Arifis - электронный арт-журнал

Он был болен самим собой. В его облике читалась приближающаяся старость. Глаза его выцвели, и уже практически ничего не отражали. Волосы чуть подёрнулись набегающей сединой, да на выпуклый лоб упала сетка едва заметных морщин.  

Он шёл по улице, увешенной многочисленными фонарями. Разноцветные огоньки указывали ему дорогу домой. Это происходило всякий раз, когда он возвращался с работы.  

Изо дня в день, из года в год, он проходил этот путь от начала и до конца. В первые годы своей нехитрой работы, возвращаясь, домой он ещё пытался свернуть с указанного пути. Он шёл окольными путями, запинаясь о коряги и выступающие камни. Его брюки всегда были испачканы свежей землёй и изранены и мокрой зеленью. Но как бы долго он не бродил по неизведанным ранее местам, он всё время находил дорогу к своему Основному пути. 

Когда он стал старше, он уже не пытался куда-либо свернуть. Свежие мысли перестали кружиться в его голове. Они, подобно пожелтевшим листьям, изжеванным беспощадной осенью, упали на землю, но не произросли вновь. Расти было уже нечему: потеряны сокровенные мысли, не стало новых оригинальных Идей. В памяти держалось лишь одно железное слово: ”Никогда!” 

Друзей он растерял ещё в самом начале пути. Кто-то исчез навсегда, кто-то ушёл в завтра, кому-то не хватило сил, чтобы поднять голову и попрощаться. 

Мысль о близких людях была оставлена им как бесполезный груз в тайных мечтах и фантазиях. В тесных уголках его прошлого почти не осталось свободного места, но и это заполненное материей пространство, сплошь зияло чёрными пробоинами, сквозь которые неоновым светом горели надписи: “Нельзя!” 

Он шёл по улице, увешенной круглыми фонарями. Многие из них уже не горели. Вряд ли кто-то разбил эти шарики – они были вечными, и горели до того момента, когда Он ступил на этот путь. Когда-то ему говорили, что они будут гореть и после него, но он не поверил! 

Он уходил всё дальше и дальше. Фонари, по одному, медленно гасли. Пупырчатая луна, склонив ядовито-жёлтую голову набок, укатывалась за горизонт, обнажая белые клыки далёких гор.  

Начинался новый день, а ОН уходил в вечность! 

20.02.2005 г. 

Стёпа шёл впереди демонстрантов. В его руках развевался красный флаг. Казалось, будто тысячи красных кровяных телец в один миг крепко взялись за руки и образовали это кумачовое знамя.  

Демонстрантов было несколько тысяч. Шли молча. Мягкой поступью вышагивали интернациональный гимн. Трата – та – трата – та – пела толпа, скрипя слегка пожелтевшими от времени сапогами. Иногда, кто – то из юнцов пробовал запеть, но его песню быстро обрывали, цыкая и шипя при этом, как стая разъяренных гусей.  

Сразу позади Стёпы шли самые старые демонстранты. Их бороды развевались под лёгким дуновением ветерка. Палки многочисленных тростей и стеков долбили по мостовой с отчаянным усердием. Их одежды уже настолько износились, что едва держались на своих обладателях. Многие из демонстрантов были уже так стары, что их вели под руки. Все вместе они держали огромный плакат, на котором во всю ширину строя, красными буквами, было наспех намалевано: “Мы против!” 

Старики уже не могли кричать. Они лишь шевелили своими выцветшими губами и были похожи на рыб, выброшенных из воды на берег. Все их силы, накопленные в первые десятилетия жизни, были брошены на прошедшие годы демонстраций. В митингах и шествиях прошла вся их жизнь, и им теперь было что вспомнить.  

Позади древних демонстрантов шли самые выносливые. Они уже были в годах. В их головах и бородах пробивалась седина. Над собой они держали транспаранты и лозунги: “Дайте свободу!”, “Хотим волю!”. И всё тот же плакат “Мы против!!!” Они шли, молча, печатая шаг. Их лица были серьёзны и молчаливы. Лишь изредка кто-то из них начинал переговариваться с другом, но потом все замолкали.  

Позади выносливых людей шли совсем молодые, но вмиг повзрослевшие юноши. Они ещё слабо понимали, что они делают на этой демонстрации, в этой толпе. Они шли вперёд, по инерции, влекомые всеобщим потоком.  

В толпе, среди юношей, шли посторонние люди, одетые в униформу мышиного цвета, с надписью на спине «Россия». Они не были демонстрантами. Люди выдавали молодым золотые червонцы. Это происходило на ходу, мельком, почти незаметно для окружающих. Получив деньги, юноши тут же прятали их запазуху, торопливо озираясь по сторонам. Глаза от чего-то разгорались синим огнём с новой, неимоверной силой, а ноздри раздувались. С бодростью в голосе они кричали: «Нет режиму!». 

После юношей в толпе шли не старые ещё женщины-матери. Они вели, держа за руки, своих детей. Мальчики и девочки едва поспевали за своими родителями. Они вряд ли понимали суть происходящих событий, однако покорно шли рядом, не делая никаких попыток освободить потные ладони и выбраться из пёстрой толпы.  

