей, которые ей могли предоставить её родители. Девочка она балованная сытой жизнью, хорошим домом, служанками, хорошими нарядами и драгоценностями. То есть такими вещами, которые я ей, никогда, не смогу дать. Ну, может и не так всё безнадёжно, может, со временем, и смогу. 

Я опять посмотрел на часы. Было без четверти шесть, время, когда мой будильник верещит сумасшедшим голосом, будя не только меня, но и моих соседей. Я, на всякий случай, нажал на кнопку стопора звонка и, потихоньку, выскользнул из кровати. Когда я поднял одеяло я заметил, что простыня была кое где в пятнах крови.  

Придётся выкинуть простыночку, – подумал я и пошёл в ванную комнату. Там я, по-быстрому, принял душ, затем собрал нашу одежду, разбросанную от входной двери до кровати. Одежду и бельё Инги, аккуратно, сложил на прикроватную тумбочку. Всю свою одежду почистил и повесил в шкаф. Достал из шкафа чистую рубашку и надел её, завязал синий в белую диагональную полоску галстук, натянул синие джинсы. Надел сверху тёплый бежевый свитер и вышел в коридор почистить свои туфли. Когда я вернулся в квартиру то увидел, что ванная комната закрыта. Я заглянул в спальню, но Инги в ней не обнаружил. Не оказалось на постели и простыни. В этот момент вспыхнула газовая колонка, и я понял, что Инга включила горячую воду.  

Значит, она уже встала, – подумал я, – и принимает душ. А мне нужно поторопиться и приготовить завтрак. У меня была отварена рисовая каша с изюмом, одно из моих любимых блюд. 

Я постучал в ванную комнату и спросил у Инги не откажется ли она от рисовой каши на завтрак. 

Не откажусь, – послышался её голос из-за двери, – сейчас только достираю простыню. Кстати, где её повесить для просушки? 

Дверь ванной комнаты распахнулась и, вышла Инга, ничуть, не смущаясь. На ней была надета моя джинсовая рубашка, которая на ней была как халат, чуть выше колена. В руках была выстиранная и отжатая простыня. От неё повеяло таким домашним уютом, она так прекрасно смотрелась в моей рубашке и была настолько желанна, что я,с трудом, сдержал себя, чтобы не затащить её в кровать. 

Давай эту простыню мне, – сказал я, – сейчас я её пристрою для сушки. Ты прекрасно выглядишь, тебе идёт моя рубашка. Прижав её к себе одной рукой, я поцеловал её в губы, которые тут же приоткрылись и ответили на мой поцелуй. 

– Ингочка, солнышко моё, – заворковал я, как голубь, – извини меня, что не смогу с тобой побыть. Мне необходимо на работу. Садись рядом, я разогрел рисовую кашу. Предлагаю с чаем. 

– Стас, не обращай на меня внимания, – решительно заявила она, – давай кушай, а я потом. Мне спешить некуда. Я, с твоего разрешения, побуду у тебя еще пару часов. Мне нужно привести себя в порядок, прежде чем появиться дома. 

– Конечно, конечно, – зачастил я, – я уже думал об этом и приготовил тебе второй комплект ключей. Вот этот от верхнего замка, а вот этот от нижнего. Но я, обычно, пользуюсь только верхним замком. 

Я положил на тумбочку под зеркалом два ключа на карабинчике с брелком в виде английского гвардейца. Затем сел за стол и уничтожил, положенную на тарелку, половину разогретой каши, запивая её чаем. Когда с завтраком было покончено, я накинул куртку и, взяв ключи от гаража, ещё раз поцеловал Ингу и вышел из квартиры. 

Рабочий день тянулся как резина. Я, с нетерпением, ожидал, когда же он кончится, наконец. Как только стрелки часов показали шесть часов вечера, я забежал в кабинет шефа, выяснил у него не испытывает ли он острой надобности во мне, и когда он махнул рукой и буркнул: «Свободен», я ничего не стал дожидаться, закрыл свой кабинет, прыгнул в Бяшу и мы с ним рванули домой. Когда мы пересекли улицу Пушкинскую и, в нарушение обычая, поехали домой, а не в бар, Бяша, наверное, был очень удивлён. Его двигатель, даже, пару раз чихнул, как бы напоминая мне, что я перепутал дорогу. 

– Бяша, не нервничай, – пробормотал я, – и не чихай, это тебе не свойственно. Мы, осознанно, едем домой потому, что там должна быть моя любимая женщина. Проезжая мимо Куликового поля, я остановил машину около цветочного киоска вокруг которого, уже, давно организовался цветочный базарчик. На этом базарчике пожилые старушки торговали свежее сорванными цветами, выращенными в своих палисадниках. В киоске, как обычно, цветов не было. Зато рядом с киоском стояла бабушка и продавала ярко-красные, кружевные тюльпаны. У неё их было двадцать семь штук. Я купил все, не торгуясь, дал бабушке три гривны дополнительно. 

После смерти моего отца, я, невольно, начал обращать внимание на пожилых людей. В их глазах, и это касается только стариков, которые жили в бывшем СССР и сейчас живут в республиках бывшего СССР, поселилась какая-то детская обида и беспомощность. Они проработали на государство от сорока до пятидесяти лет, получив за это нищенскую пенсию, на которую, только, наши старики могут как-то прожить. И от этой обиды и непонимания как же это может быть, в глазах наших дедушек и бабушек и поселилось это выражение, поэтому я с трепетом отношусь к пожилым людям и где только могу, помогаю им. 

Как-то у причала морского вокзала остановился на несколько дней огромный круизный лайнер, и в город высыпали на прогулки и экскурсии его пассажиры. На мой взгляд, пассажирами этого лайнера, полностью, были пожилые люди в возрасте от шестидесяти лет до восьмидесяти. У этих стариков в глазах не было такого выражения, как у наших, это были холёные, уверенные в себе люди, как мужчины, так и женщины. Все они были не богато, но добротно и красиво одеты и, с их лиц не сходила улыбка. 

Бабушка сложила и увязала тюльпаны в букет, не переставая благодарить меня, и я сел в Бяшу и поехал дальше. Въехав во двор я, быстро, воткнул Бяшку в гараж и, с букетом тюльпанов направился домой. Встретившая меня во дворе соседка Галя чуть не упала, когда увидала меня с таким букетом. Она попыталась что-то сказать по этому поводу и, уже, открыла рот, но я пролетел мимо неё быстрее, чем она придумала чтобы мне сказать и так и застыла с открытым ртом.  

Галя, рот можешь закрыть! – крикнул я ей, открывая дверь подъезда. Через две ступеньки пробежав по лестнице, я открыл дверь квартиры, держа цветы над головой, но Инги дома не было. 

Инга, ты дома? – с этим вопросом я прошёл все помещения, но её нигде не было. Я присел на сундук в прихожей и задумался. Тут же, внутренний голос зашипел мне в ухо: «Ну, что герой любовник! Получил! Лучше бы поехал в бар к Аркадию, сейчас там полный сбор. Ну не для тебя эта девица, зря ты губы раскатал. Теперь, нужно приобретать автоматический губоскатыватель. Не сиди, – продолжал шипеть внутренний голос, – иди, пристрой веник в какую-нибудь вазу». 

Большой вазы у меня не было, но был расписной глиняный кувшин. Я засунул в него тюльпаны, предварительно налив в него воды. Потом я поставил кувшин с тюльпанами на стол. 

– А что, – буркнул я мысленно внутреннему голосу, – не так уж и плохо. Все-таки красивые цветы. 

– А жрать на что мы будем, – грустно ответил внутренний голос, – цветы то красивые, но ты же за них все наши бабки отдал. 

– Ничего, – сказал я вслух, – как-нибудь проживём, в крайнем случае, одолжу у кого нибудь. 

– Одолжу, одолжу, – продолжал канючить внутренний голос, – а, сейчас, что мы жрать будем? 

– Заткнись! – мысленно приказал я ему и открыл дверь холодильника. Да, действительно, в холодильнике мышь повесилась. В контейнере лежало одно куриное яйцо, засохший кусочек сыра, маленький кусочек почерёвка. В хлебнице было два сухих кусочка хлеба. В принципе, кое-как поужинать я смогу, а вот позавтракать будет нечем. Как же я забыл взять из дома деньги и купить продукты. И тут я вспомнил, что у меня, после ночного клуба, должны были остаться деньги. Я поискал в карманах своего пиджака, в котором был в ночном клубе и, к счастью, нашёл почти шестьсот гривен, которые остались от поменянной сотки долларов. 

– У-р-р-р-а-а-а!!! – завопил внутренний голос, – давай беги, быстро, в гастроном, отовариваться. 

Я собрался пойти за пакетом для продуктов, но в этот момент послышался звук поворачиваемого в замке ключа, дверь открылась и вошла Инга. В руках у неё было два огромных пакета. Я остолбенел, но тут же метнулся к ней и выхватил пакеты из её рук. 

– Фу, – сказала она, – ну и тяжёлые получились. Вроде бы и покупала всего по чуть-чуть, а смотри, сколько всего набралось. Я подошёл к ней и, обняв, поцеловал её. 

– Ну, здравствуй любовь моя, – тихо прошептал я ей в её розовое ушко, – я очень испугался, когда не нашёл тебя тут. Я купил тебе цветы. 

Она повернула голову и увидала на столе кружевные, красные тюльпаны. 

-Боже, какая прелесть, – обнимая и целуя меня, прошептала она, – спасибо тебе Стас. Они очень красивые. И ещё, извини меня, что я не встретила тебя. Я заглянула в холодильник и, увидев там повесившуюся мышь, решила купить продукты и приготовить нам ужин. Но после того, как побываю дома и поговорю с родителями. Разговор с ними получился не очень приятным, и очень долгим. К обоюдному пониманию мы так и не пришли, поэтому я ушла из дома, потом успокоилась и пошла по магазинам за продуктами. 

– Ты что рассказала им всё? – спокойно спросил я. 

– Стас, – прервала меня она, – давай я сперва попробую приготовить нам ужин, а потом расскажу тебе всё. 

– Хорошо, – согласился я, – помощники тебе нужны? 

