Стрельба.
Жизнь не только у нас становилась как бы жёще и беднее. Но не у всех, разумеется, и это раздражало. Растущая нищета не нашедших себе работы молодых людей обильно подпитывала криминал всех родов. Теоретическая понятность криминализации жизни ничуть не снижала её реальной повседневной опасности. Раньше я как-то не обращал внимания на расположение нашего дома. Он действительно не примыкал непосредственно ни к каким другим жилым постройкам. Вокруг были только гаражи, какие-то ветхие склады, многочисленные сараи и совсем непонятные развалюхи. Вечерами всё это сумрачное безлюдье освещал одинокий фонарь, который периодически гас по непонятным причинам. Возможно, где-то и прятались сторожа, но я их никогда в глаза не видел. Несколько знакомых собак тоже не обращали на меня внимание, если я приходил вечерами домой пешком. Днём ещё ничего, но возвращаться с вечерних занятий, было неприятно. Ощущения резко ухудшились, когда соседа по дому – театрального художника, ограбили и так избили, что он уже третью неделю пребывал в больнице с разбитой головой. Всё это действовало на нервы и держало в напряжении. Отказаться от вечерних занятий я не мог себе позволить из-за денег. К тому же и Василий Павлович, и директор ушли на пенсию, а мои связи с новым начальством были далеко не такими тесными. Достал из тайника браунинг бабы Лены. Признаю. Не лучшая была идея. Оружие в руках непрофессионала – вещь вредная и даже опасная. Вредная в связи с надеждами, на него возлагаемыми и своим в связи с этим – соответствующим поведением. Противостоящие тебе личности, как правило, гораздо опытней и совершенно не обременены совестливостью. Поэтому, достав оружие, нужно чаще всего незамедлительно из него стрелять. В живых людей! Без твёрдой уверенности, что они хотят причинить тебе какой-то вред за пределами обычного грабежа. А при таком варианте по моим понятиям стрелять не следовало. Решение я принял, когда сосед вернулся из больницы. Вернулся инвалидом. За что его искалечили – понять было трудно. С криминальным миром он никак не был связан. Когда потребовали денег, безропотно, по его словам, отдал всю наличность. Сам он небольшого роста, щуплый. Вряд ли его тянуло на подвиги. Денег было мало и это, видимо, бандитов разозлило. Отморозки, как нынче про таких говорят.
Поменять квартиру? Но мы к ней уж так привыкли! Кончилось тем, что я стал таскать браунинг с собой. Держал его в сейфе и носил только при хождениях домой с вечерних занятий. Три раза в неделю. Думал ли серьёзно из него стрелять? Или это было нечто для самоуспокоения? Понимая, что могу не успеть его вытащить, придумал хитроумную конструкцию. Бумаги свои носил обычно в кожаной папке. Из проволоки соорудил специальный каркас, который позволял крепить оружие снаружи. Теперь я папку нёс, держась за рукоятку пистолета. Подходя к опасному рубежу, снимал с предохранителя. У своей входной двери прятал оружие в карман. Признаюсь. Был во всём этом элемент игры. И доигрался. Несколько странно для такого взрослого дяди.
Несмотря на всю мою моральную и техническую вроде бы подготовленность, их появление оказалось неожиданным. Двое шагнули мне на встречу из темноты. К счастью, предохранитель я успел снять, хотя до опасной зоны ещё не дошёл. Лиц в темноте не разглядеть, но «Стой, сука!» услышал отчётливо. Это их и погубило. Могли же просто попросить закурить или ещё что! А так они как бы самоидентифицировались. Один, левый схватил меня рукой за грудь, а я его за руку. Дальше всё пошло по плану. Чуть приподняв папку, всадил в него три пули снизу вверх. Как я узнал потом, третья прошла сквозь подбородок и разворотила череп. Хватка его сразу ослабла. Второй кинулся бежать, что было для меня совершенно неожиданно. Сгоряча выстрелил ему вслед два раза. Зачем? И попал. Он как будто споткнулся, но продолжал бежать дальше и резко свернул за угол. Что делать? До работы меньше двух кварталов. Узнают, что я тут ходил в это время, всё равно. (Если захотят, конечно). Быстро направился домой.
Я чуть не споткнулся о его тело. Он лежал, как-то скрючившись, и был мёртв. Переворачивая, нащупал в кармане пистолет. Забрал Макарова с глушителем и бумажник. Глушитель был мне в новинку. Почему же он не стрелял? Растерялся? Спрятал по дороге оба пистолета.
Попасть в человека ночью с пяти метров? Убить пулей, калибра 6,5 мм? Фантастика. Полагаю, сложно даже для профессионала. Но ведь вот…
Дома всё обычно. Нина с Людой купают наших мальчишек. Всем весело. Что делать? Набрал милицию. Сообщил, что у нас стрельба на улице.
_____
Следователь пожаловал ко мне на работу уже на следующий день. Что-то необычное в работе милиции. Как оказалось, он даже успел побеседовать с вахтёршей – тётей Таней, которая дежурила вчера вечером. Много времени наша беседа не заняла.
- Где вы находились, когда услышали выстрелы?
- Подходил к своему дому.
- В котором это было часу?
- В начале десятого.
- А точнее?
- Точнее не могу. На часы я не посмотрел. Но не трудно определить. Звонок у нас в девять. Я сразу ушёл домой. До дома – сами видите, всего ничего. Значит, было минут 10-15 десятого. Позвонил я сразу, как только зашёл домой. Если не секрет, кто в кого стрелял?
- Следствие этим занимается. Видимо, какая-то криминальная разборка.
- Интересно, кто-нибудь кроме меня звонил?
- Звонила ваша вахтерша.
Так. Это становится опасным. Тётка Таня могла сказать, что выстрелы раздались почти сразу после моего выхода на улицу. Правда, я сравнительно долго возился, прилаживая пистолет.
- Сколько было выстрелов?
- Не скажу точно. Может быть, я не все слышал. Сначала вроде бы три, а чуть погодя ещё два. Кого-то убили? – Он записывал мои показания и не ответил. Закончив писать, протянул мне листок и ручку.
- Распишитесь, пожалуйста. – Прочёл и расписался
______.
Я ожидал тяжких угрызений совести. Действительно, ночное происшествие ещё долгое время стояло у меня перед глазами, но больше потрясало необычностью, страхом раскрытия моего в нём участия. Но терзаний по поводу убийства в духе Достоевского не было. Конечно, при желании тому можно найти объяснения (или оправдания!). На меня напали, а я защищался. Но стрелять убегающему в спину в такое объяснение плохо укладывалось. В запале, конечно, но всё же! Вообще, терзания по поводу убийства нашему веку как-то не свойственны. Уж слишком много пролито было крови. Да и телевизор приучил нас к чуть ли не обыденности такого события. Оно конечно и в 19 веке тоже убийств хватало, но не те всё же масштабы! А, главное, не та информированность, не те масс-медиа. Повседневные и детальные. Со смакованием и крупным планом. Мне даже кажется, опиши некий литературный гений сегодня терзания совести некоего современного убийцы некой современной процентщицы, то вряд ли это показалось бы нам достоверным. Может быть, потому и нет сегодня таких сюжетов? Спустя некоторое время всё вообще начало в памяти как бы затягиваться какой-то пеленой, как бы стираться, как бы становилось в один ряд с телевизионными «стрелялками» из американских боевиков. Иногда я затевал внутренние диалогоги примерно такого типа:
- Ну, как? Совесть не мучает?
- Да как-то….Нет, не мучает. А в чём моя вина?
- Сволочь ты бесчувственная! Ведь убил двух человек! Нет, только вдумайся, у-бил!
- Ну, убил. А что? Лучше было бы, если бы они меня убили? Кто, собственно, на кого напал? Знали, мерзавцы, на что шли и чем рисковали. Поделом получили.
- Но ведь люди же!
- Сволочи, мразь, отбросы человеческие.
- Вот, вот. Макай их в дерьмо. Старый приём. Хочешь безнаказанно убивать – выведи жертвы в отдельную группу, скажем, недочеловеков.
- А они что, нормальные люди? Не заслужили то, что получили?
- Заслужили, конечно, но пару лет тюрьмы. Ты же их убил.
- Сожалею, но что я мог поделать. Ещё раз подобная ситуация и снова убью. Конечно, лучше бы ранил, но в горячке не до того.
- Хорош! Гуманист несчастный. – И т. д. В том же духе ещё долго.
Но что-то с того вечера во мне изменилось. Я даже пытался понять что именно. Видимо, появилось ощущение, что некоторые проблемы решаются вот таким образом. И такие решения могут оставаться безнаказанными.
Занимаясь жизнеописанием, касаешься, естественно, всего только значимого, интересного. Но основная часть бытия – это быт, в котором ничего интересного. Тихая, ординарная повседневность. Далеко не у всех, но у некоторых в этой тихой и вроде бы ординарной повседневности копится некий взрывной потенциал. До поры копится. А потом таки взрывается. Откуда мы про него и узнаем. Это свойство личности? Или обстоятельств? Не знаю. Но у меня это именно так.
Генерал – 1.
Несмотря на то, что милиция меня не беспокоила, на душе спокойно не было. Хотелось знать, как идёт следствие. Очень хотелось как-то их возможные действия упредить, нейтрализовать и т.д. Неизвестность томила. Я с трудом представлял себе, что убийство двух человек может остаться не раскрытым, а, стало быть, безнаказанным. У меня не было возможностей что-либо предпринять, кроме как обратиться к генералу. За все прошедшие годы мы общались с ним три раза. Из них два по телефону. Он здорово выручил меня, когда после смерти бабы Лены некий милицейский чин пытался отобрать у меня квартиру. Перебирая бумаги Бабы Лены, я нашёл список людей с указанием их года и дня рождения. За исключением трёх человек все они были аккуратненько вычеркнуты. Видимо умерли. Среди трёх оставшихся был и генерал. Это позволило мне поздравить его с шестидесятипятилетием. Тогда я послал ему цветы. На его семидесятилетие явился лично, но народу было столько, что он смог уделить мне всего несколько минут. Пристально меня рассматривал, и я запомнил его фразу: «Вот, значит, каков наследник Елены Николаевны!» Представил меня жене, после чего я удалился. Помню, что баба Лена определяла его как человека абсолютно своего, которому я могу всецело доверять. Больше податься мне было не к кому. Впрочем, жив ли он? Ведь 72 года! Долго колебался, но всё же позвонил. Ответил он сам, разрешив, таким образом, первый и самый важный вопрос. Попросил об аудиенции.
- Что-нибудь случилось?
- Да нет, Всё сравнительно благополучно.
- Понятно.
Согласовали время. Жил он на другом конце города, так что поездка заняла изрядно времени. По дороге вспоминал всё, что о нём знаю. Жена, две взрослые дочери. В Москве занимал некую высокую должность. Что-то случилось, и его перевели к нам заместителем начальника областного управления, где он и доработал до пенсии. Окончательно ушёл с работы в 65 лет. Что его связывало с бабой Леной, я не знал. Видимо, далеко не обыкновенное знакомство. И вряд ли коммерческие дела. Впрочем! Но коммерческие связи не позволяют говорить о полном и безоговорочном доверии. Тут дело пахло сугубо личным. Заподозрить некие любовные дела трудно из-за уж очень большой разницы в возрасте. Но я бабе Лене верил безоговорочно, а потому и ехал сейчас к нему. К Виктору Павловичу, т.е. генералу.
Открыла мне пожилая женщина в фартуке. Пригласила заходить. Он с трудом поднялся мне на встречу, а я с трудом узнал его. Почему-то припомнил Маркелыча. Но, несмотря на грузное тело, взгляд был твёрд и ясен. Усадил напротив себя в кресло. Видимо, желая придать разговору неофициальную доверительность, поведал мне, что жена умерла уже тому как два года. Дочки разъехались. Одна в Москве. Одна в Питере. Живёт один. Впрочем, заметил с грустью, не столько живёт, сколько доживает. Впрочем, не видит в этом ничего необычного.
Твёрдость взгляда несколько смягчилась. « Спасибо за памятник Ольге Николаевне и Маркелычу». – это он мне уже в прошлый раз говорил. Забыл. Особенно тронули его слова на постаменте. «Придётся, видимо, и мне вам это дело поручить». Это уже с улыбкой. Подали кофейник, чашки, рюмки и две бутылки. Одна с ликёром, а другая с коньяком.
- Ну, что случилось. Рассказывайте. – Рассказал. Подробно. – -- Выслушал не перебивая.
- Лихо вы это. И рисково! Оружие откуда?
- Браунинг Елены Николаевны.
- А, знаю. Перламутром инкрустированный. Хорош. Понял. Наведу справки и извещу.
Молча выпили кофе. Рассказал про намечающийся бизнес. Разоткровенничался. Признался, что не хочется этим заниматься, но деваться некуда. Посочувствовал.
