Папа приходит с работы. Включает телевизор, гремит тарелками, греет суп.
Снимает форму цвета хаки, натягивает брезентовые штаны – больше на два размера, с пятнами от мазута. Из кресла смотрит в телевизор, шумно ест, прихлебывает крепкий чай.
Вспоминает, что полночи думал о том, как сделает полку для обуви. Берет гвозди, стучит два раза, роняет молоток, рассыпает гвозди.
Выпинывает кота из кухни, идет, шаркая подошвами, во двор кормить собаку. Треплет по шее, возвращается домой, сосет трубку.
Хочет починить кран в ванной, ковыряет гаечным ключом, срывает резьбу, сухо ругается.
Идет в комнату, достает из-под кровати хоккейную клюшку, подаренную дочери на день рождения десять лет назад. Трогает шершавое дерево, гладит стертую краску, прижимает к щеке. Дочь уехала в Москву.
Папа пьет водку, морщится, бранит почтовый ящик, думает, что никому не нужен.
Сосед, зараза, пьёт по-чёрному
И перед каждой дверью мочится.
Его жалеют: мол, «учёному»
Осточертело одиночество.
А он с утра кричит: налей ещё,
Жена – шалава, тёща – пьяница,
И матом кроет всех жалеющих,
Пока до рюмки не дотянется.
На всякий оклик – стая нежных букв,
На всякий случай – пауза из птичьих,
Летающих, нетающих созвучий,
Из всяческих «смутившись» и «сверкнув».
А для чего ещё водить пером,
Когда б из-под него не стали биться
Поющая душа июньской птицы
И с сердцем переведавшийся гром?
А для чего ещё ночей не спать,
Глотать упругий ветер над домами,
И кровью знать, и чуткой кожей знать,
Какое солнце сбудется над нами?
19.01.2005г.
Сонет 639
И били… били, силясь подчинить
Меня, коня, своей капризной воле…
Я повод рвал, взвивался вверх от боли…
Мир расползался, как гнилая нить
Лошажий Бог, коль есть Ты, то – увидь
И содрогнись от гнева на престоле:
Бичи до мяса шкуру пропороли…
Но рано из меня верёвки вить!
О, дай мне, Боже, – львиные клыки,
Дай мощь – несокрушимую слоновью:
Я выкуплю свободу малой кровью
И разорву насилия тиски
Нет! Лучше – смерть, чем до скончанья дней
Влачить удел стреноженных коней
Может быть, позже всплакнется,
девичий век переменчив,
нынче же розовый вечер
ластится, льнет под оконце.
Ластится, льнет под оконце,
вьет безмятежные речи,
для необещанной встречи
сердце со словом сомкнется.
Сердце со словом сомкнется,
станет светлее и легче,
колокол медный за речкой
сыплет певучие кольца.
Может быть, позже всплакнется,
позже, когда издалече
голос знакомый беспечно
с девичьим переплетется.
Может быть, позже всплакнется…
Как-то раз мой кореш Костя,
А в народе – Константин,
Выпил пол-литра со злости.
Он всегда бухал один.
И подумал он с улыбкой:
«А не плохо было б мне,
Взяв еще одну бутылку,
Прогуляться при луне!»
Лунный свет струился бледен
И тропою узкой вел.
Костя так и не заметил,
Как на кладбище забрел.
Глядь – земля зашевелилась
На могилке под крестом,
И рука наружу взвилась
С указующим перстом.
Вслед за ней мужик поднялся
Червяками весь покрыт.
Страшным гласом засмеялся
А потом и говорит:
«Чую запах человечий.
Вечно кровь я пить хочу.
Ночью встречу – изувечу.
Душу с телом разлучу».
Незнакомца взглядом смерив,
Костя «Camel» закурил
И спросил: «Ты чё за бредней
Мне мужик наговорил?
Хочешь пить – так кайф в кефире!
Ряженки попей чуток.
Нет напитка лучше в мире,
Чем бодрящий «Бифидок».
Очень йогурты полезны,
Для такого молодца.
У тебя-то, друг любезный,
Не здоровый цвет лица.
Хочешь есть – сырки попробуй,
Что в глазури – лучше нет!»
Но упырь, глядя сурово,
Так сказал ему в ответ:
«Пусть глупец кефир поищет.
Я же крови поищу.
Я ищу другую пищу,
И тебя не отпущу!»
Костя выплюнул чинарик,
А потом, что было сил,
Упыря с ноги ударил
И за горло укусил.
Есть в народе слух ужасный,
Говорят, который год,
С той поры упырь несчастный
В день урочный Костю ждёт.
Уж с утра погода злится,
Ночью буря настаёт,
И Костян к нему стучится
У кладбищенских ворот.
Решили – друг друга уже не тревожить,
решили – не звать, не писать, не звонить,
бесчисленных сущностей больше не множить,
не плакать, не помнить, не ждать, не любить.
Решили – у каждого будет дорога,
вот эта – твоя, а вот эта – моя;
не обсуждай, не касайся, не трогай,
всему обозначили четко края.
Решили, что с каждого будет, довольно;
решили не ждать, чтоб судьба развела;
страшнее, чем боль – ожидание боли,
опасней летящей – в колчане стрела.
Открытая дверь. Нескончаемый вечер.
Октябрь багровеет прожилками дней.
И нечем дышать, и встревожиться – нечем,
сильнее любви – только память о ней.
.
* * *
(На мотив Наргиз Сопромадзе)
Что было, Мари,
Что было...
Юность, любовь была...
Ветер. Зола...
Молва
Хлестала, рвала и била...
Что было, Мари,
Что было...
Стелется семь дорог,
Все –
мимо твоих ворот...
Зеркало потемнело.
Не заскрипит порог –
Вечер твой одинок,
Сердце – заледенело...
И вспоминай до зари
То, что почти забыла...
Что было, Мари ,
Что было...
.