– Не помощники, а наблюдатели, – улыбнулась она, – садись на стул около стола и наблюдай за мной. Если я что-то буду делать не так, прошу критиковать, но конструктивно, с учётом того, что я дома готовила очень редко.  

Она быстро достала из пакетов какие-то свёрточки, кулёчки, пакетики и уложила всё в холодильник. Затем протянула мне две баночки и попросила открыть их. Сама достала из своей сумки тапочки и присев на сундук в прихожей принялась стягивать свои сапоги, я вскочил со стула и присев перед ней помог ей в этом. Обув на ноги тапочки с меховыми бомбонами, она из той же сумочки достала кокетливый передничек и, подпоясав на талии его поясок прошла в ванную и вымыла руки. Затем взяла из судочка, который она положила в холодильник четыре нарезанных свиных челогача и, найдя специальный кухонный молоточек для отбивания мяса, отбила челогачи. Она не забыла посолить их и поперчить чёрным перцем. Затем положила их на предварительно разогретую сковороду. 

Челогачи зашкворчали и, по кухне пошёл запах жарящегося мяса. У меня в желудке от этого запаха начались голодные спазмы. Я решил открыть баночки, которые мне дала Инга. В одной были оливки испанские, в другой грибочки маринованные. Чтобы не отвлекаться от мяса, она протянула мне три помидоры, три огурца, луковицу, кусок брынзы и один болгарский перец. Я понял, что она предложила мне порезать все это для салата, что я и сделал. Получился Греческий салат. Грибочки она выложила в отдельный судочек, слегка полила их подсолнечным маслом и добавила немного уксуса. Затем, порезав луковицу кружочками, добавила их в грибочки. 

Я сидел немного обалдевший, она знала, где у меня лежит посуда, где у меня соль и специи, где у меня вилки, ложки и прочий кухонный шанцевый инструмент. Я был удивлен и восхищён. 

Короче, минут через пятнадцать стол был сервирован в соответствии с лучшими традициями приёма гостей, она где-то нашла, даже, бумажные салфетки. 

Прошу вас, – пригласила она меня к столу и вопросительно на меня взглянула. 

Благодарю вас мадам, – галантно поблагодарил я её, – но красота сотворённая вами на столе просто диктует совершить поход в винные погреба. Прошу вас пока присесть. Мне требуется пару минут. Она сделала шутливый книксен и села на стул напротив моего места. Я вошёл в библиотеку, открыл винный шкаф, замаскированный под стеллаж с книгами, и вытащил бутылку красного «Каберне» сделанного, лично, мной из винограда росшего у меня на даче. У меня для этой работы, даже, специальное оборудование имелось. 

Возвращаясь, я прихватил подсвечник со свечой и, поставил бутылку вина и подсвечник на стол. Затем поставил два бокала для вина. Открыл бутылку и налив вино в бокалы, зажег свечу и, вино в бокалах замерцало рубиновым цветом, источая тонкий аромат разогретых солнцем виноградных гроздей, наполненных иссиня чёрными, покрытыми матовым пушком ягодами.  

– За нас с тобой, – сказал я, поднимая бокал с вином.  

– За нас, – эхом повторила Инга и посмотрела на меня глазами в которых, как мне показалось, горел незатухающий огонь любви. 

Мы сделали по нескольку глотков вина и принялись за ужин. А ужин получился просто роскошный. Мясо было средне прожаренной кондиции в меру посоленное и проперчённое. Салат был изумительный, грибы остренькие, но не чересчур. Оба мы, судя по скорости, с которой мы уничтожали всё, что было на красиво сервированном столе, были основательно голодны. Тостов я больше не произносил потому, что был уверен, к мясу, просто, необходимо красное сухое вино как соль или перец. Красное вино это составная часть блюда именуемого жареным мясом. Единственное, что я делал, это следил, чтобы у Инги бокал не оставался пустым. 

Когда мы утолили голод и мой внутренний голос, удовлетворённо, молчал, я поблагодарил Ингу за вкусный ужин. Потом спросил у неё чего бы она хотела, чай или кофе. Она пожелала кофе. У меня был молотый «Арабико» и я, набрав в турочку холодной воды, за десять минут сварил кофе по малайски. Достав две чашечки из тонкого саксонского фарфора, я разлил в них кофе и, вопросительно, посмотрел на Ингу. 

Чего изволите узнать сударь, – произнесла она, пригубив кофе и закрыв глаза от удовольствия. 

Хотелось бы узнать, как происходил и чем закончился разговор с родителями, – расслабленно ответил я, – а так же, буду ли я иметь счастье, при возвращении домой, находить вас здесь, мадам? 

Знаешь Стасик (она впервые меня так ласково назвала), – с сияющими глазами начала разговор она, – мне приятно, что ты называешь меня мадам, мне очень понравился процесс перехода из мадемуазель в мадам. Не так болезненно и страшно, как я думала, зато море блаженства я ощутила. Я благодарна тебе за твою деликатность. Так вот, под впечатлением того, что у нас было, я отправилась домой и, радостно, поделилась с отцом и мамой что я, наконец-то, встретила человека в которого влюбилась и хочу с ним жить. Узнав, что это ты Стасик, они, словно, с цепи сорвались. Я не знаю, чем ты так не понравился моей маме. И она так рассказала о тебе папе, что он, тоже, был против. По-моему, ты ничего не сказал и ничего не сделал такого, чтобы маму, словно, подменили. 

Я никогда не видала её такой. Она говорила такие гадости, что я не выдержала и, хлопнув дверью, ушла из дому. Так что хочешь ты или нет, но тебе каждый день придётся видеть меня в своём доме, проводить со мной всё своё свободное время, спать со мной и как можно чаще заниматься со мной тем процессом, в результате которого из мадемуазели получается мадам. А поскольку я уже мадам, то теперь этот процесс будет меня делать всё более и более счастливой. 

Когда она заканчивала свою тираду в её глазах засверкали слёзы. Я подошёл к ней, подхватил её на руки и отнёс её в спальню. Раздел её и как, только, мог со всей силой своей любви и нежностью доказал ей, что люблю её и счастлив, что она выбрала меня, как не пытались её родители отговорить её от этого. 

Когда страсть понемногу утихла и, она лежала на моей груди, свернувшись калачиком, она, всё-таки, спросила, почему же её родители против меня, и почему её мать так изменилась. 

Понимаешь моя любовь, – начал я издалека, – я и мои родные и твоя семья находимся, хотим мы этого или нет, на разных ступеньках социального положения в теперешнем обществе. И социалогическая теория и практическая жизнь говорит о том, что не одно крупное состояние, нажитое в период дикого капитализма, никогда не наживается честным путём. В основе его, всегда, стоит воровство, обман, убийство, вымогательство. Откуда могут взяться владельцы заводов, домов, пароходов,если в стране, называемой СССР, ни у кого не было в собственности крупных заводов, шахт, рынков, железных дорог, нефтяных скважин и тд. и т.п. Единственное, что мог иметь человек при советской власти это участок для садово-огородных развлечений, да и то эти участки начали давать почти перед самым развалом этого могучего государства. Даже я получил такой участочек, на котором посадил фруктовые деревья, виноград и построил маленький садовый домик. Когда СССР развалился и, каждая республика провозгласила суверенитет, В России и в Украине обсчитав все материальные ценности, что были в стране, перевели всё в денежный эквивалент и поделили на количество жителей этой страны. Затем сделали ваучеры на сумму денег, приходящуюся на одного гражданина, включая стариков и младенцев. Но денег по этому ваучеру получить было невозможно, они вкладывались только в покупку недвижимости, заводов, шахт, дорог. Например, ваша семья состоящая из трёх человек, получила три ваучера на какую-то сумму. Сложив три ваучера вы, не только сеть магазинов с товаром, продавцами, инфраструктурой не могли купить, но даже одного автомобиля Жигули. И вот тут нечестные люди путём подкупа, вымогательства, шантажа отняли у основной массы голодного населения, превращённого в нищих, их ваучеры. А нищими они стали потому, что основная масса людей хранила свои сбережения в сберегательных кассах СССР, которого не стало, а деньги, хитрые и непорядочные дельцы, путём всяческих финансовых махинаций, присвоили себе. И уже на них, скупали ваучеры по цене, которая составляла сотую, а иногда тысячную часть их номинальной стоимости. Затем, скупив за гроши, отняв методом шантажа либо просто силой у людей их ваучеры, эти деятели начали скупать заводы, фабрики и прочие материальные ценности, некогда, принадлежащие государству. Ну а дальше, уже, проще. Чтобы никто не отнял нечестно нажитое, эти дельцы становились депутатами всех уровней, покупая за деньги, которые сейчас они имели в изобилии, депутатское удостоверение вместе с депутатской неприкосновенностью.  

Тогда, когда мы беседовали с твоей матерью после обеда в вашем доме, я, по-видимому, каким-то образом дал понять твоей маме о моём отношении к твоему отцу, владельцу сети магазинов и депутату какого-то там совета. 

Я замолчал, Инга лежала тихо у меня на груди и, я слыхал и ощущал только её сердце, стучащее равномерно и мощно. Я заглянул ей в лицо, думая, что она заснула во время моей лекции о появлении капитала в период дикого капитализма. Но она не спала и о чём-то, сосредоточенно, думала. 

– Значит мой отец вор и вымогатель, шантажист и убийца? – хриплым голосом спросила она. 

– Я так не говорил и, не имею права так говорить, – спокойно возразил я ей, – может быть, твой отец и является тем редким исключением из правил. Он мог нажить свои, судя по всему, немалые капиталы, абсолютно, честно. Я не судья чтобы в чём-то обвинять твоего отца, да и не желаю этого делать. Но думать я могу все. И твоя мать, женщина чуткая и, по-видимому, много знающая о том, как вы стали богатыми, почувствовала мои мысли. Поэтому, твои родители хотели бы тебе мужа из круга таких, как они сами. И богатство увеличится, и будущий зять не будет смотреть понимающе. Так что тебе, моя любовь, есть о чём подумать. 

– А ты, действительно, меня любишь? – прижимаясь крепче ко мне, спросила она. 

– Да я, действительно, тебя люблю, – уверенно ответил я, – хотя сам искренне удивляюсь этому. 

