Вот и я на землю. А что ж –
человечье жилище манит.
Пусть заветная птичья дрожь
отструится и перестанет.
Вон! – акаций свист от крыльца,
пусть рябина дорогу скроет,
пусть солёная влага с лица
мою тягу земную утроит.
Пусть луна мурлычет в окне,
подрастает лук в огороде...
Больше воли не надо мне,
объявляю при всём народе.
Только спрячьте костровый дым,
а не то он меня подхватит:
"Что ж ты, милая? Полетим!
Отдохнула чуть-чуть и хватит."
От вороньей зимы не заломит в висках соловьиных.
Вечномлеющий юг наш мороз не скуёт до кости.
Ты получше соври о тайге, о медведях, о льдинах...
А языческий страх перед дикой отчизной прости.
Там цветы не цветут — полыхают беспечностью душной,
И роскошная роза почти как ромашка скромна.
Ты вокруг погляди, ты весёлые песни послушай,
а вернувшись, соври, что у них незаметна весна.
Что под Южным Крестом ой лишь плачет соловушка грустный,
вспоминая погост в деревушке таёжной одной...
Нет, пожалуй, не ври, расскажи, как ты спел им по-русски.
И как Африка бредит с тех пор нашей дикой страной.
"Потеряла часы, – говорила мама опустошённо.
- Папин подарок. Носила тридцать лет".
А вчера я услышал по телефону,
Что папы нет.
И вот я со своей сестрой и её мужем
Выбираю на день рожденья маме часы.
Маме нужны часы. Ремешок маме крепкий нужен.
Тридцать лет их носи.
Время стирает память. Через тридцать лет мне будет шестьдесят. Маме – девяносто.
На старческой руке следы птичьих лап.
Застегнуть ремешок – это уже не просто.
Но ты всё равно смогла.
.
* * *
...Выл ветер простуженным пьяным солистом,
В хористы разжалованным... До зари
Бил стекла и плакал — со стоном, со свистом,
То — рвался за горы, то вдруг — из-за них,
К утру же устал, в рыжем ворохе листьев
Зарылся, вздохнул тяжело и затих...
И в этом непрочном — прозрачном — покое
Предчувствие новых потерь пронеслось:
Слепыми птенцами — под сталь на покосе —
Глаза — неожиданно, резко — под осень —
Двумя угольками сверкнули сквозь кольца
Осенне-янтарных — внезапных — волос...
...И мир залило вдруг янтарным и рыжим,
И я ослепленным стоял и немым...
Но кто-то жег листья, и — к морю ты вышла,
А через минуту — остался лишь дым...
...Теперь, когда снова срываются крыши,
И волны доходят до горной гряды —
Затишья недолгого шорох я слышу,
И вижу ведущие к морю следы...
.
Больна тоской, повязана одышкой,
Хромая по траве на каблуках,
Держа под мышкой сумочку и книжку,
Безмолвна, как стареющий монах,
В костёр из листьев топлива подбросив,
И, посадив на цепь шальной мистраль,
Устало на скамейку села осень,
У ног её причалила печаль.
Пора домой, в упряжке мёрзнут кони,
И кучер запирает чемодан.
Зима в пути, как водится, догонит,
И смёрзнется в сугроб сырой туман.
Дыханье непрозрачно словно вата,
Стеклянный бисер катит по щеке...
Ах, осень, ты ни в чём не виновата!
Ты возвратишься летом.
Налегке...
Над звёздной бездною парю –
Свобода капли в океане…
А сердце рвётся к алтарю,
Нижайше просит покаянья.
Надолго ль в мире мы, зачем,
И где предел существованья?
Я на твоём проснусь плече,
Услышу тихое признанье.
И день закружит, унесёт,
Дела, заботы и волненья…
А ночь в строенье звёздных сот
Укажет нити провиденья.
Зовёт к высотам бытия,
Рисуя мнимые картины,
Клинок звенящего литья
Пронзает горы-исполины…
И мысли жгучая стрела
Творит, вкушая беспредельность…
Во сне тебя я обняла –
Любовь – всему закономерность.