- Да, деваться действительно некуда. Если бы не возраст, сам бы занялся. – Улыбнулся. «Вот раскрутитесь – пойду к вам консультантом». Пригласил его в гости. На том и расстались.
Фирма – 2.
Подготовительная часть работы по созданию фирмы была окончена. Наняли секретаршу, бухгалтера (По совместительству. Генину приятельницу). Даже канитель с окончательным завершением дел бумажных преодолели лихо. Народу в помещении администрации было множество и очереди в каждый кабинет страшенные. Гена сказал: «Николаич, тебе охота в очередях стоять?» Мне, конечно, было неохота. Сравнительно небольшая сумма решила все проблемы очень быстро. В последнем кабинете нам выдали долгожданную лицензию и благословили на …чуть не сказал «трудовые» подвиги. Что ж, если труд понимать несколько расширительно, то всё верно. В конце концов, во времена социализма даже директор считался трудящимся.
И работа пошла. Заказов было много, деньги нашим труженикам (и руководителям) были ох как нужны, так что работа шла полным ходом. Я преподавал, а вечерами занимался не слишком обременительным трудом, рассматривая проекты и решая сравнительно несложные технические задачки. Гена весь день мотался по объектам, а в офисе сидела наша милая Анечка, женщина молодая и совсем не глупая, но совершенно не полномочная. А заказчики шли, и с ними нужно было работать. Как-то вечером Гена позвонил, и мы договорились встретиться в скверике не далеко от нас. Когда я пришёл, то сразу понял, почему он так упорно не хотел приехать ко мне домой. Гена был изрядно выпивши. Чёрт возьми, и это за рулём!
- Васильич, ты с чего это набрался и без меня?
- Николаич, ей богу, работа требует! Иначе контакта с рабочим классом не получается. Ребята сегодня траншею копали – пришлось поощрить. – Гена и без служебной необходимости был всегда готов. Причём, в отличие от меня, был способен на многое. Начал он без предисловий.
- Николаич, надо тебе сидеть в офисе. Иначе дело не пойдёт. Чего ты за этот долбаный техникум держишься? Уже сегодня имеешь в два раза больше, чем твоя зарплата. А с клиентами некому работать. Много теряем. И свято место пусто не бывает. Появятся конкуренты, а на кой они нам? Не стоит рисковать. -
Конечно. Он был прав. В этом мире, в который мы погружались всё глубже, за деньги нужно «вкалывать». И следовало выбирать: любимая работа и нищета, или деньги и необходимая для этого работа. Порой совсем неинтересная. Для меня – это уж точно. Вот какие проблемы появились! Что ж, во-первых, я в деньгах нуждался. Семья требовала. Не проживать же валюту! Больше никто не подаст. Мне и так повезло сказочно. Во-вторых, смена рода работ – дело естественное и даже полезное. Впрочем, это я уже лукавил. Главное для меня сейчас – это деньги. Деваться некуда. Правда, до сих пор я исповедовал принцип, что порядочный человек с преподавательской работы в середине года не уходит, но нравы настолько переменились, что меня поймут. Жалко, однако. И страшновато. В случае чего, обратно при нынешней ситуации уже не возьмут.
- Что ж, – это я вслух, – Ты прав. Завтра начну увольняться.
- Во! С тобой все проблемы решаются легко.
Открыл кейс, в котором помимо всего прочего, помещалось много банок джина с тоником, который мы и употребили. Так что несколько погодя и с меня можно было спросить насчёт пребывания за рулём в состоянии лёгкого подпития.
Генерал – 2.
Генерал позвонил первый раз примерно через неделю. Сообщил, что я могу не беспокоиться. Меня, конечно, раздирало любопытство. Очень хотелось знать, к чему следствие пришло, в конечном счёте, но расспрашивать не осмелился. Впору было радоваться своей безопасности. Далеко не всем ведь так везёт!
Я повторил своё приглашение, и он обещал наведаться, предварительно созвонившись. Я так и не понял: само дело заглохло или генерал помог?
К тому времени, когда он позвонил второй раз, материальные дела наши значительно поправились, и мы уже могли его принять на достойном уровне. В каком-то смысле весьма полезная была встряска. Я бы сказал – протрезвляющая. Имею в виду наши семейные финансовые затруднения. Временные, к счастью.
Он приехал на старенькой Волге. Встретил его на углу, поскольку словами объяснять все наши закоулки было затруднительно. Долго и с интересом разглядывал квартиру. Обронил: «Давненько я тут не был! Знаете, мало что изменилось!»
Одобрил наше намерение купить при случае соседнюю квартиру. Спросил, как у нас с деньгами? Цели вопроса я не понял. Уж не собирается ли он нам помогать материально? Потом был обед, где он позволил себе даже немного выпить. В его генеральской форме никакие гаишники ему, разумеется, не были страшны. После обеда мы вышли с ним посидеть в полисадничек под нашими окнами. И тут я решился утешить своё любопытство в отношении его связи с бабой Леной. Долго молчал. Потом рассказал. Выдал то, с чем моё поколение уже, к счастью, не сталкивалось. Об этом мы только в книжках читали. Его отец – командир дивизии у Будённого. Репрессирован в 38 и в том же году расстрелян. Он бежал из дома к Ольге Николаевне, которую только что саму выпустили из лагерей. Бежал по распоряжению отца, который уже понимал, чем всё это грозит не только ему, но и его семье. Мать с сестрой были высланы и сгинули где-то на просторах Казахстана.
Ольга Николаевна, давняя подруга отца по армии, приняла, добыла документы на чужое имя и со временем устроила в школу милиции. Это был акт большого мужества. Связь поддерживали много лет тайную, потому что ГПУ ( а потом КГБ) могло всё это «раскопать» и последствия были бы весьма прискорбны для всех. Но обошлось! Не без помощи уцелевших друзей отца сделал блестящую карьеру, но случилась неприятность, без которой службы не бывает, как он выразился, и перевели с понижением к нам. «Ещё дёшево отделался». Закончил так: «Верите ли, за все годы первый раз так подробно рассказываю! Так запуганы были, что до сих пор язык за зубами держим». Он был мне симпатичен. Да и всё, что соприкасалось с бабой Леной, было мне близко и дорого. Представил себе, каково ему нынче в одиночестве. И где эти дочки? Спросил про дочек.
«Что дочки! У них свои семьи. Раз в год объезжаю – внукам смотр делаю. Не мной воспитаны. Вроде как и не мои! Жена по три раза на год ездила и то жаловалась». Что-то за всем этим было, но «копать» глубже не стал. Предложил неожиданно для самого себя.
- Поменять бы вам квартиру и жить рядом со мной. Хорошо бы в этом же доме. – Он пожал плечами, а я вспомнил Маркелыча, Ольгу Николаевну, Василия Павловича. Возрастную немочь, болезни. Вслух сказал. – Ольга Николаевна так бы и распорядилась. – Хмыкнул.
- Что ж, мысль здравая. Надо подумать. Жена ваша мне очень понравилась.
- Жена моя – хороший человек. И бывшая моя тёща как приболеет, при мне живёт. Я мог бы вас поселить в её квартире. Это недалеко от нас, но лучше в нашем доме.
В постели, обсуждая дневные происшествия, мы пришли к единодушному мнению, что Виктор Павлович – очень приятный человек. Я вовсе не уверен, что все остальные, знавшие генерала в других обстоятельствах, с нами согласились бы, но нам он понравился.
Первый «наезд».
Итак, сижу в кабинете и представительствую. Иногда выезжаю с заказчиком для первичного ознакомления с объектом. Окончательные выводы за Геной. Иногда вожусь с документами. Главное для нас – это связи «наверху». Они нам – режим наибольшего благоприятствования. Мы им – соответствующие отчисления. Пока вроде бы все довольны. Ещё пару фирм пытались влезть в наш бизнес, но скоро поняли, что ничего у них не выйдет. Никто руки не выкручивал, но… Мы удобней во всех отношениях. Давно знакомы. Привыкли друг к другу. Никогда не пытаемся обмануть. Объём работ, между тем, возрастал. Пришлось нанять ещё одного человека. Назвали заместителем директора, но это только для декорума. Он не учредитель и сидит на зарплате. Плюс процент с оборота. Мы процветали, и я понимал, что это опасно. Успешный бизнес, что лакомый кусок. Тем более, при минимуме проблем. В случае какого «наезда» – мы вроде дочернего предприятия ГТС. А это организация солидная, со связями. И всё-таки я чувствовал, что это не вечно. И не потому, что всё на свете не вечно. Скорей потому, что существуют меняющиеся во времени интересы. Опасна так же простота, с какой нас легко удушить. Или, как нынче говорят, «перекрыть кислород». Но пока всё шло хорошо. Поговорил на эту тему с Геной. Отнёсся серьёзно. Доходы наши росли, и мы могли бы увеличить отчисления, но кому? По элементарной логике платить надо тому, от кого всё зависит. Но он уже имел столько, что наша прибавка для него, что комариный писк. Да и «светиться» перед высоким начальством лишний раз опасно. Логичней было сидеть тихо и делать свою работу. Летом мы даже побоялись надолго уходить в отпуск. Детишек с Ниной я отправил на море, а сам бывал у них наездами. На время нашего отсутствия экс-тёща караулила квартиру. И всё равно, возвращаясь домой, я всякий раз вздрагивал от мысли, а не обчистили ли нас. Деньги давно лежали в банках. Ценности были спрятаны в разных местах, но и остального было жаль. Пока, однако, бог миловал.
Рабочий день закончился удачно. На одном из объектов уложили телефонный кабель, подключили абонентов и… оказалось, что все слышат друг друга. Кошмар. Такого ещё не бывало. Пришлось приехать и разбираться, поскольку и Гена, и его зам. были заняты на других объектах. По телефону Генка вполне директорским голосом отдал мне служебное распоряжение. Я усмехнулся и поехал. Разобрался довольно быстро – бракованный кабель. Удача же состояла в том, что тут же удалось дозвониться до завода, который находился в другой стране (Украине) и они обещали кабель заменить. Видимо, мы были со своими претензиями не первыми. А кто заплатит за дурную работу? А командировка? А транспортировка? Это всё чистый убыток. Конечно, можно было затеять тяжбу, но не стоило портить отношения. В общем, мы решили, что ещё дёшево отделались. А до цивилизованного бизнеса нам, конечно, было ещё далеко. Тут секретарша доложила, что пришла некая Мария Николаевна. Как меня нашла – трудно понять, но это малосущественно.
- Валентин Николаевич! (Раньше я был просто Валя, в крайнем случае Валентин). Вы моя последняя надежда. Марина просто погибает. Стыдно сказать, чем занимается, как себе на жизнь зарабатывает. – Тут она заплакала.
- Глубоко сочувствую, но что я могу сделать?
- Вы бы с ней поговорили. Может, вас послушает! На работу бы её устроить. Ну, нельзя же так жить! Помогите! Просто умоляю вас! Дочку она уже месяца два не видела. Ко мне Людочка приходит, а к маме не хочет. Это где же такое видано, чтобы дитё к матери не хотело? – Она снова заплакала. Я молчал. Что тут сделаешь? Ну, зайду я, поговорю. Вряд ли что изменится. Устроить на работу? Так ещё нужно, что бы она сама это захотела. А что она хочет, я понятия не имею. В общем, придётся зайти. Чувства матери я понимал и к Марие Николаевне относился с симпатией и уважением.
- Мария Николаевна, обещаю вам зайти и поговорить, хотя особых надежд не питаю. А вот вы заходили бы к нам почаще. Мы с Ниной всегда вам рады. Может быть, нам в чём и помогли. Иной раз с детьми посидеть надо. На Людочку оставляем, а ей всего-то десять лет. Марина вам материально хоть помогает?
- Господи, да счастье, что мне ей сейчас помогать не приходится. Но какой ценой-то, какой ценой! – И она снова заплакала.
Через пару дней позвонил Марине. Попросил о встрече. Очень удивилась, но после некоторого раздумья день и час назвала. Была явно заинтригована.
Приехал я точно в назначенное время. Конечно, отправляясь с визитом, я как-то представлял себе её, нынешнюю. Информация Марии Николаевны, хоть и скупая, способствовала формированию определённого образа. Нечто потрёпанное и потасканное. Тем разительней был контраст с реальностью, в которую я попал. Дверь мне открыла холёная красотка во всеоружии вечернего макияжа и ослепительного халата с какими-то умопомрачительными золотыми кистями. Наша квартира была обставлена заново, и в ней явно было произведено то, что нынче называется европейским ремонтом. Усадила меня в кресло тоже, несомненно, европейского происхождения.
- Что-нибудь выпьешь?
- С удовольствием, но я же за рулём!