– Почему ты удивляешься, – подняв голову и, глядя на меня изумрудным взглядом, пытливо спросила она, – разве меня нельзя полюбить? 

– Инга, ты прекрасна и сердцем я люблю тебя, – целуя её в глаза ответил я, – но мой разум сомневается сможет ли такая избалованная деньгами, шикарными машинами, шикарным домом, вниманием богатых мужчин девушка жить с обыкновенным мужиком без сверх доходов, в обыкновенной квартире, без личного Мерседеса и, ещё, многих привилегий и удовольствий, которые можно получить имея большие деньги. 

– Не сомневайся, – утвердительно сказала Инга и, приподнявшись, оседлала меня. Её взгляд с поволокой был устремлён на меня и источал желание. Она приподнялась на коленках и, наклонившись, начала ласкать меня своей грудью, на которой соски стали твёрдыми и как маленькие пальчики, гладили моё тело, возбуждая и наращивая мою силу которую я направил в её так мною любимое и совершенное тело. Она застонала от наслаждения и, в мгновение ока, превратилась в страстную всадницу, которой скачка галопом доставляла такое же наслаждение, как и её коню. Но когда они достигли сияющей вершины обоюдного наслаждения, она рухнула на мою грудь без движения. 

Прошло несколько минут, затем она пришла в себя и начала целовать меня без остановки. 

– Стасик, любимый мой, – лепетала она, страстно целуя меня, – я люблю тебя и мне никого, кроме тебя, не нужно. Я, никогда, не променяю тебя ни на какие блага, ты не моя прихоть. Ты моя любовь, – продолжала она лепетать, обнимая и прижимая меня к своей груди.  

Затем, обхватив меня руками и прижавшись ко мне, сказала ясно и отчетливо: «Я никогда и никому тебя не отдам». И такая сила прозвучала в этой фразе, что у меня рассеялись все мои сомнения. А она лежала на моей груди и её бешено стучавшее сердце успокаивалось и начало стучать более ритмично. Глаза её сияли, она счастливо улыбалась. 

– Расскажи мне о себе, – вдруг сказала она, – я о тебе ничего не знаю. 

– Хорошо, – ответил я и начал рассказывать о своих, ныне покойных, родителях, о том, как и где я учился, как служил в армии, где и кем работал и каких высот добился, что вытворял, когда был студентом. Так же рассказал про свою многочисленную рать друзей и приятелей. Особое впечатление на Ингу произвёл рассказ о том, как мы с друзьями лазили в катакомбы, что там делали, как водили туда девчонок. 

– Ты меня сводишь в катакомбы когда-нибудь, – вдруг спросила она. Я, разнеженный её ласками и любовью, потерял бдительность и согласился её сводить в катакомбы, хотя, сам, с десяток лет, туда не ходил. Там всё могло измениться так, что такой поход, без разведки, становился опасным. Я, мысленно, себя матюкнул и мне оставалось, только, уповать, что Инга забудет об этом желании. 

Уснули мы с ней около часа ночи. В шесть утра будильник заверещал, поднимая меня на работу. Я открыл глаза, но Ингу рядом с собой не обнаружил, зато услыхал её лёгкие шаги по кухне. Я встал и открыл дверь в кухню. Инга в моей джинсовой рубашке в своих тапочках с бомбонами, практически, бесшумно двигаясь по кухне, готовила мне завтрак. Чайник уютно шумел, закипая, на столе стояло блюдо с бутербродами с сыром. На каждом из них сверху, на пластинке сыра, был кружёчек помидоры и веточка петрушки. К чаю были поджарены гренки на молоке и сливочном масле и какое-то круглое печение, которое она вчера купила. Я подошёл к ней и поцеловал в её нежную шейку. 

– Прекратить соблазнение, – скомандовала она строгим голосом, – шагом марш мыть руки и за стол. 

– Есть мой генерал, – рявкнул я и отправился в ванную. Через несколько минут чисто выбритый, благоухающий туалетной водой от Диора, я выплыл из ванной и тут же был взят в плен. Меня Инга обняла и нюхая целовала моё лицо. 

– Почему по утрам мужчины так приятно пахнут? – целуя меня, спрашивала она. 

– Потому, что не хотят ляпнуться в грязь лицом перед своими любимыми женщинами. 

– Ладно шагай за стол, – с сожалением отлипнув от меня сказала она, – а то я тебя не пущу на работу. 

– А кто для нас будет зарабатывать деньги? – спросил я и вспомнил, что нужно Инге вернуть деньги, которые она вчера потратила на продукты, – и, кстати о деньгах мадам, вы вчера потратили некую сумму чтобы накормить двух голодных мужиков, вот компенсация. 

Я положил на стол четыреста гривен. 

– Стоп,стоп! Кого вы имеете в виду под двумя мужиками, хотела бы я знать, – удивлённо сказала Инга. 

– Меня и мой внутренний голос, – со смехом сказал я, – он вчера был намного голоднее, чем я. И кстати, вам понадобятся деньги, вам же придется делать закупку продуктов. Вчера мы, по-моему, всё съели. В общем, хозяйка, разберёшься.  

Я сел за стол и быстро позавтракал. Затем, так же быстро по-военному, оделся и Инга меня провожала до самой двери. Я поцеловал её, на прощание, и вышел из квартиры. Выйдя во двор, я увидел, что Мерседес Инги ночевал во дворе. 

– Почему она мне не сообщила, что её машина во дворе, – с досадой подумал я, – ладно, нужно будет ей сказать, чтобы она вернула машину отцу. 

Дойдя до гаража, я выгнал Бяшу и понёсся на работу. 

Время, для нас с Ингой, не, просто, летело, а мелькало как телеграфные столбы, когда ты смотришь в окно мчащегося с большой скоростью поезда. Мы жили весело, Инга, как могла, содержала дом и меня в порядке. И я испытывал огромное наслаждение когда, возвращаясь с работы, заставал её, ожидающую меня с приготовленным ужином. В выходные дни мы выезжали с Ингой на мою дачу, с которой она, так же, прекрасно освоилась. Она накупила и посадила много саженцев роз и под впечатлением от сделанного мною вина, купила и посадила ещё полтора десятка саженцев винограда самых престижных и элитных сортов. А в долгие летние вечера мы с ней посещали все премьеры в театрах и не премьеры, тоже. 

А что стоили наши ночи? Это был восторг, помноженный на наслаждение и поделённый на удивительную нежность наших отношений. И я, каждый день считал и складывал в свою сокровищницу. Мы встречались с моими друзьями и её подругами, но при всех этих встречах мы были так заняты друг другом, что переставали, просто, замечать окружающих. Им становилось скучно с нами, поглощёнными только самими собой, и они, потихоньку, перестали ходить к нам. Мы, даже, этого не заметили потому, что нам было интересно только вдвоём. И если нам не о чем было говорить в какой-то момент, мы могли молчать так, что это молчание доставляло нам удовольствие. 

В общем, за какие-то полгода мы сроднились так, что роднее и ближе у нас, кроме нас самих, не было. Но какой-то холодок в моей душе, всё-таки, присутствовал. Я понимал, жизнь устроена так, что никогда не бывает белая полоса постоянно. Обязательно появиться какая-то чёрная полоса, которая нарушит это счастливое равновесие. 

По тому, что, время от времени, у Инги появлялись новые наряды, которые не были новыми, я понимал, что она встречается со своими родителями. Она не рассказывала мне об этих встречах и, меня это, очень, беспокоило. Ведь какие-то разговоры велись с её отцом и матерью, но она предпочитала молчать об этом и я, деликатно, её не расспрашивал. Свой «Мерседес Бенц» она, по моей просьбе, вернула родителям. И я, пользуясь тем, что один из моих друзей, разорившись, продавал поношенную «Таврию» купил её для Инги. Приятель продал её за половину стоимости, которую он заплатил когда она была новой. Я загнал машину в свой парк и, как говориться, влез в карбюратор и вылез через выхлопную трубу. Теперь я был уверен, на сто процентов, что эта машина не поломается. Когда я показал Инге машину она, по-началу, сморщила свой носик, но сделав пробную поездку убедилась, что машинка маленькая, юркая, паркуется на маленьком пятачке и, при этом, расходует в городском режиме не более шести литров топлива на сто километров пробега. Я брал Инге эту машину, чтобы она моталась в ней по хозяйству, в магазины, на привоз. В итоге, она к этой машинке привыкла и та дала ей возможность не таскать тяжёлые сумки с привоза. 

Однажды, вернувшись с работы, я выслушал от неё рассказ о том, как её знакомые удивились, увидев её на «Таврии» вместо «Мерседеса. Рассказ её звучал на весёлой ноте, но, в глубине души, я почувствовал в её словах горечь. Как-то, гуляя вместе по городу, мы зашли в новый, только что, открывшийся бутик. Ей там, очень, понравился костюм-тройка, мышиного цвета, последний писк моды. Она его крутила и так и сяк, потом примерила. Костюм на ней сидел как влитый, но когда она посмотрела на ценник, то, тяжело вздохнув, сняла костюм и повесила его на вешалку в магазине. Я, тоже, взглянул на ценник. Костюмчик стоил десять моих зарплат. Я, тогда, скрипнул зубами, но дал себе слово, что достану деньги и куплю ей этот костюмчик к её дню рождения. А день рождения будет у Инги во второй декаде августа. Этот день припадал на пятницу. За три дня до её дня рождения я снял с депозита, который хранился в банке под проценты все деньги и приехав в тот бутик, где она мерила костюм, застал его висящим на той же вешалке, куда его Инга повесила. Я заплатил за этот костюм и, упаковав его, отправился домой. Держа под мышкой большой пакет, я открыл двери и тут же мне на грудь, обхватив руками мою шею, прыгнула Инга. 

– Как хорошо, что ты уже дома Стасик, – весело защебетала она, целуя меня, – отложи, пока, свой свёрток и иди мой руки. Я на ужин приготовила вареники с вишнями. Пол дня провозилась, но всё-таки они получились. 

Но, переведя глаза на пакет, с чисто женским любопытством спросила: «А что в этом пакете? Можно посмотреть? 

Мне не хотелось открывать пакет до её дня рождения, но выхода не было, я попался. 

