ты ценила меня за чёткость и нетипичность примет,
я себя – за уменье сливаться с любой толпой
до неузнаваемости. полустёртая пляска черт
не залог того, что я – это я, а не кто-то другой.
и кому уже знать, разгадывать сфинксовы речи
времени, кто скажет, со скольки он списан страниц,
из скольки тысяч рек питались подкожные реки.
интровертная замкнутость линий, редких ресниц
обрамленье нелепое для глаз подслеповатых,
антиэффектность (в анфас, да и в профиль)носа и лба –
впрочем, не твой просчёт. история здесь виновата,
как память, как галерея лиц, бывших здесь до тебя.
1.
...и если искать в моём положеньи плюсы,
можно просто поднять взгляд и увидеть, что
здесь – как, впрочем, везде – первозданно пусто,
и, не удивившись, руки в карманы пальто
спрятать. ссутулившись, сесть на ступеньки у входа,
чтоб увидеть деревья – взглянуть за плечо
левое, и почуять в воздухе запах свободы
той, в которой ты сам – ничей, и всё – ничьё,
2.
а точнее – Божье, то есть звёздное полотно
нас на этом пространстве совсем не случайно
накрывает безымянной ладонью, уберегая,
миллионы раскрытых глаз мыслящее как одно
бесконечное ночное январское небо,
до дна промёрзшее в своём величии,
в котором каждый, где бы он ни был,
предстанет именно в том обличии
в котором должен – каким был создан,
каким живёт, каким умрёт..
я на ступеньках считаю звёзды –
когда наступит мой черёд?
лимонной долькой в чае пахнет вечер,
и тусклостью притушенных огней
укрывшись, засыпает человечек,
смешной и незаметный для людей,
и неизвестный, и ненужный вовсе,
не крут, не свят, и, впрочем, не при чём
и если кто-то у кого-то что-то спросит,
то не его и точно – не о нём.
а он и рад – по грязному асфальту
шагает, как по тёплому песку,
влюблён в географические карты
он в небо смотрит, лёжа на снегу,
он ездит на трамвае без билета,
смеясь в ответ на лай бродячих псов,
он пьёт вино и курит сигареты,
и щурятся за стёклами очков
глаза на фонари и фары. вечер
придёт. поверивший ему,
с улыбкой засыпает человечек
без имени, не нужный никому.
И зачем ты ко мне привязался,
Нежный мальчик, верёвкою грубой?
Смотришь, смотришь, пугливее зайца,
Приоткрыв неумелые губы.
Называешь Еленой Прекрасной,
А себя дурачком называешь.
Целовала б тебя, да опасно –
И нетронутый, ты пропадаешь.
Провожаешь меня до вокзала,
А в руке с пирожками корзина.
Я сердца ещё не разбивала,
Я их просто с собой увозила.
И в вагоне на верхнюю полку
Заберусь с пирожками и книжкой.
Ну, давай поцелуемся с толком.
Ты теперь бессердечный, мальчишка!
Я тебе о важном рассказал –
ты мне не ответила, увы!
И, сбежав на Питерский вокзал,
я уехал в сторону Невы.
И бродил по невским берегам,
наглотавшись всякой чепухи,
и к твоим немыслимым ногам
мысленно бросал свои стихи.
А потом подумал: Боже мой!
Почему я здесь, а не в Москве?
И клубился сумрак голубой,
обнимая город на Неве,
были дали зыбки и чисты,
купола летели в высоту,
и стояли стройные мосты,
словно часовые на посту.
Целовались в осеннем лесу,
тесно-тесно прижавшись друг к другу.
Свечи кленов стояли по кругу.
И не помню, в котором часу
вдруг шуршащий послышался звук,
будто сдержанный выдох раздался –
это так листопад начинался,
в одночасье, негаданно, вдруг.
И пошли шелестящей стеной
листья липы, осины и клена,
непреклонно, медлительно, сонно,
как в замедленной съемке в кино.
Не скрывая восторженный взгляд,
мы стояли на дне листопада.
Нам была эта осень наградой,
самой ценною из наград.
Вдруг стало тихо на моем балконе.
Взглянул под козырек – гнездо пустое:
Семейку ласточек унес бродяга-ветер.
Я не заметил.
Осенний дождь по окнам барабанит,
Как будто стекла мелкой дробью ранит,
Давно сентябрь – пора забыть о лете.
Я не заметил.
И в доме тихо как-то необычно –
Ни смеха, ни возни такой привычной.
Да, выросли и разлетелись дети –
Я не заметил.
Летят года. Какой-нибудь весною
Придет косая со своей косою.
Вот так усну (еще на этом свете)
И не замечу…
