Нас было лишь трое в разрушенной Трое:
Фамилия, Имя и Отчество.
На княжьем пиру, где столы непокоем,
Нам выдали три одиночества.
Костры погребальные родины дальней
Затоплены в бане по-чёрному.
Чем дальше весна – холодней и февральней,
Темно и не видно в подзорную.
За серым уделом – всегда голубое,
И там золочёным причастием
Наречие Бога на ласки скупое
Дрожит над початками счастья ли
Иль просто забвенья на блюдце с каёмкой,
Потери дарёного имени.
Парное вино наливай мне до кромки,
Молочною речью пои меня...
И я прорасту гостем реинкарнаций
Цветами на белом папирусе.
Я просто вернусь и не надо оваций,
Не надо оваций на клиросе...
Банально все, избито, трафаретно.
Родившись, сиську мамкину сосать,
младенцем улыбаясь из багета,
переползать из яселек в детсад,
потом лет десять строго режима,
- косички, ранцы, юбки, брюки клёш,
потом стихов поток неудержимый,
где я, а где Поэт, – не разберёшь.
Поесть, поспать, немного поработать,
немного получить и всё пропить,
наутро же – тоска, в обед – зевота
и вечная проблема: быть – не быть?
Банально все, избито, трафаретно.
Замучила изжога от котлет...
И даже просто выпить за Поэта
мешает ...то памфлет, то трафарет.
Увечное растение моё,
Мой мир тобой немыслимо увенчан,
Он – свет души, он чист и безупречен,
Твой горький плод совсем не узнаёт.
Ты тонкий стебель спрятала обратно.
Я целовал тебя тысячекратно.
Когда в моей душе не стало места,
И свет лежал, как барин в гамаке,
Ты вдруг пришла. И ты была невеста.
Без ягод. Без цветенья. Налегке.
И я ушел, окутанный тобой.
И новый свет явился темнотой.
И в темноте той музыка звучала,
И ты меня, как спящего, качала,
А я уже не закрывал глаза.
И видел я, как белые минуты
Струятся, не мигая, почему-то,
И набухает света полоса...