– Понимаешь, какая штука, – смущённо проговорил я, – у тебя через несколько дней, день твоего рождения. Вот я и купил тебе подарок, но хотел вручить в день рождения, но так бездарно попался. Что же, теперь, делать, смотри, пока я помою руки. 

Я обул тапочки и отправился в ванную комнату. Но только я переступил порог, как визг восторга потряс квартиру. 

– Это что мне? – счастливо улыбаясь и целуя меня, чуть не плакала Инга. 

– Конечно тебе, любимая, – обнимая и прижимая её к себе ответил я, – мне этот костюмчик не подходит. Размерчик у него маловат для меня, да и фасончик не мой. 

– Спасибо тебе Стасик, – сквозь слёзы проговорила она, – он же, страшно, дорогой. Ты, наверное, все свои деньги потратил? 

– Не все. Не волнуйся! – бодро ответил я, – у меня остались деньги, для того чтобы мы твой день рождения отметили в ресторане. Пригласишь, кого захочешь. Банкет на двадцать персон я выдержу. 

– Ну уж нет, – с вызовом заявила она, – никаких банкетов. Мне это всё надоело. Ты, как-то рассказывал, что когда был студентом, то вы с друзьями лазили в катакомбы. Давай возьмём с собой выпивку и закуску и сбежим от всех на три дня, пятницу, субботу и воскресение. Спальные мешки у нас есть, температура там и зимой и летом плюс четырнадцать градусов. Не будет этой жары, и никто нам не помешает. Хочу видеть в свой день рождения только тебя. 

– Любимая, я ходил в катакомбы более десяти лет назад, – начал я обалдевший от её напора, – за эти годы там многое могло измениться. Нам нужно будет с тобой дойти до зала молодожёнов, но я уже не помню туда дорогу. Штреки, ведущие к залу, могли обрушиться, их могли заложить кирпичной кладкой. Я не знаю, кто последний ходил по этим штрекам, профессиональный спелеолог или любитель. Я, абсолютно, не в курсе о теперешней системе установки туров. Нет, туда идти без подготовки – самоубийство. 

– Ну Стасик, ну любимый мой, – она начала меня уговаривать, – я никогда в жизни не была в катакомбах, а ведь я родилась тут. Я себе дала слово, когда ты рассказывал про них, что обязательно схожу с тобой туда Ну, давай не будем идти к этому залу молодожёнов, найдём хорошую квадратную выработку недалеко от входа и там сделаем лагерь на три дня. Ну, прошу тебя, неужели ты можешь мне отказать? 

Последнюю фразу она произнесла, прижавшись ко мне всем своим телом и я поплыл. 

– Это у тебя, просто, прихоть. Я попробую за эти дни провести разведку, узнать, не заложены ли те входы, через которые мы входили, – неохотно согласился я, – но если там все заложено, то мы никуда не идём. 

– Стасик, спасибо тебе, – обрадовано защебетала она, – это моя самая последняя прихоть, обещаю тебе. 

– Инга, – с сомнением ответил я, – я хочу верить тебе, что это будет твоя, самая последняя, прихоть. 

– Так это и будет, – торжественно сказала она, – на всю оставшуюся жизнь. Кровью расписаться где? 

– Вам бы всё шутить девушка, – улыбаясь, ответил я, – кровью расписываться не нужно. А вот вареники с вишнями, сейчас, были бы кстати. 

– Прошу за стол мой господин, – заторопилась Инга, – уже подаю. 

После ужина варениками с вишнями мы с Ингой пошли прогуляться к морю. Я, абсолютно не подумав, повел её к морю через Кирпичный переулок. Свернув с улицы Гагарина на Французский бульвар, мы подходили к Кирпичному переулку, чтобы через него пройти к морскому побережью. Инга шла, взяв мою правую руку в объятья и прижимаясь к ней своей грудью. Каким-то шестым чувством она поняла, что мне очень нравиться, когда мы так идём. В этот момент завизжали тормоза черного джипа «Ленд круизер», он остановился и крупный седой мужчина, лет пятидесяти пяти вышел из машины и, перейдя дорогу, направился в нашу сторону. Инга вздрогнула, увидев этого мужчину и, прижавшись к моей руке ещё сильнее, сказала: «Стас, это мой отец». 

Мы, вежливо, остановились, ожидая его приближения. Не доходя до нас шагов пять он остановился и, не обращая на меня внимания, как будто меня тут и нет рявкнул тоном не терпящим возражения: «Инга, подойди ко мне. Мне нужно с тобой поговорить». 

Кровь кинулась мне в голову но, сдерживая себя, я спокойно сказал: «Уважаемый, вы кто такой и почему отдаёте распоряжения моей невесте. Это очень не вежливо с вашей стороны». 

– Сергей, иди сюда! – крикнул он водителю джипа оказавшегося здоровым двадцати пятилетним парнем, – разберись с этим учителем вежливости. 

– Папа не смейте его трогать, – напряжённо сказала Инга, ещё сильнее цепляясь в мою руку. 

– Любимая, – спокойно сказал я, – освободи мою правую руку, на всякий случай, и встань за моей спиной. 

– Я не изменил своей позы, рукой завел Ингу за свою спину. Серёжа, водитель отца Инги, подходил ко мне поигрывая нунчаками. 

– Уважаемый, – спокойно обратился я к отцу Инги, – отзовите своего пса и представьтесь вежливо без криков и команд моей невесте. Я вас предупреждаю, если этого не произойдет, мне придётся прижать хвост вашему псу. 

Подошедший Серёжа со словами: «Ах ты, сука», подняв нунчаки кинулся на меня с намерением ударить нунчаками по почкам. Пропустившего такой удар, страшная боль валит с ног. Я поднырнул под его руку с уклоном вправо, левой ногой ударил Серёжу по икре его правой ноги, а правой рукой нанес сокрушительный удар по носу и зубам водителя Серёжи. Я почувствовал, как под моим кулаком захрустели ломающиеся хрящи и кости Серёжиного носа. Я знал силу этого моего удара, Серёжа, как подкошенный сноп, свалился на тротуар. Кроме сломанных костей носа несколько зубов верхней челюсти Серёже, так же, придётся вставлять. Он лежал на земле с окровавленным лицом и не мог встать, а шевелился как жук, которого раздавили, но не до конца. 

-Ах ты, гад, – пришел в себя и завопил отец Инги, – что же ты натворил? Да я тебя, за это, в тюрьме сгною. 

– Уважаемый, – спокойно ответил ему я, – оскорбления не красят ваши седины. Меня гноить в тюрьме не за что, не я на вас напал, а ваш халдей напал на меня по вашему указанию, причем вооруженный и срок грозит не мне, а ему, так как нунчаки приравниваются к холодному оружию. Скажите спасибо, что вы являетесь отцом моей любимой женщины, в противном случае вы бы лежали рядом с вашим халдеем. Сказать, что я рад нашему знакомству я не могу, желаю здравствовать.  

– Инга, мне кажется, что твой папа всё понял, – обратился я к Инге, – пойдём дорогая. 

– Папа, – огорчённо сказала Инга, – он же тебя предупреждал. Если будешь в хорошем настроении, позвони на мой телефон. Надеюсь, что ты не забыл мой номер. До свидания. 

– Подождите, – вдруг подал голос депутат, – помогите мне погрузить в машину водителя. Его нужно отвезти в больницу, оказать ему медицинскую помощь. 

– Хорошо, – согласился я, – идите, откройте заднюю дверь и ждите около двери. 

Я подошёл к Серёже и подхватил его на руки, отнес к машине, а там, вдвоём с отцом Инги, осторожно положил его на заднее сидение. 

– Спасибо, – буркнул отец Инги. 

– На здоровье, – весело ответил я. 

– Дочь, – вдруг сказал депутат, – в следующую субботу, сразу после твоего дня рождения, я приглашаю вас обоих в гости. 

– Спасибо папа, – поблагодарила Инга, но в субботу мы не можем. Мы уезжаем в другой город. Если приглашение будет действительно до вторника, то мы, возможно, зайдем. Это как решит мой жених.  

Соответственно, после этого инцидента, гулять нам расхотелось. Мы развернулись и направились к нашему дому. По дороге, Инга прижималась ко мне и, я чувствовал, что дрожь, время от времени, сотрясала её тело. У меня самого остался неприятный осадок от случившегося. Он тревожил мои мысли и бередил душу, но мне нельзя было подавать вида, что меня это беспокоит. И я принялся рассказывать Инге смешные истории, случившиеся со мной или моими друзьями. Инга начала улыбаться после одной истории в которой я, будучи в туристском лыжном походе по зимнему Подмосковью, при морозе в двадцать пять градусов по Цельсию, ухитрился, основательно, подморозить себе уши. Решив повыпендриваться перед единственной девушкой, которая участвовала в этом походе, я не опустил уши в шапке ушанке. И если бы мой друг, рыжий Сашка, который заметил, что у меня оба уха наполовину белые, тут же, не завалил меня в сугроб и не начал тереть мне уши снегом, то неизвестно имел бы я уши или нет. После того как они отошли от мороза, они стали большие как у слона и, из них несколько дней сочилась какая-то жидкость. Но мой вид вызывал смех друзей потому, что когда я сидел, то верхняя часть ушей опускалась как у дворняги. 

Инга, даже, приостановилась и потрогала мои уши. Дрожь у неё прошла, было видно, что она успокаивается. 

– Прости меня Стас, – тихо сказала она, – за поведение моего отца и спасибо тебе, что защитил меня. 

– А он, папенька твой, – со смешком спокойно отреагировал я, – всю жизнь такой вспыльчивый. В сегодняшнем рандеву, мне твой папа, ясно, дал понять, что я не желательная кандидатура в твои мужья. 

– Не обращай внимания, сейчас не средние века и не он будет выбирать мне мужа, – четко обрисовала Инга свою позицию по этому вопросу и, вдруг, спросила, – А где ты, так здорово, научился драться? 