- Ну, вряд ли ты уж так гаишников опасаешься? У тебя теперь новая машина! Посиди. Я сейчас. – Удалилась на кухню. Я взял с журнального столика книжку, из которой торчал уголок фотографии. Красивое мужское лицо армянского типа. Волевые черты, тяжёлый взгляд, внушительный подбородок. Перевернул и прочёл: «Дорогой Мари от Ашота. Люби меня как я тебя». Понятно. Это из серии: «Жду привета, как соловей лета». Быстро положил всё на место. Видимо, это он за всё платит. Такой делиться ни с кем не станет. Впрочем, причём здесь это?
Катя перед собой сверкающий хромом стеклянный столик с бутылками и рюмками, в дверях появилась Ирина. Ну, видимо, решила меня ошеломить.
- Рекомендую этот коньяк. Прямо из Еревана. – Налила мне полную, а себе половину рюмки.
Рада тебя видеть. Несмотря ни на что. – Выпили. – С чем пожаловал? Неужели пришёл наставлять заблудшую на путь истинный? Явно мамина работа.
- Ты права. Я обещал. – Закурила нечто экзотическое и протянула пачку мне. Растерялся и взял. Эта мелкая оплошность вернула меня к реальности.
- Ну, и что ты мне можешь предложить взамен материального благополучия и успехов в личной жизни? – Я молча разглядывал её, пытаясь осмыслить успехи в личной жизни. Да, сложная для моей миссии ситуация.
- Ты веришь в стабильность такой жизни? Ведь до Ашота были другие! И что в перспективе7
- А что взамен? 2000 в месяц? Без мужа, с ребёнком, который уже в 10 лет меня видеть не желает, с матерью, которая меня обзывает проституткой! И это в мои-то годы? – Налила себе и коротко бросила мне: – Пей! – Выпила залпом и снова затянулась. Сигареты и впрямь были классные. Я молчал.
- Или ты возьмёшь меня на содержание? Оставишь свою блондинку с двумя детьми и вернёшься ко мне? Такой вариант я бы ещё рассмотрела. Но это же не реально!
- Конечно.
- Так что же ты от меня хочешь?
- Уже ничего. – Я налил себе и тоже выпил.
- Как Люда?
- Всё хорошо. Прелесть девулька.
- Что ж, надо признать, что с папой ей повезло. Ну, это компенсация за неудачную мамашу. Ты же педагог! Небось, воспитываешь по определённой методе!
- Оставь. Я преподаватель технических дисциплин и в педагогике нуль. И вообще, дети больше реагируют не на приёмы воспитания, а на домашнюю атмосферу.
- А она у вас, разумеется, на высоте. Что ж, не знаю как твоя Нина в постели, но смотрится она хорошо. И всё на ней – высший класс. – В голосе у неё наростало озлобление. Снова налила и тут же выпила. Мне уже не предлагала. Наобум ляпнул.
- Опять наберёшься и получишь от Ашота втык. – Это довело её до кондиции.
- Не лезь в мои дела! И вообще, держись от меня подальше. Ашот очень крутой мужчина. Может накостылять сам или попросить своих ребят. Вообще, может доставить тебе большие неприятности. Особенно, если я попрошу.
- А ты можешь попросить? – Я встал. Она резко погасила сигарету. Не дожидаясь ответа, заметил.
- Считаю, я сделал, что мог. В данной ситуации я действительно не могу тебе ничего такого предложить. – Обвёл руками вокруг. – Но если всё станет очень плохо – приходи. Помогу, чем могу.
- Ты мне уже помог! – Она почти кричала. – Дочки у меня уже нет. – Направился к выходу. – Сама знаешь, что дочка – это твоя работа. – Я уже завернул в коридор, когда нечто стеклянное разлетелось в дребезги, ударившись о косяк двери. Быстро разобрался в многочисленных замках и вышел вон.
______
Не заметить ремонт, который шёл в соседней квартире, выходившей в наш общий коридор, я, конечно не мог. Судьба, жившей там семьи, была трагической. Трагедия большей части народа, разыгравшаяся на всём постсоветском пространстве, представляла собой совокупность именно таких маленьких трагедий отдельных семей. Маленьких в измерении страны, но не относительно захваченных новыми обстоятельствами людей. Мы как соседи не только наблюдали, но и принимали в их делах непосредственное участие. В двух комнатках их жило четверо. Толик с Галкой и сыном Серёжей, и бабушка Аня, мать Толика. Сам Толик – мастер на все руки и безотказный помощник всего дома по части решения всяческих сан.технических и прочих слесарно-плотницких проблем. Заодно в домоуправлении он числился электриком. Галка работала жгутовщицей на одном из наших многочисленных военных заводов. Серёжа заканчивал ПТУ, когда начался демократический погром нашей экономики. Галка работу потеряла, но устроилась уборщицей в частное кафе. Серёжа закончил своё ПТУ, но успел поработать пол года и тоже попал под сокращение. Толик заболел чем-то очень нехорошим с шизофреническим привкусом и перешёл на инвалидность. Семья начала бедствовать. Мне больше всего импонировала их бабушка. Во время войны – санитарка полевого госпиталя. Две медали «За отвагу»! Их давали не просто так. Да ещё две! Это впечатляло. Тихая и скромная старушка. Разговорить её мне так и не удалось. Она умерла первой.
К сожалению, годы болезни Толика совпали с периодом наших финансовых трудностей. Относительными, конечно, но всё же. Ему нужно было сделать какую-то сложную операцию, но денег не было, и врачи всё тянули. Он перечинил в их клинике всё, что только можно было, но это не помогло. Им нужны были, прежде всего, деньги, «наличка». Для более близких людей я нашёл бы их. Ну, продал бы очередную побрякушку или полез до срока в свой валютный тайник. Ничего этого я не сделал. Давал ему по мелочи, а он тут же превращал мои даяния в дорогую колбасу или сгущёнку. Сознание его было уже сумеречно, и ни с кем дома он своей добычей не делился. Нина подкармливала их, но дела и наши-то были в то время неважны. К тому же бедняга Толик избрал в отношении меня неверную тактику. Стал не просить, а требовать. Я понимал, что им движет комплекс из психического расстройства и крайней необходимости. Причём необходимостью он считал для себя продукты высшего качества, дорогие. Мы в то время не позволяли себе такого. Реакция моя на его требования стала однозначно отрицательной. Я начал отказывать, даже когда и мог что-то такое дать. Себя оправдывал тем, что помочь всем жертвам Гайдаровского погрома было не в моих силах. Помочь же Толику как-то фундаментально было уже невозможно. Но накормить голодных! Хотя бы и не копчёной колбасой и сгущёнкой я, пожалуй, мог бы, но нет. Какой-то ступор не давал мне это сделать, а Нинины приношения разве что могли чуточку поддержать. За квартиру, электричество, воду они давно уже не платили. Одевались по преимуществу в наше старьё. В общем, бедствовали.
Однажды ночью Галка позвонила, что было совершенно необычно. Толик лежал посреди комнаты, и мы с Серёжей с трудом перенесли тело на кровать. А теперь, как мне докладывала Нина, они продали квартиру и переселялись к Галкиной матери в деревню.
Каждый раз, когда я вспоминаю о них, у меня возникает один и тот же вопрос: нужно ли было спасать Толика? Совершенно чужого и чуждого мне человека или не надо было? Чем он лучше тысяч других? Только тем, что жил в соседней квартире? Значит, не нужно было, но тогда откуда это чувство дискомфорта совести?
Ларошфуко как-то сказал, что ничто так не определяет человека как его отношение к старикам и сумасшедшим. Боюсь, что этот тест я не прошёл.
Со временем как обычно острота этих царапающих душу вопросов стала слабеть. И сам образ моего соседа стал погружаться в наше безмерное ничто забвения, где всегда хватает места.
Как-то поделился с женой своими тревогами относительно наших будущих соседей, но она только загадочно улыбнулась. Я тогда не придал этому значения. Но, придя как-то после работы домой, был несколько даже ошарашен, обнаружив в Толиной квартире….генерала. Это было настолько неожиданно, что я даже растерялся. Почему-то меня немного обидело, что всё это за моей спиной. Ясно было – моей жене он понравился. Понравилось и то, что завещал он квартиру не своим дочкам, а мне, то есть нам. Что ж, о лучшем соседе и мечтать нельзя было. Пробили простенок в коридоре и поставили между квартирами дверь. Теперь можно было общаться, не выходя в наружный коридор. Потом пришли какие-то молодцы и сменили входную дверь коридора на нечто бронированное. Да ещё и с цифровым замком необычного типа. Обедали теперь мы все вместе. Самое удивительное было в том, что мои дети просто прилипли к нему. В общем, произошло то, что я и предложил, но уж очень стремительно, не обременив, впрочем, меня ни материально, ни хоть какими-то хлопотами. Своего присутствия он не навязывал, но появился человек, с которым можно было поговорить на любую тему. С моей милой за пределами домашних проблем это случалось редко. Пару раз я перехватывал звонки. Приятный баритон осведомлялся: «Это квартира генерал-лейтенанта Языкова?» Но скоро это прекратилось. Ему провели отдельный телефон. У моих мальчишек резко увеличился простор их домашней жизнедеятельности. Я опасался, что это создаст ему неудобства, но он заверил, что напротив. Очень рад. В крайнем случае, закрывался в своей комнате. Мальцы всё же получили строгий наказ дебоширить потише. Кстати, генералом он был только для меня. Мальцы и Люда звали его «дедушка Витя», а все остальные – Виктором Павловичем. Однажды я обнаружил рядом со своим гаражом ещё один для его Волги. Мне преподнёс доверенность на управление ею. Видимо, он что-то доплачивал нашей Маше, потому что расширение фронта работ никакого неудовольствия с её стороны не вызвало. Не сладкую пилюлю получил от своего внука дед Николай. В один из его приездов мой старший с гордостью выдал: « А у нас теперь есть свой дедушка, Витя!»
_____
Опять стрельба.
Жизнь продолжалась. Наша успешная деятельность тоже. Снова мы стали материально благополучны и даже пошли какие-то накопления. Гуляли мы в один из выходных по набережной и заглянули в картинную галерею. По нынешним нравам картины не только выставлялись, но и продавались, что мне представлялось совершенно нормальным. Люде очень понравился натюрморт с маками. Я вдруг подумал: А ведь могу без проблем его купить! Вполне могу себе это позволить. Конечно, стоимость картины соответствовала примерно двум моим прошлым месячным зарплатам. Но что прошлое вспоминать! По сравнению с нынешними доходами – это просто смешные цифры. Купил. Купил по купецки. «Сколько стоит? Заверните». Люда была в восторге. Моя жена несколько удивлена, но, кажется, не возражала. Сказать: «Лучше купим что-либо другое» – она не могла. Это другое у неё было. Страстью к накопительству тряпок она не обладала. Она вообще была молодец – моя жена. Большая удача в жизни! Для упрочения своего нового статуса пошли «обмывать» покупку в ресторан. Днём там было вполне прилично.
Приехала как-то в гости Нинина мама.
- Теперь вы сможете снова помочь Вове с Таней. – Я заметил.
- Тогда они снова нас полюбят и станут приходить в гости. – Обиделась. Нина пошла её провожать. Говорит, спрашивала – не нуждаются ли родители? Договорилась, что будем высылать им ежемесячно 1000 рублей. Примерно ещё одна пенсия. Про себя отметил, что меня Нина спросила, как обычно, уже потом. Мне, главе семьи и главному кормильцу впору бы обидеться, но ничего подобного. Ни в малейшей степени. Мне почему-то было даже приятно. Моя жена решила! Правильно решила, так чего тут возникать? Моя жена всегда правильно решает. Это как бы подтверждает наше единство. Я любил её.
______
- К вам Василий Павлович Кочарин.
- Проси немедля.
Вошёл шаркающей походкой, с палочкой. Сильно постарел. Новое начальство пристроило его в методический кабинет. Просто убрать на пенсию не решились. Уж очень велик был его авторитет.
- Здравствуйте, Валентин Николаевич! Ну, вы теперь настоящий капиталист.
- Василий Павлович, дорогой, присаживайтесь. Вот уж кого всегда рад видеть! К сожалению, я как раз не настоящий капиталист. Уж вам-то могу признаться. Это какой-то вариант бизнеса по Российски. Мы ведь целиком зависим от ГТС. Захотят – пропустят документы. Не захотят – не пропустят. И тогда нам конец. Монополисты! Порой удивляюсь, что мы так долго существуем. Мы всё время в каком-то подвешенном состоянии.
- Отчего у нас не появляетесь?
- Знаете, новое начальство малосимпатично. Ничего против него не имею, но вся эта коммерциализация обучения ужасно неприятна. А ещё эта церковь во дворе! Ведь сплошное лицемерие! Этот батюшка! Ну, кто там в бога этого верит? Оборудования не хватает, а они церковь построили.
- И мне противно, но жизнь такая пошла!
- Как всё обрушилось! И понимаешь, что неизбежно было, а всё равно – жаль.
