Остынь. Твоя отрада –
Мой беззаботный рок.
Загадывать не надо.
Все выйдет точно в срок:
Косматые метели
Задуют мой огонь.
На год и три недели
Остынь и снов не тронь,
Пока я не воскресну
Из бытия потерь
Веселый, но не пресный
Вернусь к тебе, поверь.
Поохаю о прошлом,
Твоей печалью горд,
И заберу все ноши
И отмету тот год,
Тот год и три недели,
Что был в твоей судьбе
С косматыми метелями
В печалях обо мне…
* * *
Прикрыта глупость лысиной большой
Солидно, что весьма в дебатах кстати…
Ум часто не соседствует с душой
И по счетам, со счёту сбившись, платит.
Гордыней до подкорки обуян,
Он верит только в собственную силу,
Душа умишку, как козе баян,
Очки мартышке, слёзы крокодилу.
Стерпев судьбы заслуженный плевок,
Легко списать на душу все огрехи.
Но для неё ум – просто молоток,
Пригодный только, чтоб колоть орехи.
Безумно, несказанно одинок,
Страдает ум в безверии злосчастном…
Да и душа, земной мотая срок,
Безумная, горит, чадя, напрасно.
И лишь во сне, рассудку вопреки,
Вне гнёта канонического вздора
Их встречи искромётны и легки,
Душевно остроумны разговоры.
Эй, каблуки, вы о чем там выстукиваете?
вашей азбуке Морзе я не обучен,
не выводите меня из порока раздумий,
подталкивающих беспечного к жизни придурочной.
«Что-то вроде сумрачного рычания
К руке, подносящей плоды,
А потом благодарение и съедание,
На подоконнике – чашка воды.
А потом, за дверью, прикрытой неплотно,
Соприкосновение родительских тел.
Тела матери: взвинченно и бесплотно,
Тела отца: со скрипом на кресло сел.
А потом – гром упавшей с неба посуды,
Звуки радио (точное время), ручеёк сквозняка.
На подоконнике: луны, линии, блески, воды,
Снова входит подносящая плод рука.
Снова рычание и съедание поднесённого,
Оцепенение счастья, холодящий дверной проём,
К сердцу движение вызволенного и спасённого» -
Так и живём, Оля, (дописывая), так и живём.
Вот облако, которое диван.
Травинка вот, которая кровинка.
Вот дева юности, которая туман.
Вот каталог вещей, людей, словарь,
Я выхожу из словаря, я тварь,
Меня родили ночью под сурдинку.
Но свет, который щурился и был,
Но свет, который говорил и звякал,
Но свет, который кончился и плыл,
Но свет, который корчился и плакал.
Но свет, который вился и стонал,
но свет, который и зима, и лето,
Но свет, который беломорканал,
Но свет, который это это это.
Но свет, который идиот в плаще,
Но свет, который никуда не делся,
Но свет, который жизнь и вообще,
Но свет который и листва, и сердце.
* * *
Время – цепкий палач
без поблажек блатных, и намедни,
Нарушая безбожно в горячке
церковный канон,
В нужнике утопился
от жуткой тоски проповедник,
Потеряв жизни смысл,
так сказать, перешёл Рубикон.
Много лет он вещал
о святой и возвышенной цели,
Возлюбить призывая
кровавых врагов горячо,
Но, внимая ему,
люди, чавкая, пили и ели,
А идеям внушались
со страху и лишь под бичом.
Был семь пядей во лбу,
но надёжно скрыт промысел Божий,
Исходил пол-Земли,
добираясь до дикой глуши,
А вокруг ни души –
только грязные зверские рожи,
И впустую мольбы –
им хоть кол на макушке теши.
Устремленья мелки́,
а желанья чванливы и вздорны,
Внешний блеск прикрывает
ничтожную сущность надежд,
Барабанная дробь
и потуги хрипящего горна
Подгоняют, как скот
на закланье, глупцов и невежд.
Вере преданным был
пилигрим в ожидании шанса,
И заветы хранил
для наивных и чистых сердец,
Но намедни, как дуб в бурю,
взял и внезапно сломался,
Помрачился рассудком
и выбрал ужасный конец.
Ягода созрела и её
Воздух распрямляющийся вверх
Поднял и тогда внутри неё
Было то ли смерть а то ли смех
Я жила увиденным лицом
Человека лёгшего в траву
Он явился мне моим отцом
Стебель света влага поутру
Грохотанье кровяных телец
Пролетал комар его тепло
Край приподнимало и конец
Возникал как вечное крыло
За листом и берегом конец
Голоса послушливых коней
В высоту взлетающих колец
Ягода и смех грохочет в ней
В темноту где лампочка горит
Мы возникнем и летит вперёд
Вечная любовь и смех и стыд
Будто в небе чистый самолёт
Дорога – в оправе – седых тополей,
чертой пролегла меж зелёных полей.
Так пущена лучника – твёрдой рукой,
стрела – в опереньи , летит по прямой.
Пронзила насквозь – голубой небосвод.
И – к солнцу летит – продолжая – полёт.
Мне – чудиться – будто – ряды тополей,
сойдясь к небосклону ключом журавлей,
рванулись – в пространство, в иные миры,
летят – продолженьем – прекрасной Земли.
Там – звёздные вьюги, земных посильней.
Позёмкою стелится – пух тополей.
На трассе – космической – в курс корабля,
коррекцию вносят – Земли тополя.
Дорога в оправе седых тополей,
лучом – пролегла – меж,
магнитных полей.
Время ночью переводили,
Чтобы свет вечерний наклонней падал
На погоны, серые из-за пыли.
Понятые были, стояли рядом.
Лес вчерашний вырезан, будто молью,
И торговый комплекс за ним открылся.
Комариный воздух стрекочет кровью.
В этот миг отец мой в комнате воплотился.
И сказал: "Сынок, зае*ал слезами,
Со вчерашнего дня и у нас нет леса.
Ты глаза открой и смотри глазами -
Человеку живому нигде нет места".
А потом спросил: "Ты, случайно, не куришь?"
Я кивнул и достал и возился с ними,
И уже будто издали: «А у нас не купишь» -
Произнес мой отец и растаял в дыме.
Вышел утром, из травы птица взлетела,
Лес стоял вдалеке, никуда не делся,
И река, прерываясь, внизу блестела
И сходила на нет на границе леса.
В соавторстве с Арсением Платтом
* * *
Продолжать застолье нет причины:
Триста грамм – и мордою в салат...
Уходите вовремя, мужчины,
Чтоб не походить на дошколят.
Обосравшись мерзко в поле чистом,
Гоблин под политика канал...
Уходите вовремя, министры,
Чтоб не угодить под трибунал.
Всё мрачнее хмурится охрана,
Пропуская в Думу и в Сенат...
Уходите вовремя, путаны!
С каждым годом падает цена.
Непогода, по ночам не спится,
Растворилась в небе благодать...
Вовремя уходят единицы -
Хватит и руки пересчитать.
Большинство не очень-то потеет,
Не садится задом на ежей...
Дольше всех, увы, гостят злодеи,
Если их не выгонишь взашей.
Выгонишь – придёт другой, похлеще,
И припомнишь старого добром...
Говорит народ, что время лечит,
Только в это верится с трудом.