– Во-первых, не драться, а защищаться, – заметил я, – в противном случае я бы валялся с отбитыми почками и проломленной головой, а ты бы сидела под замком дома у твоего отца. А твоего папеньку, даже, никто к ответственности не привлёк бы потому, что он депутат. Они, современные нуворишки, немало денег потратили, чтобы обеспечить себе неприкосновенность, купили милицию и судей, и творят беспредел, как хотят. И только сам человек может защитить себя. А я, служил в армии в специальных войсках, где умению рукопашного боя, искусству восточных единоборств, владению любым видом оружия, как холодного, так и огнестрельного в течение трёх лет, ежедневно, уделялось повышенное внимание.  

– Это здорово, – вырвалось у Инги, – я знаю своего отца очень хорошо. Он сейчас отступил потому, что ты его остановил, но он никогда не упустит шанс расквитаться. 

– Будем надеться, что бог не выдаст, а свинья не съест, – спокойно резюмировал я, доставая ключи от входной двери дома, – входи хозяйка, не помешало бы горячего чайку. 

– Иди мой руки, я сейчас поставлю чайник на огонь, – засуетилась Инга, доставая из посудомоечной машины чашечки. 

– Я тебя, так же, должен поблагодарить за твоё поведение, – присаживаясь к столу, сказал я Инге, – ты вела себя в этом безобразном случае мужественно и преданно. Теперь, я вижу, что смогу на тебя положиться всегда и во всём. Ты показала, что не предашь меня, что я не твоя прихоть. Спасибо тебе, любимая. 

Я встал и. подхватив Ингу на руки, начал целовать её в лицо, шею, глаза, которые, почему-то, опять стали мокрыми. И я, забыв про чай, понёс её в спальню. Я любил её так, как никогда не любил до этого момента. Нежность к этой, ставшей сегодня бесконечно родной, красивой и молодой женщине переполняла меня. Я ощутил всем своим сердцем, всей душой, что она моя на всю оставшуюся жизнь, что она моя половинка, которую я так долго искал и наконец-то нашёл. Я знал, что скорее отдам свою жизнь, чем позволю, кому-то, обидеть её. 

Проснувшись утром я не увидел, рядом с собой Инги, но, прислушавшись, услышал её лёгкие шаги на кухне. Выйдя на кухню, ощутил восхитительный запах яичницы с ветчиной и помидорами, присыпанной мелко порезанным зелёным лучком. Инга была в очаровательном халатике на голое тело. Я схватил её в объятья, несколько раз чмокнул в её щёчки цвета спелого персика и понёсся в ванную комнату. Через десять минут я уже сидел за столом и уничтожал яичницу. К ней полагалась чашка крепкого ароматного чая. 

Покончив с завтраком, я предупредил Ингу чтобы она к половине седьмого была готова для похода в музыкальную комедию. Там сегодня давали спектакль, который назывался «Бал в честь короля».  

Я, всё-таки, решил совместить поход в катакомбы, разведкой которого я сегодня займусь во время обеденного перерыва на работе, дополнительно прихвачу, по договорённости с шефом, ещё часик, полтора, с посещением театра, что доставит Инге возможность выйти в свет в подаренном мною костюме. Я, уже, понял, что Инга любит красивые вещи, обладает тонким чувством вкуса и с ней приятно находиться рядом, когда она одета в понравившиеся ей вещи.  

В двенадцать часов дня я, договорившись с шефом что буду к пятнадцати часам, вскочил в Бяшку и понёсся в Усатово. Там в балке, которая делила это село пополам, находился, известный мне, вход в катакомбы. Поставив машину на дороге, недалеко от балки, в которую можно пройти по кривому переулочку, я одел небезызвестную вам курточку, старые брюки и кеды. Все свои вещи я сложил на заднем сидении машины. Немного подумав, позвонил по мобилке своему старому другу Саньке Андрюшкину с которым, в студенческие годы, вместе лазили в катакомбы и сообщил ему, что делаю разведывательный поход в катакомбы в Усатово. Вхожу там, где мы с ним когда-то входили. Затуривать ненужные штреки буду турами из двух камней сложенных под углом в виде стрелки, указывающей направление моего движения. Все его вопросы я пресёк одним словом «Надо!» и, закрыв машину, направился в балку. Вход в катакомбы я нашел с трудом, вокруг него вырос терновник, да так густо, что с огромным трудом продрался к входу. Как я и предвидел, вход был заложен кирпичами но, как и всё, что делают наши люди, заложен он был халтурно, то есть между входной стеной и кладкой была щель в которую, свободно, мог пролезть двенадцатилетний и любой, младше его, пацан. Моя попытка протиснуться в эту щель не удалась, как я и не старался. Интересно, всё-таки, устроены наши люди, ведь стена предназначалась, именно, для того чтобы в катакомбы не залезли дети. Хотели, как лучше, а получилось, как всегда. Теперь, пролезшие в эту щель дети не дождутся помощи от взрослых так как те не пойдут к этому входу, думая что вход замурован, а если кто-то и догадается посмотреть, как замурован вход и увидит эту щель, им придётся ломать эту стену.  

Надо будет сообщить председателю Усатовского райсовета, – подумал я, – ведь он мой бывший сотрудник. Работал в моём гараже механиком КТП. 

Я ещё раз подошёл к щели и внимательно её осмотрел. Если в месте выступавших мысом кирпичей снять два кирпича, то протиснуться за стену, с трудом конечно, но можно. А люди, которые будут заделывать эту щель, положат на два кирпича больше. 

Эта мысль успокоила мою совесть, я расшатал два кирпича, наиболее выступающие из стенки и аккуратно вынул их. После этого я, втянув живот и подобрав заднее место, протиснулся за стену. Я достал из внутреннего кармана куртки мощный фонарь, который используют американские полицейские. Муж моей сестры в день рождения подарил мне его. Включил его и направился внутрь. Буквально, пройдя с десяток метров, юношеская память начала мне подсказывать.  

Вот сейчас будет завал, перелезать его нужно с правой стороны и входить в правый штрек после завала, далее двадцать минут шага по высокому штреку, затем минут десять бега согнувшись до правого поворота в штрек ведущий к партизанской стоянке. Из помещения передового поста партизан, налево и высокий штрек приведет в знаменитый зал молодожёнов, который шириной метров пять, длинной метров двадцать и высотой метра четыре. В нём установлен, вытесанный из ракушника длинный стол, за которым во время войны партизаны отмечали свадьбу своих молодых товарищей. 

Все ответвления по дороге к залу молодожёнов я, исправно, затуривал, но потом понял, что можно этого и не делать. Поколения студентов, ходивших после нас в катакомбы, на каждый штрек навесили таблички с указаниями названия Одесских улиц, которые благополучно или нет, снимали с углов улиц. Тут был штреки с табличками – ул.Ленина, ул. Мизикевича, ул. Свердлова, ул. К.Липкнехта, ул. К.Маркса и т.п. 

На углу двух Карлов в Одессе была винарка, в которой продавался «Солнцедар» – вино, которое пить нормальному человеку было невозможно. В Одессе шутили, когда оно исчезло, якобы это вино закупили американцы красить у себя заборы. Один раз покрасил и на всю оставшуюся жизнь. 

Здесь же, на углу двух Карлов, был склад пустых бутылок. Любой приёмный пункт стеклотары обогатился бы, если бы имел возможность вывезти эти бутылки. В выемке этого угла их было сложено тысяча штук, как минимум. 

Не доходя до передового поста партизанских стоянок, я обратил внимание, что на полу штрека, обычно утоптанного, в некоторых местах кучками лежала труха, осыпавшегося с потолка, ракушечника. Внимание то я обратил, но значения этому не придал и, как оказалось потом, напрасно.  

Минут через десять я вошёл в зал молодожёнов. Здесь всё сохранилось так, как и было тогда, когда я сюда ходил. После всех пройденных узеньких и низких штреков, зал удивлял своими размерами. Длинный стол, тянувшийся посредине зала был пуст, на скамьях из ракушечника тоже ничего не было. В углу, на своём месте, стояло два заправленных примуса и ёмкость с керосином. Примусы были зелёные от патины. Потолок зала был покрыт специальным составом, чтобы ракушник не осыпался, и выглядел, в свете фонаря, как покрашенный красной краской.  

Я присел на лавку и вспомнил как Сашка, случайно, хлебнул из бутылки вместо водички, керосина. Мы приносили с собой керосин в бутылках из-под «Куяльника», кто-то из друзей и поставил керосин вместе с бутылками с водой. В дальнем левом углу зала было место для спальных мешков, причём пара от пары на расстоянии не менее метра.  

Там, так же, всё было чисто, хоть сейчас стели спальные мешки. Я посмотрел на часы, в катакомбах я был уже полтора часа, пора было возвращаться. По дороге назад я внимательно осмотрел все боковые штреки и ответвления. Все они были мною затурены, то есть вариант заблудиться, либо не туда попасть, отпадал. 

В то время мне казалось, что обеспечить последнюю в нашей жизни прихоть любимой женщины не так уж и сложно. 

Выйдя из катакомб, я вставил вынутые мной кирпичи на место и через кривой переулочек вернулся к машине. В машине я переоделся и позвонил Андрюшкину. Я рассказал ему, как всё выглядит внизу, напомнил ему про выпитый керосин и, на его вопрос о том, зачем же я, всё-таки, лазил в катакомбы, попросил его никому, ни за какие коврижки об этом не рассказывать. 

– Ладно Стас, – ответил он озадаченно, – ты меня уговорил, но если сказать честно, то, больше, удивил. 

– Спасибо дружище, – обрадовался я такой его реакции, – придет время, я тебе всё расскажу. До встречи! 

Затем, я завёл Бяшку и поехал на работу. Доложил шефу, что я на месте и окунулся с головой в дела. В шесть вечера, забежав на минутку к шефу, я рванул домой. 

А дома меня ждала Инга, облачённая в новый костюмчик, в туфельках на высоченной шпильке, с прекрасным макияжем. Я быстро надел свой костюм тройку, туфли и галстук. 

Сделал левую руку крендельком, Инга, церемонно, взяла меня под руку, и мы вышли из квартиры. Проходя мимо соседок, сидящих во дворе на лавочке, мы дали им пищу для обсуждения на весь вечер, затем сели в Бяшу и без пяти семь входили в театр оперетты. 