- Ну, вам-то что жалеть? Вы ведь не бедствуете!
- Василий Павлович, ну не мне же вам объяснять, что не хлебом единым. – Включил переговорное устройство.
- Аня, нам кофе и можешь идти домой.
- Сейчас, Валентин Николаевич.
- Василий Павлович, выпьем понемногу. Домой доставлю в целости и сохранности. – Я пошел к бару и достал бутылку коньяка, рюмки, вазу с шоколадными конфетами.
- Вы же за рулём!
- А, бог с ним. В кои-то веки мы с вами встречаемся! А от гаишников откуплюсь. Нынче всё откровенно продажно.
- Знаете, я в молодости пил много. Даже выговор получил по партийной линии. Но «завязал», как говорят. С тех пор не пил никогда. А теперь что уж. Спиться просто не успею, хотя от всего, что вокруг творится, можно и спиться.
- И это при том, что уж мы-то с вами видели, как система дряхлеет и разваливается. Видели, что обречена, а всё жалко. ----- Нынешняя ведь ещё мерзостней.
Вошла Аня с подносом. Кофейник, чашки, сахар, печенье и даже сливки.
- Так я пошла, Валентин Николаевич.
- Да, да. Счастливо тебе. До завтра.
- Вы думаете, спасти было нельзя? Как-то реформировать?
- Думаю, что нет. Чисто искусственное образование. Держалось исключительно на принуждении. Но наши руководящие придурки развалить сумели, а вот построить что-то новое, естественное – тяму не хватило. Нынешний наш уж такой интеллектуально убогий! Впрочем, может быть иначе и нельзя было. Людей только жалко.
- С одной стороны – жалко, конечно. А с другой, так может быть и поделом! Пропили ведь социализм, разворовали! Вот за это и страдают.
- Но, Василий Павлович, если принять, что система нежизнеспособна, то она была обречена. А каким образом конкретно она разрушится – это уже другой вопрос. Свойства человека, обусловленные его внутренней конституцией, его физиологией, психикой нельзя недоучитывать. В таком недоучёте и состояла, на мой взгляд, главная ошибка. Система поставила человека в определённое положение, и он «сработал» соответственно. Люди пили и воровали не потому, что скверны от природы, а потому что были поставлены в определённые условия. Система, опирающаяся не на личную выгоду, а на порядочность, честность, благородство – такая система обречена.
- А капитализм?
- А капитализм, использует те черты, которые идеалисты от социологии называют нехорошими. Кроме того, наказания за недобросовестный, неэффективный труд беспощадны. Мы же хотели быть добрыми. Повысили социальную защищенность. А люди на ней паразитровали без всякой совести. Вспомните дураков-преподавателей. Вы ведь отлично знали, что Серов, Демьяновский никуда не годятся, но выгнать их не могли. Не могли даже им зарплату уменьшить.
- Не мог, к сожалению.
- Вот они и продолжали уродовать людей. А новый директор выбрасывает таких, не дрогнув. И его ничуть не заботит, что будут кушать их дети. Помните, как вы мне приводили этот аргумент? Так ведь это была доброта за чужой счёт. Люди в массе своей не достойны социализма. Не доросли ещё. Но это, на мой взгляд, не снижает заслуг тех, кто хоть попытался новый мир построить, самоотверженно трудился, а порой и жизней своих не жалел. И не для себя старался. Для человечества! – Я разлил коньяк. – Выпьем за тех, кто был честен. Выпьем за героев, штурмовавших небо, хоть они и упали в грязь. Не их это вина, а беда. Они хотели только как лучше. – Выпили.
- Давненько, знаете, не пил. По возрасту, так и не надо бы. Тут тебе и давление, и сердце.
- Василий Павлович, да не так уж вам много лет.
- Много, Валентин Николаевич, ох, много. Семьдесят седьмой пошёл. Это, поверьте, много. Пока работал – как-то держался. А сейчас немного раскис.
- Василий Павлович, мы же много лет знаем друг друга. Я судьбу благодарю, что столько времени проработал под вашим началом. Кабы мог, вернул бы всё назад. Может у вас какие финансовые проблемы? Не стесняйтесь. Я с радостью помогу. Я вам так многим обязан! Да и возможности у меня теперь есть.
- Спасибо, Валентин Николаевич. Спасибо на добром слове. Нет, мне хватает. Пенсия и зарплата, какая ни какая! А назад вернуть, наверное, не надо. Против истории ведь не пойдешь!
- Не пойдёшь. А ведь как оно на бумаге складно получалось! Как это говорят: Ладно было на бумаге, да забыли про овраги.
- Забыли. Это так. – Налил себе и пытался ему.
- Нет, что вы! Мне больше нельзя. Добром не кончится.
- Выпьем за Россию. За отечество наше непутёвое. Хоть это и не модно, но я, знаете, как это нынче говорят, государственник. Может, просто вбили это мне в голову – не знаю, но по мне как в песне поётся: «Жила бы страна родная и нету других забот». Насчёт других забот – это, конечно, ерунда. Их всегда хватает. Но вот чтобы страна родная жила – это мне хочется больше всего. Может глупо? Может только о себе надо думать, а на остальное наплевать? Само приложится, если людям хорошо жить будет? Не знаю. – Он молчал, вроде как ожидая продолжения. – А может быть, это когда у людей ничего своего нет, когда нищета, так начинают за Державу болеть? Такая, знаете ли, психологическая компенсация. Не знаю.
- А может быть, если с 17 года начать, то как-то можно было бы…
- Не думаю. НЭП, не прерви его Сталин, кончился бы перерождением государственного строя. Нет, люди, их психология, эгоизм, стремление к стяжательству, собственности – вот главные причины краха. А это всё на генетическом уровне. Зря надеялись человека переделать. Это не так-то просто. Это всё и осудить нельзя, поскольку нравится оно нам или нет, но оно естественно. Вот капитализм как строй естественен. И в этом его сила. Плюс высокая производительность труда. Может быть некоторым благородным душам это и неприятно слышать, может быть, оно им, как говорится, поперёк сердца, да что уж тут поделаешь. Враз всё изменить нельзя. Может как-то постепенно…
- Боюсь, правы вы, Валентин Николаевич. Пойду я потихоньку. Уж пора.
- Я вас отвезу.
- Нет, нет. Пока могу – должен ходить. Форму потерять боюсь. Ходить не смогу – тогда уж совсем конец.
Проводил его до дверей. Выпил ещё рюмку и убрал всё со стола.
Резкий стук в дверь. Как-то нехорошо стучат.
Я узнал его сразу. Фотография не обманывала. Вместе с ним зашёл рослый парень весьма плотного телосложения. Парень стал в сторонке, а Ашот без всяких церемоний уселся за Анин стол
- Садитесь, Валентин Николаевич. Разговор у нас к вам. – Сел напротив него с другой стороны стола.
Дела у вашей фирмы, по нашим сведениям, идут хорошо. Делиться надо, дорогой Валентин Николаевич, делиться. Фифти-фифти, т.е.50% надо будет нам отчислять. – Лихо! Марина сработала, или сами? Марина, конечно. Ну, стерва!
- А что взамен?
- Много. Во-первых, никто больше не наедет. Это с гарантией. Во-вторых, на семью вашу, и Гены, разумеется, никто покушаться не будет. А если что – мы прикроем. Крышей мы вашей будем. Может так понятней? – Я просто захлебнулся от ненависти. Ах ты сволочь! Детям угрожает! Внешне стараюсь спокойно. Даже сигареты достал.
- Вы должны знать, что мы, по сути, филиал ГТС. Что-то вроде их подразделения.
- На это мне глубоко наплевать. Прибыль вы имеете и не малую. Вот с неё 50% и будете отдавать. Иначе вас ожидают большие неприятности. Очень большие! Куда дороже обойдётся.
- Неужели хозяева нас не защитят? – Он посмотрел на меня, потом на парня… Как тот меня ударил, я даже не успел сообразить. Когда поднимался с пола, в голове гудело. Поднял стул и снова сел напротив, готовясь отразить следующий удар.
- Ну что, не защитили? Убедительно или продолжим? – Ну, сука, заплатишь ты мне за это. И оружия в офисе нет! Да они до него и добраться не дадут. Пытаюсь не без успеха продолжать разговор, словно никакого эксцесса с рукоприкладством и не было.
- Нужно с компаньоном посоветоваться.
- Это, пожалуйста. Даю неделю. Вот он, – кивнул на парня, – зайдёт. Через него и передадите. Обманывать не советую. Узнаю – дороже станет. Ключи от сейфа давай. – Достал ключи и подал ему. Сейф у нас дряненький, стоит в кабинете, да и ценностей там маловато. Парень достал пистолет и начал протирать его платочком. Ага, демонстрирует возможности. Через несколько минут Ашот вышел с пачкой купюр в руках – вся наша наличность. Мелочь. Деньги утром Гена забрал зарплату платить. Тут они что-то не рассчитали.
- Маловато, но уж ладно. Потратились мы на вас. Бензин, время. – Сунул деньги в карман и бросил мне ключи. Ловить их я не стал. Тяжело посмотрел на меня и одной рукой поднял за край Анин стол. Компьютер и всё прочее посыпались на пол. Поставил стол на место и снова посмотрел на меня. Я чуть улыбнулся.
- Ну, мы пошли. Милиция – это смешно, но наказуемо. – Уже около дверей бросил не оборачиваясь. – Гене привет. – Мне ужасно хотелось передать привет Марине, но удержался. Закрыл за ними дверь. Достал мобильник и вызвал Гену.
- Гена, привет. Бросай всё и быстро в офис.
- Что случилось.
- Большие неприятности. Придёшь – увидишь. – Отключился. Снова достал коньяк и прямо из горлышка. Позвонил домой и сказал, что скоро буду.
Гена влетел и застыл. Я сразу подал ему бутылку и стакан. Молча выпил.
- Чья работа?
- Тебе имя? Ашотом зовут. Привет тебе передавал. Обещал, если что не так, до семьи твоей добраться. До моей, естественно, тоже. Требует 50% с прибыли. А это, – я показал на лежащий на полу компьютер, – для демонстрации силы и возможностей. Пистолет показывал.
- Опиши. – Описал.
- Знаешь его?
- Вроде знаю. Хреновые дела.
- Гена, твоя задача – адрес достать.
- И что дальше?
- Он обещал добраться до наших детей. Пристрелю.
- Ты, что ли?
- Гена, давай без дебатов. Адрес можешь?
- Да я и так знаю. Но у него же не одна квартира! Родители от меня два дома. Но он чаще по девкам.
- Адрес его девки я знаю.
- Откуда?
- Гена, меньше знаешь – крепче спишь.
- Налей ещё. – Выпил. – Ты думаешь, это так просто?
- Увидим.
- У тебя есть…
- Всё есть.
- Ну, ну. А может не стоит? Деньги ведь, не больше!
- За деньги действительно не стоит. За детей.
- Болтает только.
- Проверять будешь?
- Ндаа.
- Так что давай адрес. Посидишь в машине.
- Ладно. Я с тобой. Но…
- Всё, Гена. – Помолчали.
- Это он тебе приложил?
- Его сподвижник. Так что ему тоже причитается.
Следующие дни провёл в состоянии непреходящей холодной ярости. Пару раз звонил вечерами Ирке. Трубку брал Ашот. Значит, ночует он у неё. Гена дважды дежурил напротив их дома. Выяснил, что часам к 10 за Ашотом заезжает парень, схожий по описанию с нашим посетителем. Человек, угрожающий моим детям и вообще, способный таким образом вымогать деньги, жить не должен. Женщина, натравившая его на меня – тоже сволочь, но, во-первых, она женщина. А, во-вторых, это не тот класс преступления. И всё же такого я от неё не ожидал. Меняются люди со временем. Впрочем, может быть, раньше просто не было подобной ситуации. Ну, компашка подобралась!
Гена дозревал постепенно. Дня через два выдал мне на работе: «Знаешь, до меня как-то не сразу дошло что ли. Я просто не врубился. Вчера сижу дома со своим Юркой и вдруг… Даже не знаю, как сказать. Представил себе, что они что-то с ним сделают. Он плакать будет, а они…. Николаич, ты прав. Их убить мало. Вот только не вляпаться бы нам!»
