На трамвае номер один я езжу на работу.
Два мне всегда напоминает о мужчине и женщине.
...
Это счёт, который не надо продолжать.
До восьми ты не дожила.
Чисел нет.
Я покупаю примерное количество сосисок
И расплачиваюсь примерным количеством денег.
Есть какое-то облако,
Которое несёт меня.
Есть какие-то слова,
Которые я произношу.
Мы едем с приятелем на рыбалку,
Ловим карасей.
«Девять штук, девять штук» -
Говорит он гордо, показывая банку.
Караси толпятся, друг двигает губами.
Я не понимаю ни слова.
Давно уже лишил меня покоя
один вопрос, который задаю:
зачем с каким-то похотливым гоем
ты девственность оставила свою?
Зачем торжествовал, тебя имея,
почти наверняка смертельно пьян,
тебя, Раису – вейзмир! – дочь еврея –
обритый необрезанный мужлан?!!
Где был наш Б-г и все другие боги,
зачем не помешали волшебством,
когда свои раскидывала ноги
ты перед не кошерным естеством?!
И вот теперь сознательно и верно
еврейской лезу в петлю головой,
но я сегодня стану непременно
последним из ложившихся с тобой!
Ведь я не упущу удачный случай,
и ночью этой – темной и глухой –
зашью тебе рождалище могучей
суровой сионистскою рукой!
Он меня называет гадюкой,
Анакондой и коброю тоже.
У меня есть и ноги, и руки,
И не сбрасываемая кожа.
Никогда на него не шипела,
И укус мой нежней поцелуя.
Но своим гуттаперчевым телом
Обвивать я умею, волнуя.
Если я на минуту теряюсь,
Он в тумане тоски и надежды
Начинает белеть, словно парус
Одинокий и очень мятежный.
И без ласки змеиной горюя,
Проклинает весь мир, чуть не плача.
Просто нежность его, словно буря,
И со мной невозможно иначе.
После праздников схлынувших некуда больше спешить.
Телефон утомленный в заслуженной прячется спячке.
В распорядке, в котором рутиной проглочена ширь,
На себя в зеркалах натыкаться – насущность задачи.
Ожидаемо вторгся – отчаяньем! – шторм тишины.
По волнам не уплыть, покориться бессилию мало.
Не спасением штиль погруженья в истоки вины,
Где щемящая боль второпях не изъятого жала
Не позволит сплести обещаньями призрачно сеть,
Что дорогою станет среди отражений проклятий.
Одиночества вызов в глазах, примеряющих смерть…
А продрогшее счастье бредет позабытое в слякоть,
Успевая спасти безрассудством ночного звонка.
Набираемый номер – ошибочен!? Кем продиктован?..
Не поставленный крест в Книге Судеб – устала рука,
Возродилась надежда свободы примерить оковы.
01.07.2004 редакция 27.01.2008
Надо же, какой огромный кирпич.
На нём уместился бы целый город:
Маленький собор, миниатюрная площадь,
Здание суда, библиотека, супермаркет -
И везде сновали бы крохотные люди,
И, возможно, ездили бы, позвякивая, трамваи.
Откуда он выпал?
Из какого колоссального здания?
Колоссальным зданиям не место в нашем провинциальном краю.
И зачем вообще эти мысли
О каких-то крохотных людях
И их жизнях?
А вот надо же – и присел, и задумался:
Кто чем болеет, у кого несчастливый брак...
Не Ты ли вложил в меня эти мысли?
Не Ты ли напоминаешь мне о том,
Что невидимые души существуют,
И я, невидимый сам для себя, существую всё ж?
Могу ли я попросить, чтобы Ты просто думал обо мне?
Нет,я не буду этого просить.
Я вкладываю кирпич в невидимую огромную колокольню.
Он тёплый, словно буханка хлеба.
Он весит целую тонну.
И я вижу, я вижу: спускается
Белый, как снег, колокольный звон.
До горизонта далеко -
Волна озона,
И дышится легко-легко,
И воздух, тонок,
Щекочет кожу облаков,
Где сонный ветер
Ложится снова на покой
Под звуки лета.
Ушли сомненья, боль и страх,
Судьбы объятья,
И солнце в нежных лепестках
Себе шьёт платье.
И не всегда обвита жизнь
Венком чудесным,
Беда, быть может, сторожит
За дивной песней.
Не прерывай своих молитв,
Когда смятенье
Поддаться панике велит;
И где спасенье?
В дневную погружаясь глубь
Для ожиданья...
Пусть каждый миг нам будет люб
Своим дыханьем...
До горизонта далеко:
Улыбки, грозы
И где-то камни под ногой,
А где-то – росы,
А где-то птичий хоровод
Хвалу шлёт свету
Из шелковистых связок нот
Под звуки лета...