Представление нам понравилось, после театра мы зашли в ресторан «Александровский», где вместе и поужинали. Я, даже, себе позволил выпить бокал красного сухого «Каберне», но ужин был настолько плотным, что даже запаха вина не ощущалось. Инга выпила, так же, бокал вина и была очаровательно кокетлива. 

Дома мы были около двенадцати ночи. Раздевшись и приняв душ, оба рухнули в постель и, обнявшись, уснули. 

Утром я проснулся от ощущения, будто на меня кто-то смотрит. Я, слегка, приоткрыл глаза и утонул в глубокой зелени изумрудных глаз Инги. Вечером, когда мы ложились в постель, она была в кружевной ночной рубашечке, а сейчас она была, абсолютно, голая. Она лежала на правом боку лицом ко мне. Её удивительно красивая грудь с нежно-розовыми кружками вокруг торчащих, как маленькие розовые пальчики сосками, которые так и целились в меня для поцелуя, возбуждала меня и не давала возможности, притворяясь спящим, просто, любоваться её телом, глазами, рыжей копной душистых волос. 

Почувствовав моё нарастающёё возбуждение и поняв, что я уже не сплю, она прижалась ко мне всем своим совершенным телом и полностью отняла у меня инициативу. Она целовала моё лицо, глаза, губы, шею. Она просто впивалась поцелуями в мою грудь и покусывала слегка мои соски. С ней творилось что-то невообразимое, она была в неистовстве, я, даже, испугался за её нервное состоянием и обняв её двумя руками так прижал к себе, что лишил её возможности двигаться. 

Затем, перехватив инициативу, ринулся с нею и в неё. Она застонала от наслаждения, выгнулась дугой и требовала движений, всё более резких и частых. А когда у нас, в глазах, засверкал этот слепящий свет обоюдного наслаждения, когда из её груди исторгнулся крик восторга, счастья и победы, мы замерли в блаженном оцепенении, чувствуя, как наши жизни, в любви сливаясь вместе, рождают новую жизнь. 

Прошло несколько минут, она лежала, разметавшись на постели с закрытыми глазами, её тело было восхитительно, на её нежной шее пульсировала, тоненькой синей ниточкой, вена. Наконец, она открыла свои изумрудные глазищи и залила окружающее её пространство сверкающей зеленью. 

– С днём рождения, милая моя, – поздравил я её, – пусть всегда у тебя будет моя любовь, твоя красота и молодость, и крепкое здоровье. Я обожаю тебя. 

– Спасибо Стасик, – промурлыкала она, потягиваясь, – я хочу, чтобы каждый раз, до самой смерти, ты так меня поздравлял с днем рождения. За всю мою жизнь это самый прекрасный день рождения. Кстати, ты выполнишь мою, самую последнюю прихоть? 

– Да, дорогая. Я выполню твою прихоть, – с улыбкой, но твёрдо сказал я, – но и ты должна мне поклясться, что это будет твоя последняя на всю оставшуюся нашу совместную жизнь прихоть. 

– Клянусь! – сказала она серьёзно и поцеловала меня. 

– Тогда подъём и, после утреннего туалета, собираемся, – начал я инструктировать Ингу, – форма одежды – спортивная. Бельё должно быть, обязательно, тёплое, но ни в коей мере не стесняющее движения. Тёплое бельё берём с собой потому, что если ты его сейчас оденешь, то ты растаешь. Август месяц, как-никак. На ноги лучше обуть кеды, если нет, то и кроссовки подойдут. Ну и, обязательно, предметы личной гигиены. Туалетов с унитазами там нет, воды нет, тепла нет. Температура и зимой и летом постоянная, плюс четырнадцать градусов Цельсия. Готовь свои вещи, я схожу в гараж за рюкзаком и возьму продукты, которые вчера купил для нашего похода. 

– А можно и мне с тобой, – умоляюще попросила Инга, – а ещё одного рюкзака у тебя нет? 

– Есть, – с сомнением произнёс я, – но он маленький и сильно старый. У тебя с ним не будет товарного вида. 

– Это не страшно, – обрадовалась она, – главное, что тебе не придётся нести на себе всё. Я у тебя помощник. 

– Ладно уж, помощник, – иронизировал я, – шагай в туалет, потом я сменю тебя там. 

Пока я буду в туалете, приготовь, пожалуйста, нам завтрак. А потом мы вместе пойдём в гараж. Надо ещё с антресолей снять спальные мешки. У меня, к счастью, их два. Один мне подарили, совсем, новый. Другой – старый. В нём я спал в катакомбах, в Подмосковье, на Кольском и в других местах, куда меня туристская судьба кидала. 

– Есть мой генерал, – отрапортовала Инга и, вскочив с постели, направилась в ванную комнату. 

Я, так же, встал и, накинув халат, полез на антресоли в стенном шкафу. Оттуда я достал два, хорошо свёрнутых, спальных мешка. Новый был шикарный, на гусином пуху, длинный и с двойной ватной основой снизу. Старенький был целый, без дыр и без шика, но надёжный и простой. Я проверил змейки в обоих мешках и остался удовлетворён. В этот момент Инга освободила ванную комнату. Я направился туда, по дороге, чмокнув Ингу в её носик. 

Из ванной комнаты я вышел минут через пятнадцать, завтрак уже стоял на столе. Мы с Ингой быстро позавтракали, затем она принялась складывать в кучку необходимые для неё вещи. Я пока позвонил своему бывшему сослуживцу и теперешнему председателю Усатовского сельсовета, Ваковейчуку Юрию. Попросил у него разрешения оставить в его дворе машину на пару дней. Он без лишних вопросов дал добро. Затем, я пошёл в гараж и принёс оттуда два рюкзака и продукты с напитками, которые вчера купил по дороге домой. 

Где-то более часа мы с Ингой потратили на сборы и укладку рюкзаков. Уложить их нужно было так, чтобы они были, по возможности, более плоские. Это было необходимо для того, чтобы легче было бежать в низких штреках, с плоским рюкзаком не так сильно пригибаешься. Фонарь для Инги я взял маленький, легкий, но чрезвычайно мощный. К обоим фонарям, обязательно, по комплекту запасных батареек. Когда рюкзаки были уложены, я попросил Ингу надеть свой рюкзак, и отрегулировал лямки так, чтобы он был как можно ниже, почти на самой попе и не болтался при ходьбе и беге. Её рюкзак весил килограмм десять, что для рюкзака не вес. В моём, набралось почти под двадцать килограмм, что для меня было приемлемо.  

Короче, спустя несколько минут мы вышли из дома и направились через двор к гаражу. Инга выглядела, просто, очаровательно с рюкзаком, в маленькой панамке, похожей на ту, в которой дети в пионерском лагере ходят, в бриджах цвета хаки чуть ниже колена и в красных кедах с белой шнуровкой. Она вышагивала рядом со мной с гордым видом и бросала победные взгляды на соседок, расположившихся на дворовых скамеечках. И по их оживлённому виду чувствовалось, что они обеспечены темой для обсуждения на целый день. В гараже я закинул наши рюкзаки в Бяшку и, усадив Ингу рядом с собой, мы поехали в сторону Усатово. 

Когда-то, лет двести пятьдесят назад, когда на месте сегодняшней Одессы стояла крепость Хаджибей, которая была территорией Крымского ханства, сюда бежали казаки после разгрома Екатериной Великой Запорожской сечи. Сюда, так же, стекались и беглые крепостные из Российской империи. В итоге, рядом с крепостью образовалось два села. Это Нерубайское, село в котором селились беглые крепостные, украинцы бежавшие из- под гнёта Речи Посполитой и другие беглые. Крымский хан, за обещание не рубиться с ним, разрешал им проживать рядом с крепостью. 

Второе село получило своё название Усатово потому, что в нём, в основном, обосновались казаки бежавшие сюда после разгрома Запорожской Сечи. И сейчас, в наше время потомки этих казаков населяют это село. 

У моего бывшего сослуживца, выбранного головой сельского совета, я гулял на его свадьбе, поэтому хорошо знал где он живёт. За сорок минут мы доехали и уже здоровались с Юрой и его женой. Я представил им Ингу и сказал, что мы будем отдыхать на берегу Хаджибеевского лимана. Раскинем палатку и побудем наедине чтобы никто нам не мешал, поэтому машину оставляем у Юры. Машина, как визитная карточка, поэтому гости, уже, через час появятся. Нам этого хотелось бы избежать.  

Молодое семейство Ваковейчуков хорошо нас поняло, они, даже, не стали настаивать, когда мы отклонили их предложение пообедать с ними. Мы попрощались с Юрой и его женой и, надев рюкзаки направились в сторону лимана. 

Дойдя до заброшенного и разрушающегося противотуберкулёзного, детского санатория, попасть в который, при советской власти, можно было, только, по большому блату, мы свернули в окружавший его парк. Это было самое современное детское лечебно-профилактическое учреждение, оснащённое современным оборудованием, имеющее прекрасный штат врачей. Расположен был этот санаторий на окраине Усатово, лечебные корпуса санатория окружал старый парк, деревья которого, без ухода людей, разрослись в непроходимые в некоторых местах чащи. 

Я, намеренно, свернул в парк, чтобы не вызывать любопытных взглядов людей которые видели бы, как мы с рюкзаками направляемся к входу в катакомбы. А так, идя по парку, нас, практически, никто не видел, и мы могли подойти к входу незамеченными. 

Минут тридцать мы потратили, чтобы дойти к входу. Пройдя через заросли терновника, мы очутились возле него. Тут всё было в том же состоянии, в каком я это оставил сутки назад. 

– Инга, – строго глядя на неё, спросил я, – ты по-прежнему туда хочешь? Имеешь возможность дать задний ход. Вернёмся к Юрке, заберём машину и поедем куда-нибудь на морское побережье, поваляемся на солнышке. 

– Нет, Стасик, – так же серьёзно ответила она, – я никогда и ни перед чем не даю заднего хода. Я этого очень хотела, и я увижу это. 

– Ну, хорошо, – согласился я и добавил, – снимай рюкзак и подашь мне оба, так как вместе с рюкзаками мы в эту щель не пролезем.  

Она скинула рюкзак, я снял свой. Затем, подойдя к входу я вытащил из кладки стены два кирпича и протиснулся внутрь. 