Сигнал о прибытии сподвижника я получил в 10 часов 8 минут. Гена тут же отбыл в условленное место, а я направился к дому. На мне была старая болонья, бутафорские усики с бородкой – вклад Гены. В совокупности с глубоко надвинутой кепкой – это должно было служить надёжной маскировкой. Под кепкой спрятана маска. Когда хлопнула дверь и послышались их, как я полагал, шаги, взвёл курок. Дал им дойти до середины последнего пролёта и стремительно вышел навстречу. Тут я допустил промашку. Могла дорого стоить. Стрелять следовало прежде всего в «братка» как наиболее опасного. Но ненависть затмила разум. Голова у киллера должна быть ясной. К своему делу он должен относиться, как к делу, а не фонтанировать эмоциями. Всадив две пули в грудь Ашоту, я увидел, как «браток» стремительно рвёт из-за пояса пистолет. Дальше всё пошло, как в замедленном кино. Его пистолет медленно поднимался. Одновременно ствол поворачивался в мою сторону. Мой ствол должен был пройти после выстрелов в Ашота гораздо меньший путь. Первой пулей его слегка отбросило назад. Неизвестно, чем дело кончилось бы, не попади вторая пуля ему в руку. Грохнул выстрел, и он тут же выронил оружие. Рвал из под полы куртки пистолет и Ашот, но тоже безрезультатно. Расстреляв обойму, я подошёл к ним. Подобрав пистолет «братка». Пистолет Ашота был с глушителем. Странно. Обычно глушитель носят отдельно. Сделал два почти бесшумных контрольных выстрела. Из распахнутой полы куртки Ашота выглядывал чем-то набитый внутренний карман. Достал из него бумажник. Натянул маску и вышел в пустынный подъезд. Перешёл улицу и через проходной двор вышёл на параллельную. По дороге снял с лица свой камуфляж. Гена был на месте, и мы стремительно отбыли.
Внешне я как-то закаменел, хотя изнутри меня изрядно трясло. Переодел плащ. Свернул всё ненужное в узел и спрятал в пластиковый пакет. За два квартала до офиса вышел из машины. Гена поехал на объект, а я сел в свою машину и поехал кружным путём на работу. По дороге исследовал бумажник. Он оказался набит долларами. Сотенные купюры. Четыре тысячи. Переложил деньги. Пакет и бумажник выбросил. Через десять минут входил в свой кабинет. Ещё через пять минут пришёл заказчик, а через пол часа – Аня, которую мы заблаговременно послали в налоговую. Все мы погрузились в текущие дела.
К концу рабочего дня пришёл в сильном подпитии Гена.
- Гена, ты слишком много пьёшь на работе, чёрт бы тебя побрал.
Не пристало делать директору замечания, но Гена и сам был не в себе и всё понял правильно. – Не можешь дождаться конца рабочего дня?
- Николаич, пить с работягами входит в мои служебные обязанности. – Говорил серьёзно. Даже слишком. Еле дождались, пока Аня ушла.
- Ну что? – А что я ему мог ответить?
- Сейчас позвоню Марине. Возьмёшь параллельную трубку.
- Здравствуй, это я. – Какой-то необычно продолжительный интервал.
- Здравствуй.
- Я считаю, что тебе нужно наладить контакты с дочкой. Это же ненормально…
- Сегодня утром убили Ашота. – Немного помедлил, переваривая столь вроде бы неожиданное сообщение.
- Как убили? Кто? Я что-то не очень понимаю.
- Убили прямо у нас в подъезде. И его, и его телохранителя.
- Телохранителя? Какого телохранителя? Кто? За что?
- Не знаю. Милиция разбирается. Я хотела бы с тобой -поговорить и чем скорей, тем для тебя же будет лучше.
- Не очень понимаю, чем я могу помочь. Зайду, конечно. Он что, был каким-нибудь рэкетиром?
- Было бы хорошо, если бы ты зашёл сегодня. Меня уже -допрашивали. Могут заинтересоваться и тобой.
– Мной? Я то, с какого боку? Хорошо. Может быть всё же лучше завтра? Ты переживаешь?
- Конечно. Лучше приходи сегодня. Можешь прямо сейчас?
- Хорошо. Сейчас подъеду.
- Жду. – Положила трубку. Гена спросил:
- Как это понимать?
- Зайдём – узнаем. Где наш диктофон?
- Был в сейфе.
Шантаж.
Работа отнимала не мало времени. С девяти до пяти я был занят или, по крайней мере, должен был присутствовать на своём рабочем месте. Когда дела не было, доставал книжку и читал. Иногда приходилось выезжать с заказчиками на объект. Иногда приходилось заниматься даже бухгалтерией. Зато вечера были свободны, что мою жену очень устраивало. Ирине я позвонил около пяти. Утром по официальной версии мы с Геной были на объекте, когда никого из рабочих там ещё не было. Возникла такая производственная необходимость. Тут всё было продумано. К пяти мы подъехали к Ирине.
В подъезде никаких заметных признаков утреннего происшествия. Ирина в тёмном платье. Почти никаких следов макияжа. Присели.
- Как это случилось?
- Они поджидали его у нас в подъезде. Я даже слышала стрельбу. – Странно. Слышать она могла один единственный выстрел. Но, ладно. Это не существенно.
- Кошмар какой-то. Тебя это не коснётся?
- Меня нет, а вот тебя может. – Вытаращил глаза.
- А при чём тут я?
- Давай поговорим без ненужных сантиментов и уж, бога ради, без нравоучений. На днях он заезжал к тебе вместе с Костей. – Это могла быть ловушка. Ашот мне не представлялся, но ей я демонстрировал, что знаю его. Как быть? Быстрей! – Ты был с ним знаком?
- Нет, первый раз увидел.
- Откуда же ты знал, что это он? Откуда ты знал про него, когда мы говорили с тобой в прошлый раз?
- У тебя в книге на столике лежала его фотография. С обратной стороны подписана.
- Успел, пока я вышла?
- Ну, грех не велик.
- Зачем он приезжал?
- Тебе обязательно нужны наши коммерческие дела?
- Нужны.
- Изволь. Он, как я понимаю, хотел «отмыть» деньги. Хотел вложить их в наше дело. Я объяснил ему, что у нас некуда вкладывать. Мы, собственно, производственники и капиталоёмкость наша незначительна. Он просил подумать и обещал наведаться через неделю. – По лёгкому поскрипыванию я понял, что она записывает наш разговор на плёнку. Это был ещё наш старый магнитофон. Стало как-то не по себе.
- Мне он говорил другое. Но, ладно. Тут ничего не докажешь. Я ещё не сказала ничего следователю. Могу и промолчать.
- Ты что-то хочешь от меня за это7
- Да. Могу избавить тебя от неприятностей. Может быть, гораздо больших, чем ты себе представляешь.
- О чём это ты? – Она закурила и молча уставилась в окно. Вроде как давала мне возможность поразмыслить о её возможностях подпортить мне жизнь. Я тоже молчал.
- Видишь ли, Ашот возглавлял мощную группу рекетиров. Ашота нет, но группа осталась. В то, что ты рассказал мне, никто не поверит. Они приходят совсем с другими целями. Уж в данном случае я это знаю точно. – Конечно, подумал я, ты же его, сволочь, и прислала. Затянулась и продолжила. – Значит, у тебя были очень серьёзные мотивы его убрать. Вряд ли его людям это понравится. – Ну, его людям вероятней всего на покойника наплевать. Хотя… Они могут просто попытаться продолжить его дело. Всех ведь не перестреляешь!
- Ты что, меня в убийстве подозреваешь? – Изобразить изумление мне труда не составило.
- Конечно, вряд ли ты это сделал сам, но «заказать» его, как сейчас говорят, мог.
- Ты это серьёзно?
- Разбираться будут его ребята. Тебе это может стоить очень дорого. – Тут уж и я закурил. Она правильно рассуждает. Неприятности действительно могут быть большие. А то, что ни за что, ни про что – так это, как я понимаю, дела не меняет. Ни за что, ни про что в моих устах звучит забавно, но они то не знают ничего! Ну и сволочь моя Ирка! Просто редкостная.
- Это, кажется, называется шантаж? – Выдала раздражённо.
- Мы же договорились, что без нотаций. Жить то надо, а без Ашота будет трудно. Я уже привыкла. – Она обвела взглядом вокруг. На лице довольно мерзкая улыбочка.
- И что же ты хочешь за… молчание?
- 10000 долларов.
- А где гарантии, что, получив деньги, ты не потребуешь ещё? – Молча пожала плечами. Значит, конечно, потребует.
- Деньги для нас огромные.
- Не смеши меня. Дороже обойдётся. – Я встал.
- Что ж, сообщу компаньону. Мы ведь вдвоём работаем! Не могу сказать, что ты так уж меня удивила, но всё же! – Пожала плечами.
- Такова сегодня жизнь. – Такова твоя подлая натура, подумал я. Впрочем, и она права. Жизнь нынешняя явно с повышенной степенью подлости. Открыли шлюзы естества, поставили одновременно людей в сложные условия существования – вот естество и попёрло. Бытие определяет сознание. Так, кажется, у классика. То ли у Маркса, то ли у Гегеля? Все эти мысли проскочили, видимо, с большой скоростью, потому что, когда я снова вернулся в реальность, Ирина всё ещё пожимала плечами и скверная полуулыбка оставалась на её лице. Красивом лице, не спорю. Нина Ниной – это по другой статье, но и эту не мешало бы раздеть и использовать по назначению.
- Ирина, я предлагаю вот что. Во-первых, ты доведи до сведения «братков», что вкладывать деньги в нашу фирму возможностей нет. Мы не капиталоёмки. Во-вторых, я предлагаю тебе, как человеку связанному со мной определёнными узами, ежемесячную финансовую поддержку. Раньше у меня такой возможности не было, а у тебя потребности. Теперь есть и то, и другое.
- И сколько ты мне определишь?
- Это нужно обсудить. Полагаю, сотни три в месяц я мог бы обеспечить.
- Возможно, я согласилась бы на 5000 единовременно и по 500 ежемесячно. – Ну, стервь! Всё тот же рекет.
- Понимаешь, мы фирма мелкая. Для нас 5000 – большая сумма. Всё это требует обсуждения и согласования с партнером. –Забавно было бы расплатиться с ней деньгами из бумажника Ашота. Но надо сделать так, что бы она не получила ничего. А как? Опять убить? Брр.
- Брось. 5000 ты можешь запросто заплатить из своего кармана.
- Могу, но лучше из общего.
- Ого, ты тоже изменился!
- Что поделаешь? Новое бытие – новое сознание.
- Хорошо. Вы подумайте. Я подумаю, но поскорей. Два дня на размышления. – На том и расстались.
Гена ждал в машине. Протянул ему диктофон.
- Дома прослушаешь. Эта сволочь требует 5000 зелёных единовременно и по 500 ежемесячно за молчание. Ашот, видите ли, рассказал ей про посещение нашей фирмы. Отсюда наша заинтересованность его убрать, о чём она не замедлит сообщить не только следователю, но и «браткам» из банды Ашота. В то, что он на нас «наехал», его люди, возможно, и так знают. Подозревает, что мы его «заказали». Его ребята могут поверить.
- Что, мы одни у него были что ли?
- Нет, конечно. Но последние – это вполне вероятно. Неприятности могут быть. Как Иосиф Виссарионович говорил: «Нет человека – нет проблемы». «Отец народов» ошибался.
- Что будем делать?
- Пока не знаю. Я сделал ей предложение. Выплачивать что-то вроде пенсии. Два дня нам на размышление. Кстати, эта сволочь – моя бывшая жена, тебе не безызвестная Ирка. Мать моей Люды. – У Генки челюсть отвисла.
_____
Два дня Ирина нас не тревожила. Хорошо, потому что никакого решения мы так и не приняли. Генка вообще впал в уныние, которое проявлялось в повышении доз спиртного. На третий день позвонила Мария Николаевна. В последнее время она стала наведываться к нам гораздо чаще. Пару раз с её помощью мы с Ниной устраивали «выход в свет», оставляя на неё детвору. Нина старалась как-то поддержать её материально, но это у неё не очень получалось.
- Валентин Николаевич, я уже два дня не могу дозвониться до Марины. Вы не знаете, она никуда не собиралась уезжать? И дома я была – никто не открывает.
- Сейчас я попробую дозвониться.
- Спасибо.
- Я перезвоню вам.
Действительно, никто не отвечал. Сказав Ане, что скоро вернусь, поехал к Марине. От нашего офиса – это рукой подать.
