Этой весной выдался трезвый выходной. Не, просто не с кем было в пятницу посидеть, а одному как-то не то. Не дошел я еще до этого, сказано было себе в утешение.
Позавтракав собственноручно сваренным неделю назад борщом и домашними котлетами, собственноручно слепленными примерно тогда же из магазинного фарша, я вышел из дома на проспект и повернул направо. Этот район я знал плохо, как человек, который живет здесь всего пару лет, но живет в режиме – дом-работа-дом, а по выходным – запой. Вот и сейчас я шел вдоль проспекта, прикидывая, стоит ли взять пивка, или лечь спать трезвым.
По линии моего движения на той стороне проспекта располагался палеонтологический музей. Динозавры и прочие доисторические гады меня интересовали в глубоком детстве, но сейчас, от яркого солнца, и хорошего настроения, во мне проснулся этот естествознательный атавизм, редкая возможность почувствовать себя ребенком. Я посмотрел по сторонам и, обнаружив, что ничего интересного для меня в ближайших пятистах метрах все равно нет, а садиться в метро, чтобы пошататься трезвым по центру, где туристов и киргизов больше чем горожан, не хотелось.
Я перешел дорогу и направился к воротам музея. В фойе было прохладно, и торговали резиновыми игрушками-персонажами «Парка юрского периода». Над нами, под потолком парил скелет плезиозавра. Я уже знал, что копия. Когда-то в детстве я пробегал залы с додинозавровой эпохой, спеша сразу к огромным скелетам, которые жили своей нежизнью, после того как их раскопали палеонтологи. И эта нежизнь была очень занимательной. Все экскурсии по этой теме я знал наизусть. Но сейчас мне больше интересно то, что происходило в той колыбели, где жизнь появилась, и из которой не выдержав конкуренции, некоторые неудачники бежали на сушу. Настоящие хозяева жизни – они безмозглы и не меняются уже миллионы лет, настолько они хорошо приспособились – медузы, черви, акулы. И мы, потомки неудачников в миллионом поколении, обладая несметным арсеналом, до сих пор не в состоянии потеснить их из родной среды.
Музейные стенды далеки от витрин универмагов – даже поясняющие надписи кое-где были сделаны пером и тушью. Впрочем, так оно даже уютнее, как в школьном кабинете географии. Если бы музеи оформляли дизайнеры витрин, я бы с трудом смог бы подавить желание приобрести парочку трилобитов, на кухню, в рамку, тараканам в назидание.
Мимо проходили экскурсии с детьми и я даже краем уха слышал рассказы о морских лилиях и медузах, о том, что ползало и чем оно питалось. Мысль о том, что в глубокой древности, в доархейское время, не было хищников, позабавила меня. Скорее всего, однажды какому-то предприимчивому желеобразному падальщику захотелось отщипнуть кусок у еще живого собрата. Может, он был не один. Кому-то это понравилось, а кто-то с отвращением вернулся к обычным трупам и чужим фекалиям. А вот тот негодяй, еще безглазый и почти безмозглый, смекнул, что живое есть вкуснее и детям завещал. И пошло – чтобы видеть добычу, появились глаза, чтобы грызть ее – зубы, чтобы обмануть – мозги. Кажется, мы все обязаны этому маньяку из венда, впервые отведавшего своего собрата.
Да, музею все хуже – в следующем зале шли ремонтные работы, но экспозиция не была закрыта. С потолка что-то капало. Двое рабочих в малиновых комбинезонах, разобрали часть пола и копались в его внутренностях.
Окаменелые моллюски – чертовы пальцы и аммониты, мало чем отличались от нынешних. Если за пятьсот миллионов лет эти твари так и не поумнели, надежды на то, что они обзаведутся разумом впредь, смешны. Осьминоги не выползут на сушу, не разведут костер и не построят пирамиды. За них это уже сделали. Место занято. Наверное, так и с людьми, которые уже не сделают карьеру. Им остаются вечера пятниц и субботние похмелья.
Ковролин в третьем зале был подозрительно сырым. Он хлюпал под толстыми подошвами моих тяжелых ботинок. Посетители недовольно ворчали на сырость, но шли дальше.
Я остановился и всмотрелся в анфиладу залов, лежащих впереди. Там что-то вспыхивало и гасло, как будто шли сварочные работы. Странно, что музей не закрыли для посещения. Но с другой стороны, всем нужны деньги. Пустили же они сюда барыг с резиновыми имитаторами юрских чудищ. Пожав плечами, я глянул на рисунок, изображавший какую-то доисторическую рыбу. Рыба не имела толком зубов, но была в панцире. Как танк без пушки и пулеметов. Я пошел вперед.