Давай рюкзаки, – скомандовал я и Инга подала мне оба рюкзака, – залезай сама! 

Инга легко протиснулась в щель. Я достал из её рюкзака фонарь и дал ей, затем надел на неё рюкзак и сказал ей, чтобы она шла, не отставая от меня. Интервал – два, три шага. 

– Хоть ты и меньше меня на двадцать сантиметров ростом, – продолжал я инструктировать Ингу, надевая свой рюкзак, – но наклоняйся, когда я наклоняюсь. И беги в полунаклоне, когда я бегу. Если отстала или что-то случилось, остановись и сядь, свети фонарём в мою сторону. Я за тобой вернусь. Всё ясно? 

Я достал крепкую шёлковую бечевку, длинной метра три, с карабинами на концах и один карабин пристегнул к своему ремню сзади, второй карабин пристегнул к кольцу на правой лямке её рюкзака. 

– Мне всё ясно, – ответила Инга, наблюдая за моими манипуляциями с бечёвкой, – не ясно, только, зачем этот собачий поводок? 

– Это не собачий поводок, – улыбнулся такому её сравнению, – это благородная верёвочка и называется она «страховка». 

– Пользуешься моим неведением, – пробурчала она недовольно, – вот и вешаешь на меня так называемую страховку. 

– Кончай дебаты, – прикрикнул я, – включай фонарь и за мной шагом марш! 

И мы с ней пошли не торопясь. Дошли до завала, мужественно преодолели его, вошли в высокий штрек и шли, совсем, не пригибаясь. Я, внимательно, следил за турами в боковых штреках. Везде, они были в том положении, в каком я их установил. Так же вовремя я заметил птичку, которую нарисовал на ракушнике в месте понижения штрека. 

– Внимание, – крикнул я, – потолок штрека понижается, всем пригнуться и бегом марш. 

Мы пригнулись и побежали. Бежал я, пригнувшись, как в Армии на кроссе, но все-таки зацепил потолок несколько раз рюкзаком. 

– Что не говори тридцать три это не двадцать, – подумал я после очередного чирка рюкзаком по потолку, – надо опять начать ходить в бассейн и в тренажёрный зал. А то потеряю форму, восстановить будет гораздо сложнее. 

Инга шла и бежала просто великолепно. У неё было врождённое чувство габарита. 

Когда идёшь или бежишь по штреку, фонарь высвечивает потолок штрека впереди тебя метров на пять, а на каком расстоянии над твоей головой потолок ты не видишь, это нужно чувствовать. 

В общем, мы так слаженно с Ингой прошли весь маршрут, что через час после входа были в зале молодожёнов. Инга была удивлена увиденным, она не переставала восхищаться, ходила по залу, разглядывала всё, что в нём находиться. 

– Инга, – взмолился я, – давай распакуемся, накроем на стол, зажжём свечи и выпьем, наконец, за здоровье именинницы. Уже три часа, давно пора было сидеть за обеденным столом. 

Прежде всего, я достал свечи и поставил их на столе с интервалом в пол метра, Воткнув их в горлышки пустых бутылок. Получились своеобразные канделябры. Затем, Инга извлекла из своего рюкзака белую скатерть в голубую клетку. Сразу, чтобы зафиксировать скатерть, я поставил на стол бутылку виски «Red label», бутылку сухого красного «Каберне», две бутылки «Куяльника» большую бутылку Pepsi-cola. Инга достала и поставила на стол два больших одноразовых блюда с различными нарезками, копчёной колбаски, ветчины, копченого мяса. На тарелочках была брынза из Гагаузии, виноград и яблоки из Молдавии. Огурцы и помидоры мы с ней не резали на салат, а решили есть натуральными. Короче, стол получился на славу. Представьте себе в огромном зале под красным потолком в мерцающем свете горящих свечей, хрустальные бокалы с рубиновым напитком на бело-голубой скатерти. Рядом друг с дружкой он и она, любящие и любимые. 

Никогда прежде и никогда потом нам не было так хорошо вместе. У нас было необыкновенно пьянящее чувство свободы. Как будто, мы одни во всём мире Мы пили вино за здоровье Инги и закусывали его гагаузской брынзой и сладкими поцелуями. Мы занимались любовью и спали, затем всё повторялось вновь. Когда мы уставали есть и пить, я рассказывал Инге, как появились катакомбы. Это был великий праздник любви, обоюдной любви друг к другу. 

Но, время неумолимо и мы начали собираться в обратный путь. Мы всё, тщательно, убрали. Мусор, пустые бутылки из-под воды и колы были упакованы в пакеты с тем, чтобы выбросить всё это в специальные мусорные контейнеры на верху. Последний осмотр помещения под землёй, где мы были так счастливы и мы надеваем рюкзаки, чтобы идти к выходу. 

– Ну что ж, – довольно сказала Инга, – мир этому дому, а мы пойдём к другому. 

Как только она произнесла последнее слово, раздался сильный грохот и воздушная волна, прокатившаяся по штрекам чуть не сбив нас с ног, затушила свечи. 

– Что это, – испуганно спросила Инга и её лицо, в свете вспыхнувшей спички, поразило меня своей бледностью, – надеюсь ничего страшного.  

– Хотелось бы надеяться, – сказал я, – но этот звук и воздушная волна бывает во время обвалов. Может быть, завалило какой-нибудь другой штрек, и мы, спокойно, выйдем. В любом случае нужно быть благодарными богу, что это случилось вдалеке от нас. Пошли. Под лежачий камень портвейн не течёт, – пошутил я чтобы успокоить Ингу. 

Я, опять, пристегнул к шлейке рюкзака Инги страховочную бечеву, и мы направились к выходу из катакомб. Мы прошли от зала молодожёнов метров триста и наткнулись на завал штрека. Завал произошёл в том месте, где я видел на полу осыпавшуюся с потолка мелкую труху ракушечника. От места нового завала до передового поста партизан метров восемьсот. А оттуда до выхода ещё два, два с половиной километра. 

Увидев завал, я сказал Инге отойти назад метров на пятьдесят и, сняв рюкзак рядом с ней, пошёл осматривать завал. Я шёл и мысленно молил бога, чтобы осталась сверху завала хоть малейшая щель, через которую мы бы могли выбраться. Но действительность оказалось хуже, чем я предполагал. Порода, обвалившаяся в штрек, закупорила его как пробка бутылку с Шампанским. Судя по всему, многотонный пласт породы, просто, опустился в штрек. Какова пробка по высоте и по длине выяснить не представляется возможным. 

– Следовательно, – рассуждал я, – пробиться сквозь завал, либо перелезть его сверху не получиться. Не зная диаметра и высоты опустившегося пласта породы нечего, даже, пытаться пробиваться сквозь завал. Мы сотрём руки, оттаскивая назад породу, а поскольку закрепить её нечем она, благополучно, будет подсыпаться сверху. 

Когда я всё это продумал, мои волосы встали дыбом. И я во всём виноват, не Инга, прихоть, которой я выполнял, а я, только я. Хоть эти дни, что мы провели с Ингой, здесь, были самыми счастливыми днями, я готов был убить себя, что поддался этой женской прихоти. Ведь чувствовал же я, что этого делать нельзя и всё-таки полез. 

– Ну ко, успокойся, – подал я сам себе команду, – стенаниями, посыпанием головы пеплом, признанием своей мягкотелости перед прихотью любимой женщины, положения не исправишь. Думай, думай! В противном случае откинешь лапти тут сам и погубишь свою любимую женщину. 

Я сидел, светил фонарём на этот завал и, ни одна свежая мысль в голову не приходила. В мозгу крутилась какая-то глупая поговорка : «Умный в гору не пойдёт, умный в гору не пойдёт,»…. И так постоянно. Я уже хотел выругаться из-за того, что ко мне прилипла эта никчемная поговорка и вдруг! 

– Стоп, – мелькнуло у меня в мозгу, – не такая она, уж, и никчемная. Она же полностью звучит так: «Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт!» Обойдёт! 

Нужно, просто, обойти завал по другим штрекам. Да, я давно не был в катакомбах, но я хорошо знал, что катакомбы напоминают швейцарский сыр весь пронизанный дырками вдоль и поперёк. Нужно поискать обводной штрек, ведущий к выходу. Но самое главное в этом деле – избежать попадания в большое кольцо, из которого выход найти, практически, невозможно. 

Сделав для себя этот вывод, я вернулся к Инге, которая встретила меня с тревожным выражением в глазах. Я, мягко как мог, рассказал ей о ситуации, в которую мы угодили. Причём, старался говорить как можно спокойнее, чтобы не пугать её. Мне показалось, что мне это удалось, она приободрилась и готова была идти вместе со мной искать обходной штрек. То, что это была гигантская задача которая могла и не иметь решения, я Инге не сказал, но вам, уважаемые мои читатели, попробую вкратце объяснить, что же это такое, одесские катакомбы. 

Двести четырнадцать лет назад, войска А.В.Суворова совместно с казачими полками штурмом овладели крепостью Хаджибей и, оставив графа де Рибаса начальником крепости, Суворов повёл российские войска на Измаил. Императрица Екатерина вторая, учитывая исключительно выгодное стратегическое положение крепости Хаджибей, подписала указ о строительстве города и порта на месте разрушенной крепости. Но поскольку вокруг Одессы, так повелела Екатерина назвать новый город, были одни степи, то тогдашний градоначальник де Рибас и его помощник де Волан распорядились о том, что любой человек, заезжающий через заставы в город, обязан был привезти количество камней равное количеству его домочадцев. Но это не решало проблему в строительном камне для бурно развивающегося и застраивающегося города. И тогда, в районе села Усатово, в глубокой балке сельчане начали резать камень ракушечник, который залегал на глубину более ста метров. Образовались эти слои в незапамятные времена, когда эти места были ещё морским дном. Десятки тысяч лет отмирающие раковины моллюсков падали на дно моря и в морском иле спрессовывались в пористый, но достаточно крепкий ракушечник. 