Я стоял на углу дома забытый всеми. Передо мной была одна единственная цель: пробраться на противоположную сторону улицы. Демонстранты шли мимо, не обращая на меня никакого внимания. 

- Главное внутренне уцелеть! – подумал я и, перекрестившись, вошёл в толпу, которая в одно мгновение подхватила меня под руки и понесла. 

Последним, кого я увидел, будучи ещё свободным, был Стёпа, который свернул свой красный флаг и быстрым шагом, поминутно оглядываясь, скрылся в ближайшей подворотне.  

13.11.2005 г.  

Осенним вечером, в пятницу, я собралась в магазин за молоком. Накинула плащ, завязала шнурки на ботинках, открыла дверь из квартиры. 

– Стой! – раздался голос прямо из-под ног. 

Я остановилась и едва не перелетела через голову. На полосатом коврике стояли два существа, каждый размером с котенка. 

– Это что еще за… чудики?! – оторопела я. 

Чудики, казалось, были удивлены не меньше. 

Один сердито смотрел исподлобья. Рыжие волосы всклокочены, клетчатая куртка расстегнута, брючки помяты. 

Другой – точнее, другая – недоуменно улыбалась. На ней было красное пальто, в черных волосах заколки, а на ногах туфельки. Оба курносы, глазасты, и головы у них большие и круглые, как два теннисных мяча. 

Позади стояло несколько маленьких сумок и коричневый чемоданчик. 

– Я – Каляка, она – Маляка, – заговорил рыжий трескучим голосом. – А ты, вообще, кто? И что тут делаешь? 

– Я – Оля. Я тут живу. 

Его напор неприятно поразил меня. 

– Вот и мы тут поживем, – сказал Каляка и по-хозяйски потащил сумки через порог. 

– В смысле?! 

– Иннокентий Петрович просил присмотреть за квартирой, пока он гостит у мамы в Австралии. А мы как раз оттуда, приехали посмотреть, как вы тут вверх ногами живете, – Каляка дотащил сумки почти до середины коридора, остановился и многозначительно добавил: – Иннокентий Петрович, кстати, говорил, что квартира будет пустая. 

– Может, это прислуга? – пожала плечиками Маляка. Голосок у нее был тонкий, сладкий, как молочная карамель. Она обратилась ко мне: – Ты симпатичная. У тебя красивые колготки. Думаю, мы уживемся. 

– Не уживемся!!! – я начала злиться от их нахальства и оттого, что меня назвали прислугой. – Не знаю я никакого Иннокентия Петровича! У меня родители через три дня с соревнований приедут, не хватало им еще вас тут застать. 

Я швырнула сумки и коричневый чемоданчик за порог, схватила чудиков и решительно понесла к двери. 

– А-а-а! – вскрикнула вдруг я от боли и выронила Маляку. – Ты укусила меня! 

– Да, я цапнула тебя за палец, – с достоинством произнесла она, поправляя одежду. 

– Вот что, мы отсюда никуда не уйдем вплоть до выяснения обстоятельств, – затрещал Каляка, выбираясь из моих рук. – Помоги-ка лучше с вещами, и приготовь чего-нибудь съестного, мы проголодались с долгой дороги. И без фокусов, не то искусаем. Как там тебя зовут, Воля? Тебе не подходит это имя. 

– Оля, – обиделась я. – Ладно, уж, давайте свои вещи. 

Мне вовсе не хотелось быть покусанной, поэтому я взяла их одежду, сумки, чемоданчик и понесла в свою комнату.  

Несколько секунд чудики молча разглядывали книжные полки, кораблики на обоях, игрушки, разбросанные по полу. 

Маляка воскликнула: 

– Какая прелесть! – и полезла на тумбочку, к настольному зеркальцу в оправе из розовой пластмассы.  

Повертелась перед ним, причесалась моей зубной щеткой и принялась рыться в кошельке, где лежали заколки, губная помада и стеклянные бусы. Каждую бусину Маляка пробовала на зуб и с негодованием вздыхала: 

– Такая красота просто не может быть безвкусной! 

Мне стало смешно, и я протянула ей леденец «Барбарис», который до худших времен прятала за цветочным горшком на подоконнике. Маляка принялась облизывать конфету, чавкая и причмокивая. 

Каляка первым делом побежал под кровать, и с воплем: «Какой бардак! И тут мы должны жить?!» – выбросил оттуда носок с дырявой пяткой, облезлую новогоднюю игрушку и клубок красных ниток. 

Вылез весь в пыли, чихая и фыркая. 

Маляка, увидев его, схватилась за животик, упала и задрыгала ножками в беззвучном смехе. Каляка насупился, подошел к зеркалу и несколько секунд молча смотрел на свое отражение. Потом фыркнул и захохотал с треском, будто короткое замыкание. 

– Мы, между прочим, проголодались с дороги, – промурлыкала Маляка. – У тебя есть что-нибудь вкусненькое? 

Я в жизни не встречала подобных существ. Неужели это происходит со мной? Меня охватило удивление и внезапная радость, словно тысяча маленьких пальчиков щекотали мне пятки. Я побежала готовить для чудиков бутерброды с сыром и колбасой, не переставая удивляться неожиданному знакомству.