Вскоре пришлось застегнуть куртку – с потолка уже прилично моросило, свет время от времени гас, заставляя окаменелые скелеты дергаться. У одного из них, что обладал третьим глазом – на макушке, я остановился. Интересно, зачем тварям, выползшим на сушу понадобился третий глаз? Следить за небом? Так ведь хищников в небе тогда не было. Одни стрекозы, пусть побольше нынешних, но что они могли сделать с лягушкой, величиной с быка? Или, может быть им нужно было наблюдать совсем за другим? За явлениями космического порядка? Представляю картину – все небо так плотно забито летающими тарелками, или ангелами божьими, что бедным стегоцефалам понадобился третий глаз на лбу, чтобы следить за ними постоянно.
Я заметил, что угольно-черный скелет не был упрятан под стекло. Оглядевшись, я протянул руку к стегоцефалу и коснулся холодной головы. Мне показалось, что каменное чудище шевельнулось, когда свет в очередной раз моргнул и тут же зал погрузился в темноту. Ожидая пока включат свет, я стоял не шевелясь. По мокрому ковру захлюпали шаги. Тихонько ругались посетители. Зрение постепенно стало возвращаться ко мне, но почему-то потолок зала стал ниже, а стены вдруг раздвинулись, превратив зал в широкую галерею, покрытую чешуей, в дальнем конце которой шевелились щупальца неведомых существ. Галерея слегка изогнулась и по чешуйкам на стенах пробежала дрожь. Кажется, это была огромная вывернутая наизнанку змея, в которой находился я, безучастно смотрящий на все происходящее. Смирившийся со своей судьбой. А рядом со мной стояло существо на неестественно вытянутых конечностях, с круглой как шар головой, в обрывках снятой с других зверей кожи, и, что самое страшное – оно касалось меня уродливой лапой с тонкими фалангами, а я, застывший, не мог даже отдернуть голову.
Свет яркой вспышкой вернулся. Я убрал руку с черного каменного скелета и попятился, оборачиваясь на стены. Теперь руки мне казались какими-то чужими, а сам я двигался с великим трудом. Но самое главное, закрыв глаза, я обнаружил, что продолжаю видеть это место, только совсем в другом, жутком фиолетовом свете, украшенный как трофеями скелетами, отдельными костями и раскрашенными охрой сценами охоты. По залу двигалось уродливая тварь без хвоста с большим туловищем и худыми конечностями. У существа был совсем незаметный рот, которым, судя по всему, оно никогда не могло насытиться. Оно открыло этот рот, полный зубов неестественно сверкающих и я в ужасе открыл глаза.
- Молодой человек, просим прощения, но музей закрывается из-за ремонтных работ. Приходите в другой день. Вы можете на кассе получить свои деньги.
Это была обычная престарелая смотрительница зала с железными зубами.
Весь свой путь до выхода я боялся закрыть глаза, но это помогало мало. Меня чуть не стошнило, когда каменные аммониты стали коситься на меня несуществующими узкими зрачками, а трилобиты шевелить усами и лапками, как заправские мокрицы.
Чудовищное Несси в холле приветливо махнуло мне хвостом.
Мне казалось, что я провел в музее не больше часа, но солнце было уже вечерним. Что-то было не так, я пригляделся – предметы отбрасывали почему-то две тени – одну обычную, солнечную, вторую какую-то странную, слабую. Источник света, который мог ее дать прятался за зданием музея. Отступив на несколько шагов я увидел небольшое, почти невидимое в лучах солнца небесное тело, поднимающееся с другой стороны небосклона. Это была не луна, это точно, и для кометы, планеты или чего другого великовата. Визуально оно было чуть меньше солнечного диска, каким он бывает в облачном декабре.
Я огляделся по сторонам – выходившие из музея посетители недовольно ворчали, но никто из них не обращал внимание на второе солнце. Что ж, я закрыл глаза и увидел, что свет тяжелый пронзал здания, деревья и даже людей и делал прозрачным землю на полметра в глубину. Совсем как рентгеновские лучи. И источник его был совсем не солнце, а огромное око со множеством зрачков, которые то сужались, то расширялись, пульсируя.
- Здрасьте, – прошептал я ему.