Так вот, местные жители пилили этот камень без всякого плана или системы, кому и как бог на душу положит. Поэтому один штрек шёл вправо, другой влево, третий вниз, четвёртый вверх, а пятый пересекал все четыре по диагонали. В итоге, весь грунт под Одессой состоит из переплетения штреков и, когда-то, я с друзьями залезал в катакомбы в Усатово, а вылезали мы в районе десятой станции Большого Фонтана. Знаменитый Оперный театр в Одессе, один из самых красивых в мире, был построен на огромных пустотах. Они находились под театром на глубине до сорока метров. Эти пустоты были вырезаны, так же, при добывании камня для строительства домов на улице Решильевской и Дерибасовской, а в последствии использовались, как конюшни для портовых битюгов. Когда Одесса получила статус «Порто-Франко», катакомбы, вовсю, использовались контрабандистами. Никогда, за всё время существования Одессы, не существовало карты катакомб. Перед войной с немцами была сделана попытка составить такую карту, но успехом она не увенчалась, хотя какой-то район удалось нанести на карту. Но она была очень приблизительна и партизаны, которые во время войны использовали катакомбы как убежище и базу, сами, иногда, блудили. Но самое страшное в катакомбах это так называемое большое кольцо, которое имеет вид огромной, вытянутой восьмёрки, похожий на математический знак «бесконечность». Эта восьмёрка ещё и разнесена по уровням. Верхний штрек кольца на уровне пять-восемь метров под землёй, а нижний штрек на глубине до ста метров под землёй, иногда ниже уровня моря. 

Вот теперь у вас уважаемые читатели есть понимание о сложности задачи, которую нам с Ингой предстояло решить. 

Я залез в специальный карманчик своего рюкзака, в котором у меня была медицинская аптечка с бинтом, йодом и прочими медикаментами, спички, которые не отсыревают, запасной маленький фонарик и обыкновенный школьный компас. Он то мне был и нужен. Я определил по компасу направление заваленного штрека, хотя и это было, очень, приблизительно. Он мог идти дугой, выгибаясь как вправо, так и влево. Затем мы надели рюкзаки и пошли по заваленному штреку назад, освещая стены штрека в надежде найти боковое его ответвление.  

Пройдя метров сто, сто пятьдесят я увидел, слева, затуренный мной боковой штрек. Тур был выложен мной в виде двух камней сложенных стрелкой, остриё которой показывало направление к залу молодожёнов. Я попросил Ингу достать из того же кармана рюкзака школьный мел, которым я на туре написал две буквы С и И и нарисовал стрелку по направлению нашего движения. Поглядев на компас я определил, что это ответвление уходит влево под углом в девяносто градусов. Мы двинулись по этому штреку. Шли мы минут двадцать, постепенно штрек начал уклоняться дугой вправо. 

– Если минут через пять мы не найдем ответвление влево, – мелькнула у меня в голове мысль, – придётся возвращаться назад.  

Прошло пять минут, потом ещё две и я решил повернуть назад. Я боялся проскочить тур, поэтому путь назад занял чуть больше получаса. Увидев тур с моими отметками, мы повернули налево и по заваленному штреку двинулись дальше. Пройдя метров сто, перед входом в зал молодожёнов я увидел уходящий вправо, чрезвычайно узкий, штрек. Я его и не затуривал потому, что в него ходом не проскочишь. В него нужно протискиваться. 

Я посветил фонарём внутрь этого штрека и увидел, что его стенки метров через десять расширяются, идти по нему можно было спокойно, даже, не пригибаясь. Он шёл точно под девяносто градусов по отношению к заваленному штреку, определил я по компасу. Мы сняли рюкзаки и протиснулись в этот штрек, причём, я тут же сделал тур с теми же знаками, только стрелка показывала движение вправо. Мы двинулись по этому штреку. Направление он не менял, и мы продолжали спокойно идти по нему минут тридцать. Мне было нужно правое ответвление от этого штрека и, я загадал, что если за пять десять минут мы его не найдём, тогда нужно будет менять тактику. Прошло еще минут пять, потом ещё и вдруг тень на правой стене расширилась, а потом снова стала обычной. Подойдя ближе к этому месту стенки штрека я обнаружил боковой правый отвод, который выходил в штрек по которому мы шли под углом градусов в сорок. Поставив тур с теми же знаками по центру нового правого ответвления, мы пошли по новому штреку. Чем дальше мы шли по нему, тем ниже становился потолок. Ноги не выдерживали медленной ходьбы в полуприсядку. Пройдя по нему минут сорок, мы решили сесть и отдохнуть. 

– Стасик, – отдышавшись спросила Инга, – а почему мы влево прошли немного и вернулись назад, а вправо всё идём и идём? 

– Дело в том, – начал я объяснять свой план Инге, рисуя ножом на полу, – тот штрек, по которому мы должны были выйти, завалило. Пробиться через завал – нереально, следовательно, нам нужно обойти завал и попасть в основной штрек за завалом. Когда мы пошли влево, то штрек, по которому мы шли, начал уходить влево по дуге, то есть вглубь катакомб, а не к выходу. Мы вернулись и нашли ответвление вправо от основного штрека. Пройдя по нему, мы нашли, опять, ответвление вправо, которое идёт под углом в сорок пять градусов к первому боковому ходу. Двигаясь по нему, мы должны найти либо третье ответвление вправо от второго хода, либо этот второй ход, идущий под углом, должен пересечь наш основной штрек за завалом. И мы будем обладать огромным счастьем и удачей, если все четыре штрека находятся в одном уровне. Может быть, что второй, либо третий штреки пройдут под, либо над основным, на который мы должны выйти за завалом. Вот тогда мы будем иметь мороку не на один день. 

– Какой ты у меня умный Стасик, – восхищённо сказала Инга, – я, наверное, никогда не научусь так логично рассуждать, как ты. 

– Глупости, ты умная девочка, – одобрительно сказал я, – не паникёр и не истеричка. Поэтому, если жизнь заставит, то сможешь рассуждать ещё более логично, чем я. А у меня, пока, одна теория, не подтверждённая практикой. 

– А как же вы находили выход, аж, на Большой Фонтан? – недоверчиво спросила Инга. 

– Перед тем как войти в катакомбы мы брали азимут на точку предполагаемого выхода, – объяснил я ей, – и под землёй выбирали и шли по тем штрекам, которые были максимально направлены к точке азимута. Ну что? Отдохнула? Тогда вставай, и пойдём дальше. 

Мы встали и направились дальше. Потолок становился всё ниже. Пришлось Инге прикрепить рюкзак спереди, связав лямки рюкзака на спине, чтобы не соскальзывали. Таким образом, мы шли ещё минут пятнадцать. Правого отвода не было, зато было два левых отвода, которых я затурил с теми же значками на туре. Идти становилось всё труднее и труднее. В некоторых местах необходимо было опускаться на четвереньки, чтобы протиснуться. Мы, опять, минут двадцать отдыхали, а потом опять пошли, внимательно, осматривая правую стенку. Мы прошли ещё метров сто и опять присели отдохнуть. Мне было очень жаль Ингу, в то же время я гордился ей. Даже у меня ноги от усталости дрожали, и я был здоровый мужик, а не слабая, изнеженная женщина. И лёжа прямо на полу в штреке и дыша, как два паровоза во время очередного отдыха, я восхищался мужеством Инги. Но идти было необходимо, поэтому я решил отдохнуть столько, сколько понадобиться организму чтобы, полностью, привести себя в порядок. 

Мы были в пути где-то часа четыре и я вспомнил, что у нас есть больше чем пол бутылки красного вина. Я достал из рюкзака вино и предложил Инге сделать пару глотков, прямо, из горлышка бутылки. Не слова не говоря, Инга приложилась и сделала глотка четыре вина. Столько же выпил и я, остатки вина спрятал в рюкзак. Однако эти четыре глотка вина просто оживили нас. Инга порозовела, дыхание у неё стало ровнее. Я почувствовал прилив сил, и мышцы ног прекратили свой дриблинг. 

Мы полежали ещё пару минут, а потом встали и пошли вперёд. Или мне показалось, или это было на самом деле, но по мере нашего продвижения высота штрека увеличивалась и мы упёрлись в стену штрека в который тот ход, по которому мы шли, вливался под острым углом. Перед самым выходом в этот штрек я увидел мой тур, которым я затуривал все боковые отводы, когда шёл к залу молодоженов. Стрелка тура показывала направо, то есть к завалу.  

Инга, любовь моя, ура!!! – радостно завопил я, – мы обошли завал, нам это удалось. Теперь, повернув налево, мы помчимся к выходу из катакомб. 

Мы бросились в объятья друг друга и, сладкий поцелуй не заставил себя ждать. Повернув налево, мы пошли по высокому ходу и дошли до первого завала, который преодолели по верху и спустя минут тридцать потушили фонари потому, что стояли перед щелью в кладке стены закрывающей вход в катакомбы. Сняв рюкзаки, и вытянув два кирпича кладки, я протиснулся наружу. Инга подала мне рюкзаки и, протиснулась следом. 

Вокруг ярко светило солнце, птички в ярко-зелёном терновнике, на минуту прекратили свой гомон, когда увидели нас. Но, спустя минуту, загомонили ещё громче.  

Я достал из рюкзака бутылку вина и предложил выпить за благополучное окончание самой сумасшедшей прихоти в нашей жизни. Протянул бутылку Инге, она с удовольствием сделала несколько глотков и протянула бутылку мне. Я прикончил вино и, кинув в кусты бутылку, поцеловал мягкие, податливые, пахнущие вином и имеющие терпкий привкус, пухлые губы моей любимой, смелой и мужественной женщины, которая всё больше заставляла себя уважать и ценить. 

Конечно, это была прихоть. Без неё можно было обойтись, но, в то же время, эта её прихоть, как под рентгеновскими лучами показала всю сущность этой маленькой, но такой мужественной женщины, которая за последние сутки стала мне милее и дороже. 

Огромная волна любви и нежности распирала моё сердце, я чувствовал что она – моя половинка, без которой нет мне жизни на этом свете. Я покрутил головой и заметил синие полевые колокольчики цветущие рядом с кустами терновника, я сорвал несколько цветков, встал перед Ингой на колени и сказал: «Инга! Выходи за меня замуж. Я тебя люблю безумно и прошу твоей руки и сердца потому, что жить без тебя не могу». 

Конец.