.
* * *
Другие пишут стихи – как дышат:
В день – по десятку, а то и по два,
А я не много пишу, так вышло, –
Одно в полгода – уже и подвиг.
Свечу задуешь, лежишь – тоскуешь:
Ведь есть же, правда, счастливцы-черти –
«Ни дня без строчки!» – а я могу лишь,
Когда – на грани Любви и Смерти.
Когда пред н е ю – дрожу, немею...
Иль – когда ранен на поле брани...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А в промежутках – лежу, мертвею,
И оживаю – когда на грани...
22.06.18,
Париж
Мне бы тело молодое
И копну льняных волос -
Встретил взглядом взор девичий
И столбом к земле прирос.
Побежал бы я вдогонку,
Про миры ей нёс бы чушь,
Приголубил бы девчонку,
Как навек влюбленный муж.
Видно в сердце отболело...
С чувств застывших снят озноб.
От красы лица и тела -
Зацвести готов и столб.
* * *
Сползает по оврагам седина,
Окрестные луга в тумане тонут,
До горизонта стынет белый омут,
Невидный, не озвученный до дна.
Увязнув, смолкли птичьи голоса,
И петухи остались не у дела,
Безо́бразно планета оскудела,
А время словно встало на часах.
В уснувшей пустоте мотивов нет,
Исчерпаны резоны для сюжета,
Не достучаться, не найти ответа -
И нем, и глух беременный рассвет.
Здесь и сейчас – быть может, в этом суть,
Твой шанс внести посильную толи́ку,
Войти в затишье под безвестным "ником"
И свой заветный ключик повернуть.
Изменчивому флюгеру под стать
Порвать в клочки написанное раньше
И, избегая пафоса и фальши,
Всё набело опять переписать.
Турунч чудил, прощаясь с ночью и сойки вторили: «Пора»
Я знаю точно непорочно зачат был этот день с утра.
И воды омывали берег, и плыли горы оберегом
Когда всплывало солнце вольно, нам освещая день побега.
И мы сжимая руки нежно, входили в утреннюю влажность
И прорастали в нас побеги того, что не было нам важно.
Спилили мальчика,
Спилили девочку
И дерево спилили -
Да что ж это такое, господа,
Вы же так нас любили
И мучили всегда.
Но господа с небесною пилою
Ушли в театр и отключили телефон.
Я дереву летящему глаза закрою,
В театре ставят сон.
Должно же быть и у пилы значенье:
Раз, два,
Три, и восстает убитое растенье,
И на дворе трава.
На память о тебе, когда ты был
Единым господом и ставил в темный угол,
Мы, спиленные, не превратились в пыль,
Мы стали каменные и превратились в уголь.
Остынь. Твоя отрада –
Мой беззаботный рок.
Загадывать не надо.
Все выйдет точно в срок:
Косматые метели
Задуют мой огонь.
На год и три недели
Остынь и снов не тронь,
Пока я не воскресну
Из бытия потерь
Веселый, но не пресный
Вернусь к тебе, поверь.
Поохаю о прошлом,
Твоей печалью горд,
И заберу все ноши
И отмету тот год,
Тот год и три недели,
Что был в твоей судьбе
С косматыми метелями
В печалях обо мне…
* * *
Прикрыта глупость лысиной большой
Солидно, что весьма в дебатах кстати…
Ум часто не соседствует с душой
И по счетам, со счёту сбившись, платит.
Гордыней до подкорки обуян,
Он верит только в собственную силу,
Душа умишку, как козе баян,
Очки мартышке, слёзы крокодилу.
Стерпев судьбы заслуженный плевок,
Легко списать на душу все огрехи.
Но для неё ум – просто молоток,
Пригодный только, чтоб колоть орехи.
Безумно, несказанно одинок,
Страдает ум в безверии злосчастном…
Да и душа, земной мотая срок,
Безумная, горит, чадя, напрасно.
И лишь во сне, рассудку вопреки,
Вне гнёта канонического вздора
Их встречи искромётны и легки,
Душевно остроумны разговоры.
Эй, каблуки, вы о чем там выстукиваете?
вашей азбуке Морзе я не обучен,
не выводите меня из порока раздумий,
подталкивающих беспечного к жизни придурочной.
«Что-то вроде сумрачного рычания
К руке, подносящей плоды,
А потом благодарение и съедание,
На подоконнике – чашка воды.
А потом, за дверью, прикрытой неплотно,
Соприкосновение родительских тел.
Тела матери: взвинченно и бесплотно,
Тела отца: со скрипом на кресло сел.
А потом – гром упавшей с неба посуды,
Звуки радио (точное время), ручеёк сквозняка.
На подоконнике: луны, линии, блески, воды,
Снова входит подносящая плод рука.
Снова рычание и съедание поднесённого,
Оцепенение счастья, холодящий дверной проём,
К сердцу движение вызволенного и спасённого» -
Так и живём, Оля, (дописывая), так и живём.