Всё тот же подъезд. Всё тот же след от пули в стене. По мере того, как я поднимался к нам на третий этаж, чувство тревоги у меня усиливалось. На звонок и стук ни кто не отозвался. Кроме английского замка, который ещё я устанавливал, Марина поставила два дополнительных. Они не были самозащелкивающимися. Ключ от старого замка остался у меня в связке, хотя уже много лет я им не пользовался. Попробовал открыть дверь, и очень удивился, когда она открылась. И тут я понял источник моих тревог. Запах. Запах разлагающейся плоти. Она лежала на диване и была задушена чем-то черным. Колготками. Некоторые вещи исчезли. Не было телевизора и другой техники. Исчез хрусталь из буфета. Ковры. Множество вещей валялось на полу и на креслах в полном беспорядке. Немножко оцепенел от неожиданности. Что делать? Чья это работа, можно было догадаться. Открыть двери Марина могла только своим. На полу наш старый магнитофон. Аккуратно включил его. Действительно. Запись нашего разговора. Забрал катушку с плёнкой, а вместо неё поставил другую. Был у меня в комнате бесхитростный тайник. Под паркетиной. Тайником пользовались. Это было видно по лаку. Пол скрыли после циклёвки лаком, а в моей паркетине он был по периметру срезан. С помощью двух шпилек поднял паркетину. В небольшой выемке лежали её драгоценности и записка. Прочел и ужаснулся. «Ашота убил мой бывший муж». Дата и подпись. Это, конечно, не доказательство, хотя и нечто весьма неприятное. Но почему записка лежит здесь? Очистил тайник, оставив там пару колец. Может быть, есть ещё какие-нибудь свидетельства? Но дальнейшее пребывание становилось невыносимым. Убрал, по возможности, все следы своего посещения и вышел из квартиры. К счастью, никого не встретил. Странно, однако. Что же, она забыла, что тайник делал я? Из офиса позвонил Марие Николаевне. Сказал, что мне тоже никто не открыл и что надо позвонить в милицию.
Генерал – 3.
Спустя месяц Мария Николаевна переехала на нашу старую квартиру, где она была уже много лет прописана. Смерть Марины естественно восприняла тяжело и, как говорится, сильно сдала. Гена как-то подозрительно поглядывал на меня. Видимо подозревал, что убийство Марины тоже моих рук дело. Можно себе представить, каким монстром я ему стал казаться. Это было неприятно. Настолько, что я даже как-то затеял с ним беседу на эту тему. Вроде бы убедил, но…Впрочем, и я бы на его месте испытывал некие сомнения. Человек, который мог вот так запросто, средь бела дня пристрелить двух человек, в принципе мог на этой стезе и многое другое. Приходилось с таким положением мириться. Этих издержек я не предвидел. Мне казалось, что дистанция между убийством двух негодяев, откровенно угрожавших твоим детям, и убийством, так сказать, вообще – огромна. И уж, во всяком случае, по моим представлениям – это совершенно не то, что убить женщину, которая угрожает всего лишь твоим заработкам. Но на наших деловых отношениях это не отразилось. Только пить он стал, по-моему, ещё больше.
Расследование дела об убийстве Ашота и его телохранителя зашло в тупик, но убийство Марины раскрыли довольно быстро. Разумеется, это были сподвижники Ашота. Кому ешё Марина открыла бы дверь? Не знаю, как следователям такое удалось, но убийца Марины взял на себя и убийство Ашота. Для меня это было удивительно. Впрочем, показатели успешности милицейской работы не должны были опускаться ниже определённого уровня, который и так был довольно низок. Мотив – личная неприязнь и четыре тысячи долларов. Убивали и за меньшие деньги. А генерал каким-то образом знал, что эти убийства на человека «повесили». Что ещё он знал, было мне неведомо. Жизнь он вёл размеренную. Что-то писал. Однажды признался, что пишет воспоминания, но, разумеется, опубликованы они не будут. Во всяком случае, в ближайшие годы.
Объявились его дочери. Сначала по телефону. Генерал сидел в палисаднике и говорил я. Удивил какой -то агрессивный тон.
- Чем вы объясняет столь стремительную перемену в его жизни?
- А я должен объяснять?
- Но переехал он к вам?
- А вы предпочли бы, что бы весьма пожилой человек – продолжал жить в опасном для него одиночестве? И это при его сердце? – С трудом удержался от продолжения фразы: «И двух дочерях!»
- Но вы же совершенно чужой для него человек! Чем вы его прельстили? – Меня это начало изрядно раздражать и сдерживался я уже с трудом. Магнитофон бесстрастно фиксировал наш разговор. Ощущений безнравственности я по-прежнему не ощущал, хотя воспоминания и неприятные от того, как меня записывала Марина, у меня остались. Но я то не собирался использовать эти записи в каких-то корыстных или иных подобных целях. Надо было отвечать.
- Здесь он, смею думать, окружен вниманием и заботой. Смею думать, даже привязанностью всех моих домашних. Особенно моих детей.
- Всё это он, по своему обыкновению, вероятно, щедро оплатил.
- К счастью, я достаточно состоятелен, чтобы не нуждаться ни в чьих даяниях. Вы, наверное, были знакомы с Еленой Николаевной? Её друзья для меня дороги. К тому же, теперь, когда он живёт рядом, у меня есть с кем общаться.
- Так вы от Елены Николаевны? – Тон несколько смягчился. Это хоть что-то объясняет. Сколько вам лет?
- Хочу вам заметить, что ваш тон, весь ваш допрос я терплю исключительно из уважения к Виктору Павловичу. Но на долго меня всё же не хватит. Перезвоните через часок. Он на воздухе, отдыхает. Через час наверняка уже будет дома. – Не прощаясь, положил трубку.
Действительно, позвонила. О чём они там говорили – не знаю, но запись нашего разговора он успел прослушать. Удивления не выказал. Вечером попросил зайти. Между квартирами давно уже был установлен громкоговорящий селектор.
- Прошу извинения за мою дочку. Больше такое не повторится. Мне следовало более подробно им всё объяснить, что, впрочем, было бы для них малоприятно. Очень обидно, когда дети не оправдывают твоих надежд. Впрочем, объяснения этому просты. Я был вечно занят на работе, а жена не могла с ними справиться. Да и окружение, или, как нынче говорят, ареал обитания, несмотря на внешнюю респектабельность, повлиял не в желаемую сторону. Ко всему – вечная проблема отцов и детей. Конечно, обидно. Стремишься к одному, а получаешь несколько иное. С одной стороны, могли бы, вроде, и понять, каково в моём возрасте человеку одному. Но, с другой, у них в сознании доминирует совсем иной человек. Требовательный, властный, совершенно самодостаточный и другим указывающий, что и как делать. Наверное, переключиться на другой образ не легко. И всё же должен признать, что их доминирующее качество – эгоизм. Звонила и вторая дочка. Рад, что вы этот разговор не слышали. Деньги их интересуют. Деньги в первую очередь. Вот так наказывает судьба за ошибки в молодые годы.
- Но вы могли бы переехать в Москву или в Питер.
Мог бы, но для этого они должны были мне это предложить, позвать меня. Но этого я не дождался. Хватит, однако, о моих проблемах. Поговорим о ваших.
- Без особой нужды обременять вас ещё и своими делами не хотелось бы. Тем более, что, вроде бы, ничего угрожающего не видится.
- Ладно. Я бы только не хотел, что бы кажущаяся простота решения проблем способом устранения или ликвидации – как хотите, из меры исключительной показалась вам, чуть ли не универсальной. – Я внутренне вздрогнул. Он смотрел на меня своим твёрдо-холодным взглядом. Молча.
- Не кажется. Но, согласитесь, бывают ситуации, когда такое решение оправдано. Чего не ожидал, так это, что я смогу так поступить. Право, не ожидал. Если бы этот мерзавец не угрожал моим детям, ничего бы не было. – Откуда он знает? Или это индукция – дедукция? Тогда получается, что я просто попался на удочку! Но он же мне не враг?
- Он, конечно, мерзавец и получил по заслугам. Но кем оправдано то, что вы сделали? Обществом, властью – никогда. Вами лично? Это совсем другое. Метод вами применённый – исключительный. Не стоит повторять. У вас дети, жена. Всех мерзавцев не перестреляешь. – Ну, вот. Как говорится, все точки над «И» расставлены. Но откуда он знает? И кто ещё знает? Словно прочитав мои мысли, добавил. – С этой стороны опасности для вас нет. Желательно, однако, что бы такое больше не повторялось. По большому счёту – это нерационально. И не всегда будет так везти, как на этот раз. -
Очень хотелось повернуть разговор в другое русло.
- Постараюсь. Хотя, говоря откровенно, повторись ситуация – поступил бы точно так же. Меня вот что интересует. Почему я не испытываю никаких угрызений совести? Мне даже как-то страшновато. Неужели я такой от природы закоренелый циник?
- Ах, бросьте, Валентин Николаевич. Вы встретились с негодяями. Они заслужили то, что получили. Удивляюсь вашей решительности и…везучести. Давайте к этому вопросу больше не возвращаться. Хочу только напоследок успокоить вас. К пониманию происшедшего я пришёл путём логических умозаключений и на основе той информации, которую мне предоставили мои друзья из управления. Хватит об этом. Скажите мне лучше: где и в чём вы держите свои деньги и деньги фирмы? Впрочем, не нужно. Рекомендую немедля перевести всю наличность в валюту и изъять её из банков. И быстро. Прямо завтра. Заодно соберите долги, если таковые имеются. Если что собираетесь купить, покупайте немедля. И не просите у меня объяснений. И никому ни слова. Даже партнёру. -
Дефолт объявили через неделю. Он спас нам кучу денег.
_____
Если раньше свое свободное время я проводил дома за чтением, перемежая его общением с детьми, а по субботам выводил «в свет» мою жену, то теперь появился генерал. С ним было интересно. Я понял, почему так легко принято было моё предложение о совместном бытие. Он, после смерти жены, оказался совершенно одинок. Если не считать каких-то служебных связей, то кроме нас у него был ещё один близкий приятель, некий полковник из ФСБ. Но его хватил инсульт, так что общение вынужденно прекратилось. Остался один я. Почему отношения с дочками были у него столь прохладными, я уточнять не стал.
Много чего интересного я узнал от него. И хотя времена радикально переменились, чувствовалось, что даже та информация, которую он разрешал себе выдавать, была дозирована и, возможно, даже откорректирована. Работал он по борьбе с преступностью, но не обычной, а с преступностью, если можно так сказать, высокого ранга. Что сие означало? Если кратко, то речь шла о преступлениях достаточно высоких слоев партийного и правительственного руководства. Тонкость состояла в том, что нарушали закон практически все руководители. Во всяком случае, очень многие. Как правило, КГБ это было известно, и на всех нарушителей были заведены досье. Пускать их в ход можно было только по специальному указанию с «самого верха». Вот ими и занимался наш генерал. Это было достаточно сложно, поскольку друзья обвиняемого частенько тоже не сидели сложа руки, и вчерашний обвиняемый мог по специальному распоряжению отделаться лёгким испугом. Иногда это делалось нарочно, дабы образумить некоторых зарвавшихся руководителей. В общем, в отношении подследственных следовало держать ухо востро. Ошибаться не рекомендовалось. Случай, с которым столкнулся генерал, был тривиален и на первых порах не предвещал ничего неожиданного. Некий республиканский зам. министра угольной промышленности, известный своими непомерными аппетитами, торговал углём. С его помощью украли и продали целый состав. По всей видимости, уже не первый. Генерал не знал, что послужило причиной, но был получен приказ спустить на зама «всех собак». И спустили. Однако, когда следствие зашло уже довольно далеко, сработала хитрая комбинация с замужеством внучки члена полит. Бюро и племянника этого самого зама, что резко изменило ситуацию. Были и другие компоненты, повлиявшие на дело. Генерала избрали в качестве козла отпущения. Собственно, его просто сплавили на периферию. Поскольку все знали, в чём суть дела, начальство отнеслось к нему более, чем снисходительно. Вот почему на новом месте он чувствовал себя достаточно уверенно, а былые связи помогали решать местные проблемы в центре, что его новое начальство очень ценило и относилось к нему даже с некоторой предупредительностью. Вот такая версия.
Как-то, отложив шахматы, я собрался с духом и спросил его. Давно хотел, но всё не решался. И только теперь, когда отношения стали, чуть ли не родственными, всё же спросил.
- Виктор Павлович! Уж извините, если вопрос покажется бестактным. Они уничтожили всю вашу семью, чуть не погубили и вас. Случайность спасла. Согласитесь, не много на свете людей вроде Елены Николаевны, готовых друзей ради не то, чтобы карьерой, но свободой, а может даже и жизнью рискнуть. И вот вы идёте к ним на службу! И служите не абы как, но добросовестно, в отделе, выполняющем весьма деликатные фунуции. Как это? Другого бы не спросил. – Долго молчал. Я уже начал «грызть» себя за чрезмерную вольность в общении, испытывая от его молчания тягостный дискомфорт.
