Снова с миром в разладе душа,
снова беглой ей быть или пленной,
снова мечется, скрыться спеша
где-нибудь на задворках вселенной.
Кто там мимо? Не сам ли Господь?
Время вспомнить Иону во чреве, -
вдруг решит он меня прополоть,
отделяя пшеницу от плевел?
И придавит меня благодать,
и уста запечатают старцы,
ни о чем не смогу рассказать,
не успею ни в чем оправдаться.
Может быть, там у них наверху
что-нибудь вроде центра селекций;
паруса я чиню на бегу,
и латаю пробоину в сердце.
А в присяжных колдует судьба,
от ее вероломства немея,
неумело касаюсь я лба,
но креста сотворить – не умею.
И в тени, как слепой мотылек,
прячу крылья, истертые ветром...
Ангел слушать устал и прилег,
ну, а я похожу еще в смертных.
Ночной дозор. Проклятье бездорожья.
Под шорох крыльев страх вползает в кровь.
Растерянность кивает осторожно
И шепчет нежно – Мне не прекословь!
Ночной дозор замедленным наплывом.
Сознанье мимо – вдоль и вдаль. И вновь
С безудержным бессмысленным надрывом
Сквозь пропасть страха в ту – ничью – любовь!
В поисках потерянного рая,
Где когда-то были мы вдвоем,
Души в кровь о страхи обдирая,
По пустыне порознь идём.
И томит пугающей истомой
Ночь, лелея хрупкие мечты.
Где же ты, далекий, но знакомый?
Где же ты? И есть ли в мире ты?
В поисках того, что не бывает,
Вряд ли звезды нам укажут путь.
И тоской наполнены до края
Дни и годы – расставанья суть…
Поднимаясь по лесенке приставной,
Делаю шаг, а потом – другой:
Оборвалось что-то над головой.
Смерть ли ты моя, я тебя ласкал,
В сеновал печенье тебе таскал,
И ни разу, падая, не упал.
Мотылёк на лампочку норовит.
Странно и неровно звезда горит.
Пламя обрёченное вниз летит.
Упадёшь на корточки, Боже ж мой.
Мотылёк сгорает, идёт домой.
Небо расправляется над головой.
А давай без слова «люблю»?!
Все поймут, даже если не знают.
Сказку новую тороплю.
Сказку прежнюю отпускаю.
Серпантином клубится дым.
В твоей комнате пахнет пылью.
Волос прядками стал седым:
Кому снегом, а мне – ванилью.
Одиночество? – Решено!
Парафиновой свечкой таю.
Я к тебе не стремлюсь давно,
Но из сердца не отпускаю.
.
* * *
(Из романа "* * *")
...О том, как я впервые приехал в Грузию...
Меня приютила у себя восьмидесятилетняя грузинка –
вдова генерала ещё царской армии.
Я спал у нее на террасе и просыпался от того,
что по дворам начинали ходить торговцы всяческими
местными хитростями: "Мацони!.. Мацони!..",
"Марожини!.. Марожини!.. Накини!.. Накини!.."
..."Зэлэн!.. Зэлэн!.." "Тачу нажи-ножницы!.."
Потом на террасе появлялась Бэбо и кричала:
"Иурико, швило, адэке, генацвале, цади, ра,
шени чириме, боржоми моитане!.."
Я никогда не дарил ей цветов. И однажды,
вернувшись откуда-то с гастролей, я купил букет и
побежал к ней, но – не успел...
...Улицей темною, сонною,
Тихая, издали слышная,
Песня плыла невесомая
И поднималась над крышами.
Желтый клубок ночных бабочек
Заполночь в улицу вырвался...
К лучшей из царственных бабушек
Я, запоздалый гость, выбрался...
(...улицы Старого Города...
...ноты на старом рояле...
...сказки далекого Гофмана...
...войны... черные шали...)
Но отчего не согнать
Слёз, подступивших внезапно?
И почему из окна
Бьёт стеариновый запах?..
В доме осиротелом
Горе бездонное вызрело...
Краешком жизни задела –
И навсегда меня вызарила...
(...Боже, всё сделала так ли я?..
Счастья дай Кире с Ираклием...)
"Чемо цицинатела, –
Песня над Курой плыла, –
Гапринди нэла-нэла"...
Бабушка жила-была...
( 1978 )
.
