Вхожу в пространство комнаты,
Престранное пятно,
Картины все задернуты,
Распахнуто окно.
Проем его, как бабочка,
Садится на рукав,
Шарады и загадочки
Гнездятся на крылах.
Как пуля, обращенная
Обратно в черный ствол,
Лицо новорожденное
Восходит на престол.
Глядит и ухмыляется,
Мол, знаем мы таких...
Растянется, расплавится
В ладонях ледяных.
Болотной стужей севера
Затопит зеркала,
И станет вдруг намеренно
Прозрачной полутьма.
У каменной ограды я
Стою. За вдохом вдох,
Задавленный громадами
Веков, чертополох.
Медленным тягучим звуком ночь безлунная полна.
Я протягиваю руку – то ли сплю я, то ль спала.
По стене – полоски света, через окна – воздух снов.
И летит-летит карета в ту страну, где дураков
Перечесть по пальцам можно – ты да я, да мы с тобой.
И каретой неотложной пресекается разбой.
Одиноким Буратино запрещается бродить.
Артемон примчит Мальвину, и натянутая нить
Между детскими сердцами как струна дрожит-поёт.
А слова? Ну, что словами городить-то огород?
И забыв о прятках детства, об условностях игры,
Души ищут то соседство, где согреться бы могли.
Деревьев голых потемневшие стволы,
Грибная сырость – редкая трава,
Прохладный воздух – крепкий дух смолы,
И так легко кружится голова!..
Под хмель лесную выпиты до дна –
И трепет облачный, и шелест непогоды,
И в синь небесную уставилась сосна,
В груди петляя прожитые годы,
Ей нынче снятся беспокойные костры,
Тоскливый вой – цыганская гитара,
Узор затейливый подгаданной игры,
И ржавый чайник – столб седого пара...
Ей снится синий, заспанный апрель,
Перед рассветом – птичий переклик,
И талый снег – измятая постель,
Где спит её разрубленный старик.
Ожоги неба – крашеная медь,
Пустое сердце ловко жарят черти,
Проткнул планету раскалённый вертел,
Молчать – о чём? Затянутая смерть…
И вот уже за веком век летит,
Бока румяня, вертится мой город,
И небосвод напополам расколот –
Твоя стрела – навылет из груди…
Кусая губы, всё хочу вернуть…
И день вчерашний выписать из рая,
Сказать тебе, как сильно я скучаю…
И к твоему плечу в слезах прильнуть…
Опять спиной к закатному огню,
Затем разлом – и кровь течёт по телу,
Пожар в кудряшках – стекла запотели,
Всё, что взяла – обратно отдаю…
И мне не жаль, что так произошло.
Испепелилась в жажде быть любимой,
Осталось всё – и всё необъяснимо,
У нас всё время было – и прошло…
Когда-то был в поэзии я мэтр,
И дар мой был длиною в километр.
Теперь сижу, уныл и седовлас,
Натягиваю рифму на каркас.
Мне двадцать восемь, а уже старик,
Внутри – недугов всяческих цветник,
Снаружи – простоватое лицо
И зябкое дрянное пальтецо.
Я – Н И Ш Ч!!!
Оправдываться смысла нет.
Прощайте!
С ёптлом.
Некогда поэт.
Вот я сижу. Как оскудел мой дар!
Он раньше простирался на гектар.
Быть может, извиниться –
И мне за всё простится?
Вот я. Мне 28 лет. И я поэт.
Оправдываться мне смысла нет.
Сказать: убей меня, прости.
И зацвести.
Вот я цвету. И даже не живу.
То спелый плод из воздуха сорву.
То, не найдя в потёмках ни черта,
Сижу, раскачиваясь. Нищета!
Азарт любви прошёл... И началась работа
- и сердца, и ума. Однако же, кому
у нас в стране работать-то охота?
И я один, уже двенадцать лун.
И не один восход не обогрел заката,
ночь разделяет их, как разделила нас
и, где светило нежилось когда-то,
горчит луны надломленный анфас.
Я – тьма твоей души, которая остыла,
ты – свет моей тоски, который пролетел
со скоростью космическою мимо,
заполнив небо вспышкой наших тел…