- Отвечу. Не столько вам, сколько себе. Спрашивал себя неоднократно и в разные периоды времени отвечал по-разному. Первые годы главной задачей было выжить. Инстинкт могучий и вполне естественный. Ну, а потом? Не забывайте, что порядочные люди в то время искренне веровали, что «мы свой, мы новый мир построим». Что все неприятности, которые с нами и вокруг нас происходили, мы относили за счёт каких-то побочных, не основных моментов. Во всяком деле трудности и ошибки неизбежны. Это уже потом разобрались (кто хотел) в этой кухне, и я понял, что не той дорогой идём, дорогие товарищи. Грустные это были открытия. Не один год устанавливалось во мне это новое понимание вещей. Но что было делать? Приходилось встречаться с диссидентами, и я видел, что они во многом правы. Произошло перерождение, которое должно было привести к краху. Вот только почти никто не предвидел сроки. Но я утешал себя тем, что борьба с преступностью, даже в таком несколько необычном виде всегда и при любом строе необходима. Этим совесть и успокаивал. Не думайте, что я стараюсь как-то обелить себя, оправдать. Надо было набраться мужества и порвать с этим преступным и лживым строем. Не помню, кто это сказал: «Или умейте побеждать, или умейте дружить с победителем»--. Боюсь, что мы были ближе к последнему. Не украшает. Понимаю. Конечно, не все способны на манер Солженицына встать против всей государственной машины. Солженицын победил потому, что успел заявить о себе на весь мир. И момент был подходящий. Он, Сахаров – это люди высокого ранга. Людей рангом помельче – машина смалывала. И уж кто как не я видел это своими глазами! Конечно, теперь мы в той или иной степени в дерьме. И только то, что в дерьме и нынешние правители, спасает нас от наказания. Да и общие настроения у большинства народа отнюдь не покаянные. Не забывайте, ведь мы жили в обществе, где людей формировали не реальные события и достоверная информация, но мифы и ложь. Ленин, а особенно Сталин – это не живые люди, а некие абстракции, небожители. Именно поэтому смерть Сталина так всех потрясла. А правда о событиях времён советской власти вызывает у широких масс недоверие.
. ______
В своё время Маша появилась действительно как гром с ясного неба. Собственно громом была не столько сама Маша, сколько мальчонка, которого она привела с собой. Лет так 12 – 13ти. Ситуация сложилась для нашего времени банальная. Муж спился и умер. Она осталась одна с двумя детьми. Кроме огорода и коровы – никаких источников существования. Отец тоже умер и кроме матери никаких помощников. Вот они и бьются.
- Где же ты раньше была?
- Раньше какой ни какой, но муж был. Как-то перебивались. Теперь ни мужа, ни денег. Разве что не голодаем. Пойти в услуги как раньше, так мать с хозяйством не совладает. Не пойти – не на што дитям обувку купить. Об себе уж не говорю.
Мы с Ниной молча выслушали всё это. Как-то надо было помочь. Нина сказала: « Мальчик-то твой! И экспертизы не надо». Маша опустила голову. Действительно. Экспертизы не требовалось. Внешнего сходства было более, чем достаточно. « Я понимаю. Это было до меня. Маша тебе даже не сказала. Маша, бабушка наша старенькая стала. Приезжайте, будете мне помогать по хозяйству. Семья выросла. Может, я работать пойду. А Колю оставьте у нас».
Моего согласия она даже не спрашивала. Но ничто, как обычно, во мне не дрогнуло. Всё, что она предлагала, было разумно. И это не телепатия. Это душевное единство, выработанное двенадцатью годами совместной жизни. Но всё же все ждали моего слова. Что будет завтра, я не знал. Да и кто мог знать? Но пока что мы были материально обеспечены и могли себе такое позволить. « Маша, Нина дело говорит. Соглашайся».
Мальчонка был славный. Конечно, деревенское воспитание, деревенская школа – всё это сказывалось. Мои приняли его настороженно, но со временем всё утряслось. В квартире стало ещё теснеё, но не катастрофично. С братьями Коля очень быстро поладил. Старший брат – это в дворовых и школьных делах было весомо. Таким образом, семья моя расширилась и практически значительно, поскольку Маша приезжала на работу со своей дочкой. Бабушка Мария Николаевна выполняла теперь, в основном, контрольно-надзорные функции. Днём, когда вся ребятня собиралась вместе, было весело. Хорошо, что Люда не плохо командовала этим парадом. Генерал посмеивался и говорил, что надо бы подумать о покупке ещё одной соседней квартиры.
Вечерние визиты к генералу стали, чуть ли не ритуальными. Нина, закончив копошиться по хозяйству и с детьми, обычно оседала у телевизора. А мы, расположившись в уютных креслах, беседовали.
Собственно, беседой – это можно было назвать с некоторой натяжкой. Передо мной был человек, постигавший мир куда глубже, чем я. Это был не просто более богатый жизненный опыт – следствие большего числа прожитых лет, жизни в иных обстоятельствах. У него, это надо признать, попросту лучше работала голова. Однако, печать старости, утомлённости жизнью проступала сквозь все его слова и поступки. Даже не могу чётко сформулировать, в чём это проявлялось. В сниженной выразительности – пожалуй. В многочасовых сидениях в палисаднике – тоже.
В нетребовательности, если не сказать безразличии к тому, чем кормят? Жизненные силы явно покидали его, но какого-то тотального пессимизма в суждениях я не ощущал. На жизнь он смотрел примерно, как и я, если оценивать миропонимание в категориях пессимизм-оптимизма. Очень чувствовалось, что над всеми этими этическими и всякими прочими гуманитарными проблемами он не только задумывался, но и высказывался не один раз. Интересно, с кем же это он общался в прошлом? Милицейская наша среда (да и только ли наша?) интеллектом, высокой образованностью вряд ли блещет. Подозреваю, что и на самом верху. Дебатов на политические темы он избегал, сводя всё к кратким резюме. То, что я от него услышал, было сродни суждениям Елены Николаевны. Разве что в более литературно-изысканной форме. Она не дожила до осуществления своих весьма сумрачных прогнозов. Он дожил и переживал крах Великой империи болезненно. Мне это было странно, поскольку в отличие от бабы Лены, пострадавшей от системы сравнительно незначительно, у него она отняла самое дорогое и держала в страхе и напряжении чуть ли не всю жизнь. Но оба они считали свои неприятности не проявлением самой сущности системы, а чем-то побочным, случайным. Теми самыми щепками, которые летят, когда лес рубят. Мне это, повторяю, казалось странным. Особенно для него, поскольку он сподобился увидеть финал во всём его непотребстве. И не сделать выводов о связи следствий с причинами при его-то уме не мог. Проверяя себя (а зачем это мне было нужно?), я повторил ему вопрос Василия Павловича, т.е. спросил напрямую, не считает ли он, что можно было что-то вовремя исправить и систему спасти? Ответ был однозначен и с прежними высказываниями нестыкуем. Система была, по его мнению, обречена изначально, только поняли это слишком поздно. В ответ на моё недоумённое: «Но если уже поняли, так как же…», усмехнулся. «Шизоидное расщепление. Шучу. Много трудов положили, много крови пролили, много надежд хоронить приходиться. Отбросить всё это, примириться с бессмысленностью жертв, с собственным недомыслием, в конце концов, очень нелегко. И чем добросовестнее, порядочнее человек, тем это трудней».
Такая логика не казалась мне уж абсолютно справедливой, но развивать эту тему я не стал.
В связи с появлением генерала в нашей домашней жизни, несколько напряглись семейные отношения. Вот уж не ожидал! Ничего такого, но всё же! Двенадцать лет благополучной семейной жизни – это большая удача. Я не изменял своей жене, поскольку не испытывал в этом ни малейшей потребности. Я знаю, что мне могут сказать: это, в сущности, даже чуть ли не противоестественно.
Дело тут по всей вероятности ещё и в обстоятельствах. Может быть. И в темпераменте. Не исключаю. Но факт остается фактом. И этот факт нисколько мне не в тягость. Моя жена, конечно, изменилась внешне. Просто стала взрослой женщиной с несколько иными, но, всё же, привлекательными пропорциями. Существенный момент! Но всё же важнее то, что она была и осталась достойным уважения человеком. Может быть, это уже не те чувства, которые влекли нас в начале, но и те, которые связывали нас сегодня, были достаточно прочны. Сейчас по статистике до 60% браков разваливаются, а остающиеся вряд ли все можно назвать счастливыми, но есть же и счастливые! Считаю, что и мы в их числе. А «генеральский синдром» состоял в том, что я частенько (слишком часто, по мнению жены) проводил вечера в беседах с ним. Казалось бы, всего-то метров пять по прямой от своего обычного вечернего местопребывания, но всё же уже не дома. Она была по-своему права. Уложив детей спать, не хотелось быть одной. Но и наши дебаты порой затягивались. Оторваться было трудно. Сравнительно однообразная работа, лишённая минимального интеллектуального содержания, общение с малоинтересными людьми – всё это делало моё стремление к общению с Виктором Павловичем естественным. И моя жена это понимала, но и она была по-своему права. Вообще, это одна из сложнейших и весьма распространённых житейских ситуаций, когда сталкивающиеся стороны обе по -своему
правы. Приходилось над этим задумываться и время дозировать. Вообще, полезно задумываться не только при ремонте аппаратуры или решении вопроса, как проложить кабель. Однажды в беседе я затронул этот вопрос. Полушутя поведал генералу о своих семейных проблемах в этом аспекте. А вдруг услышу нечто нетривиальное! Впрочем, и тривиальное, но подтверждающее собственные умозаключения, прочесть или услышать из уважаемого источника всегда приятно. Что ж, получил. И опять где-то на заднем плане мелькнуло: «Уж очень разносторонен для милицейского генерала! Ну, был бы дипломатом!» И уже еле ощутимо, на самой периферии сознания: «Столичная штучка…. Но вряд ли это нужно для изобличения уголовников, даже если и высокого ранга». А выдал он мне следующее:
«Вечная любовь, вечная острота чувств – одна из любимейших сказок человечества. Впрочем, в этих сказках об этом обычно скороговоркой в конце. Но такое невозможно даже по чисто физиологическим соображениям. Как не возноси любовь к небесам, основа её чисто земная. Естественная секреция определённых желез принимает в ней самое непосредственное участие. Но они не могут на один и тот же возбудитель длительное время реагировать одинаково. Тем более, что характер секреции и количественно, и качественно меняется по мере удовлетворения естественной потребности. Ко всему этому мы сами меняемся, и объект влечения тоже меняется. Теоретически, наверное, можно вывести формулу таких взаимоизменений, которые оптимально содействовали бы пролонгированию влечения, но практически это бывает очень редко. Продолжительная любовь, скажем, Данте и Беатриче, если в неё поверить, основой своей имеет недостижимость объекта любви. В большинстве же случаев мощь любви, её неодолимую силу не следует смешивать с её якобы непременной при этом продолжительностью. Со временем мы удовлетворяемся привязанностью, возобновляемой половой потребностью, привычкой. Бытовые обстоятельства могут всему этому содействовать, могут (чаще всего) противодействовать. Стремление к новизне впечатлений, к личной свободе – этому всегда противодействуют. Ваш случай представляется мне, чуть ли не оптимальным. Такие отношения нужно всячески беречь и лелеять. Любовь смертна и это, к сожалению, естественно».
Ну, выдал! И экспромтом! Энциклопедист!
Всё это преподносилось как нечто мне, в общем-то, известное, поскольку извлечено из общечитаемых источников. Пока он, чуточку усмехаясь, говорил, я даже пытался определять эти источники. В памяти промелькнули Ларошфуко, Стендаль, Моэм, Ницше. Начитан. Странно. Его кандидатскую степень по иторическим наукам я особо во внимание не принимал. Цену этой науке во времена советской власти мы к нашему времени уже хорошо осознали. А уж как научные степени присваивались высоким начальникам, и говорить нечего. Тоже вопрос: зачем борцу с экономическими преступлениями и прочей уголовщиной научная степень в области истории? Уж логичней было бы заняться юриспруденцией. Впрочем, надо признать, что научная степень – это среди начальства того времени было модно. Как бы приобщало к науке, к интеллигентности. Правильней было бы сказать, имитировало интеллигентность. Наряду с галстуком.
Когда я ложился в постель, Нина уже лежала.
- Не спишь?
- Не сплю.
- Ты уж извини, что я засиживаюсь у Виктора Павловича. Очень интересно, хотя и не совсем понятно. – Молчит. – Работа у меня такая….Оживленная, но тупая. Работа ради денег. А тут прямо ходячая энциклопедия. И чуть ли не по любому вопросу. Откуда это у него? Годы, конечно, но не в них одних дело. – Она повернулась и привычно улеглась на моём плече. – Логично спросить, а какое моё дело? И действительно. Любопытно, однако. Что-то за этим стоит.
- Есть какая-то для нас опасность?
- Не думаю. Баба Лена бы предупредила. Но она с ним не общалась. Говорила только, что если какие проблемы, он поможет. Ну, он ей, конечно, многим обязан. Это понятно. Однако она с ним, повторяю, почти не общалась. А почему ты со мной к нему не заходишь? – Следовало подумать, прежде, чем задавать такой вопрос.
- По-моему, меня не приглашают. Потом, пока всех детей спать уложишь! А пока разберёшься, что кому завтра одеть! И, потом, вы там о всяких высоких материях, а я до них не доросла.
- Ты в чём-то права. Давай всё же попробуем. Я думаю, тебе будет тоже интересно. Ничего такого заумного в наших разговорах нет. А станет скучно, уйти всегда успеешь. Да, приезжает московский театр. Пойдём?
