А я думал, мы вечно живем...
Эх, Владимир Семенович, что ж Вы
быстро крылья свои износили под нашим дождем
и истерли так скоро
гитар золотые подошвы?
Набросали эскиз предрассветной Руси
и, хрипя, ее воли, как браги напились,
и ушли одиноко во тьму,
а сегодня кого не спроси, – он Ваш друг,
у Вас много друзей появилось.
Вот уже Ваши песни поют
на теперешний лад.
Все волчата давно ПОПсовели.
Что Вы сами ушли, слава богу! –
как Листьева Вас не убьют,
за минуту до триумфа
и достижения цели.
А я думал, что будут всегда
Ваши новые песни и роли,
и вполуха их слушал, в полглаза смотрел иногда,
и не видел предсмертной на Вас,
а теперь уж и вечной короны.
Ровни Вам до сих пор не нашлось,
песен много, да Слова в них мало.
Поиссякла поэтов российских веселая злость,
да и, собственно,
Русь их по свету давно растеряла.
Что ж Вы так,
были б живы сейчас…
Эх, Владимир Семенович, что ж Вы?..
Но – постойте! -
по-моему, Ваши шаги в поднебесье звучат,
обдирая о звезды
гитар золотые подошвы!
2 2 январь 1 9 9 8 г.
В партере цирка обезьяна
В лимонно-жёлтом сюртуке
Сидела, хмурясь постоянно,
С программкой в сморщенной руке.
Напрасно клоуны кривлялись
И, на партер бросая взгляд,
Натужно морщились, смеялись,
Отплясывая невпопад.
Напрасно силачи бросали
Под купол гири в пять пудов
И прут чугунный завязали
На целых двадцать шесть узлов.
Напрасно крошка балерина
Как грациозно! Боже мой!
Плясала в платье арлекина
На проволоке стальной.
И я дарил тебе напрасно
Свою любовь, свою печаль.
Я кубарем летел в пространство.
Мне клоунов совсем не жаль.
В оркестре скрипка заиграла.
Был барабан безумно рад...
В зеркальном шаре ты поймала
Мой обезьяний дикий взгляд.
Я, кажется, был счастлив под этим крутым карнизом.
Я, кажется, так смело умел тебя рисовать.
И думалось, так просто враз вышвырнуть все эскизы.
И верилось, ты рядом – и нечего больше ждать.
Писал синее море – на море ни разу не был.
В мечтах, кардинально хотелось сильнее стать.
Сейчас до нутра больно влюбляться в твоё небо.
И рифму хватать за нос и чувства в неё пихать.
Не надо подарков ему:
Он вырос, он кажется, вырос,
И стала ему ни к чему
Рубашка большая на вырост.
Он молча садится в углу
И пьёт лимонад или херес.
Он мрачно на ноги встаёт
И что-то свистит, напевает,
Розетку починит – и вот,
Присядет, почешет живот:
Ни капли не вырастает.
А мимо несётся весна,
Трава из асфальта попёрла,
И видится в этом вина,
И птица поёт во все горло.
Он меряет рост и вес.
Вес – ноль. Человек исчез.