___
Разговор о желательности организовать ещё какой-нибудь бизнес, который я называл страховочным, мы с Геной обсуждали уже не один раз. Он соглашался, но…До чего-то практического дело не доходило. Этому были резонные объяснения. Если у меня свободное время было, то у Гены почти нет. А если и бывали свободные вечера, то после всего за день выпитого, ему было не до бизнеса. Мне бы понравилось, что бы новый бизнес тоже кто ни будь мне преподнёс. Говоря откровенно, ведь идея создания нашей фирмы не моя. Наверняка не очень красит, но в мою голову из этой области ничего путного не приходило. Как-то встретил знакомого, который торговал лесом. Торговал с зарубежъем и вполне успешно. Другой был занят в экспорте подсолнечника. Для меня звучало экзотитически. Я не имел ни к чему подобному никакого отношения. Они, кстати, в своё время тоже. Видимо, какой-то случай привёл их в ту или иную сферу. Как-то они сумели там «зацепиться». У меня, к сожалению, никаких таких случаев не было и, боюсь, не предвиделось. Гена с небрежностью отмахивался от моих разговоров.
- Николаич, ну, попрут нас, так и будем думать. Пока всё в норме. Успевай только работать.
- Васильич, наладить новый бизнес – дело ведь не простое. Тем более, что мы не знаем, что и налаживать. Что мы с тобой знаем и умеем кроме техники проводной связи? Да ничего. С нуля начинать будем, а, значить, помыкаться придётся изрядно. Торговать, к примеру, у нас вообще вряд ли получится.
- Может, пойдём машины перегонять?
- Так даже в это дело вникнуть нужно.
- А где время? – Обычно на этом всё и заканчивалось. – Николаич, зря ты трепыхаешься. Ребята на станции все свои, вроде все довольны. С чего это на нас бочки катить? Проколов мы никаких вроде не допускаем. Не боись. Проживём долго. -
Я мог бы ему выложить пару вариантов, но раньше времени может и впрямь не стоит человеку настроение портить!
Трое наших мальчишек и Машина Ася под Людиным началом были в цирке. Я валялся с книжкой на тахте, Нина с Машей отбыли в воскресный круиз по магазинам, а генерал совершал променад в полисаднике, так что дома кроме меня оставалась только Мария Николаевна. Что-то она снова прихворнула и лежала в Людыной комнате, которую мы переделали из кладовки. Нам было изрядно тесно, поэтому даже велись переговоры с соседями об обмене с Марией Николаевной. Но они заломили несусветную доплату, так что дело застопорилось.
Начитавшись до одури, бросил книжку и подошёл к балконной двери. За окном было мерзко. Шёл дождь со снегом. Судя по раскачивающимся кронам деревьев, и задувало изрядно. Зрелище, которое я увидел, опустив голову, заставило меня вздрогнуть. Генерал лежал ничком в грязи, и только судорожные подёргивания правой руки свидетельствовали, что он ещё жив. Через несколько минут я с помощью соседей занёс его в квартиру. В сан. часть управления позвонил ещё раньше. Все, кто нужно, были оповещены. Диагноз вроде ясен, а чем оно кончится, сказать было нельзя. Болеть в наше время не рекомендовалось даже генерал-лейтенантам. Впрочем, для состоятельных персон всё обстояло несколько иначе. Не в том смысле, разумеется, что болеть хорошо, но в том, что доступны любые лекарства, лечение возможно за границей и т.д. Пока что генерал лежал в госпитале, и вроде бы делалось всё, что возможно. На всякий случай, словно предчувствуя такую ситуацию, он выдал мне доверенности на все три банка, где у него лежали деньги. Однако, особо больших расходов не предвиделось. В госпитале делали, повторяю, всё, что положено. Ежедневно в первой половине дня его посещала Нина, а во второй после работы я. У Нины теперь были права, и она разъезжала на генеральской «Волге».
Позвонил младшей дочери в Москву. Услышал следующее.
- Наше присутствие может в чём-нибудь облегчить его положение? Дело в том, что оставить работу и мне, и сестре крайне сложно.
- Не думаю. Он обеспечен и лекарствами, и уходом.
- Материальных проблем у него нет?
- Нет. С этим всё в порядке. – В подробности я вдаваться не стал.
- Мы будем названивать. Если что срочное, уж будьте столь любезны – позвоните.
Я обещал быть любезным. Всё вроде бы рационально, но каким-то холодком от этого разговора веяло.
Через три недели генерала доставили домой. Он почти полностью восстановился. Мне объяснили, что был не инсульт, а спазм сосудов головного мозга. Всё обошлось почти без последствий. При ходьбе, правда, слегка волочил ногу и говорил в несколько замедленном темпе. Лечащий врач обещал, что пройдёт. Договорились – раз в неделю он будет нас посещать. Уже частным порядком. Опять мне предстояло сопровождать старость в невесёлом пути к финишу. Что ж, в средние века было принято вешать на видном месте плакат с соответствующим содержанием. Я имею в виду «Momento mori!» Мне такое не требовалось. Я был ещё сравнительно молод, но напоминание о том, что в любой момент что-то на подобие инсульта могло случиться, было полезно. Впрочем, существовала и диаметрально противоположная точка зрения. Дескать, нечего до срока портить настроение и травмировать психику себе и ближним.
Маша с Асей переселились к нам, чтобы иметь возможность ухаживать за Виктором Павловичем круглые сутки. Я, естественно, увеличил ей зарплату. Количество детей достигло пяти, что при наших жилых площадях, пожалуй, чрезмерно. Впрочем, моя Люда очень повзрослела, и относить её к детям было неправомерно. Хорошо хоть, что на десять человек было две ванные комнаты! Вторую кладовку переоборудовали тоже в комнатёнку и поселили в ней Марию Николаевну, которая уже ходила с трудом. Счастье наше, что мы были пока обеспечены материально. К сожалению, при столь обширном семействе и привычке жить сравнительно свободно в отношении расходов, от моих заработков в долларовый резерв уходило не много. Но время, когда нам было материально туго, оставило в памяти моей жены, да и в моей, глубокую отметину. Хоть и меньше, чем хотелось бы, но мы неукоснительно и вполне по-американски откладывали на «чёрный день».
______-
Вечерние беседы с генералом возобновились, но он теперь сравнительно быстро уставал. Кроме того, не смотря на внешнее бодрячество – термин несколько сомнительный, я чувствовал в его поведении, в суждениях гнетущую тяжесть старости и болезней. Теперь порой уже жена мне говорила: «Ты зашёл бы к Виктору Павловичу!»
Он сидел в кресле и что-то читал. Пригласил садиться. Положил книгу на журнальный столик, и я узнал томик из собрания сочинений Льва Толстого.
- Как с годами восприятие классики?
- Это «Смерть Ивана Ильича». Потрясающая вещь! – Я вздрогнул. Вещь действительно впечатляющая, но в преклонные годы, под угрозой скорого ухода впечатление для такого ума, наверное, и впрямь потрясающее! Особенно своим проникновением в психологию смертельно больного человека, созвучием своим собственным переживаниям.
- Может быть, не стоит до срока погружаться в этот кошмар? В конце концов, вы ведь на данный момент ничем, кроме как старостью не больны! Нет никаких конкретных пределов вашей жизни, ничто вам конкретно не угрожает. Стоит ли будоражить психику?
- Возможно, вы правы, но что-то мне говорит, что осталось совсем не много и самое время осознать и проникнуться.
Я понял. Он напуган. Ощутил реальность ухода, конца. Неприятно, конечно. Что уж тут говорить! Но попробуй свести всё с несерьёзности, к шутке! Упомянуть мнительность. Тогда получится в точности по Ивану Ильичу.
«Всем всё равно. И доктору, а ему плохо….И что бы не делали, что бы не говорили, ничего не выйдет, кроме мучительных страданий и смерти.» – переврал, наверное, но не по сути. На память пока не жалуюсь. Так как же надо? Он прервал молчание.
- О бессмысленности жизни философы говорят уже долгие тысячелетия. Потрясает сочетание этой бессмысленности с величием и чудом самой жизни. Одноклеточные бессмертпны. Неужели смерть – это плата за многоклеточность, за сознание? За тонкость чувствования, за способность наслаждаться прекрасным, за способность к самопознанию?
- Конечно, смерть – главный враг человека, но ведь не только его! Кто это сказал: «Человек, видя неминуемую смерть, пытается увильнуть от своей судьбы, прячась в убежище трансцедентального самосохранения.» – Он удивлённо вскинул брови.
- Знакомо, но не помню чьё. Помню у Лютера: «Если вы не верите в загробную жизнь, то я гроша не дам за вашего бога». Но, знаете, большинство даже искренне верующих всё равно боится смерти. Однако, оставим это. Если я не ошибаюсь, Елена Николаевна оставила вам несколько весьма ценных побрякушек. Мой совет: продать и деньги в надёжный банк.
- Вы так верите в стабильность доллара, Западных валют?
- Нет сегодня серьёзных оснований в этом сомневаться. И в обозримом будущем. Хотя, в принципе всё возможно. Но вам нужна страховка на случай краха вашего бизнеса. Подозреваю, что с организацией другого у вас могут возникнуть изрядные трудности, а семья большая! Я намерен завещать вам всё своё имущество, но это не так уж много.
- Я благодарен вам, но что скажут ваши дочери? Нарушаются их естественные права.
- В данном случае главенствует моё право, а оно таково. – Он взял со стола томик Толстого и зачитал мне следующий отрывок.
« …Что-то странное, новое и такое, чего значительнее никогда в жизни не было с Иваном Ильичом, совершалось в нём. И он один знал про это. Все же окружающие не понимали или не хотели понимать и думали, что всё на свете идёт по-прежнему. Это моральное одиночество мучит больного ещё больше, чем физические страдания.»
______
Мы снова оказались в монотонно- стабильном периоде своего существования. На работе перерывов в заказах не было, но я заметил, что часть из них Гена не оформляет, а просто берёт деньги в карман. Тут же у него в записной книжке и вся бухгалтерия. Кажется, это как раз то, что называется двойной бухгалтерией. Я молчу, поскольку действительно не принимаю в этих работах никакого участия. Получается как-то не совсем хорошо. Пока молчу. Гена без меня обойдётся, а вот я без него нет. Вообще, характер моей деятельности на фирме стал меняться. Общение с заказчиками на первой стадии взяла на себя в значительной степени Аня. Она же из чувства личной симпатии старается передать их потом мне, хотя могла бы и Гене. Делаю ей с таких работ некоторые отчисления. С Аней вообще история необычная. Взял её Гена на работу по просьбе одного из наших друзей – начальников. Какие его в прошлом связывали с Аней отношения, я не знаю, но он доплачивал ей через нас вторую зарплату. Выглядело благородно. Но вот уже с пол года, как он доплачивать перестал, поставив нас в довольно таки дурацкое положение. Не имею даже понятия, как Гена из него вышел, но платить ей вторую зарплату он не стал. У романтического начала оказался весьма прозаический конец. В общем, мои доплаты были Ане очень кстати.
Всё чаще мне приходиться выступать в роли непосредственного производителя работ. Копаем траншеи, укладываем кабель, делаем внутреннюю проводку. Реже монтируем небольшие телефонные станции. За исключением последнего, всё это не очень интересно. В моих бригадах есть старшие, с которыми мы решаем все проблемы. Общение с высоким начальством держит в своих руках Гена. Иногда привлекаюсь я, т.е. пьём вместе. Тоже не очень интересно, но подпадает под графу «производственная необходимость». Ситуации, когда я выступаю в качестве главного инженера, сравнительно редки. Малоприятные метаморфозы, но деваться некуда. Иначе возникнет вопрос, за что я деньги получаю? Первоначально вложенный мой капитал мне уже давно возвращён. А вообще, интересно наблюдать, как сталкиваются интересы дружеские с коммерческими. Дома у нас – Гена свой человек.
Обсуждаю все эти проблемы с генералом. Ему тоскливо, что подталкивает к вниканию в мои дела. Через бывших подчинённых организовал нам весьма крупный заказ от своего управления. И очень кстати. Мы уже неделю сидели почти без работы. Конечно, и тут пришлось потратиться на «откат», но всё равно – экономический эффект весьма значителен. Мой авторитет сразу возрос! Занятостью мы были обеспечены на два с лишним месяца. Я, конечно, не стал присваивать все работы себе, но честно поделил их примерно пополам. Удивила Гену моя «вхожесть» в такие сферы, да ещё на таком уровне! Эту информацию Гена немедля довёл до наших шефов. Для придания нам более высокой значимости что ли. К сожалению, всё осталось хоть и весомым, но всего лишь эпизодом. В действительности мы всецело зависели от благорасположения истинных хозяев, и с этим ничего нельзя было поделать.
___