рисунок: AlexDalinsky
На клеенчатой скатерти стояли три маленькие голубые чашки и «ведро в синих горошках» (так называла Маляка мою кружку), в них остывал чай с лимоном. Каляка бегал по столу с ложкой сахарной пудры в руках, ожидая, когда испекутся булки – их аромат наполнил всю квартиру.
– Секретный рецепт! Волшебный рецепт Казандзакиса! – кричал Каляка. – Плюс щепотка корицы и пучок апальтуки!!!
Тетушка, сидя на банке из-под кофе, смотрела в окно и дула на чай, оттопырив пальчик – ей нужно было отдохнуть, прежде чем размышлять об ЭТОМ. Маляка в нетерпении дергала ее за полу бордового халата и просила рассказать о перелете.
– Ах, милая, в этом нет ничего удивительного, – отмахивалась тетушка. – Раньше летали во сне, теперь летают на самолетах.
Я вынула булки из духовки и разложила на столе, Каляка подбегал к каждой и посыпал сахарной пудрой из ложки.
– Осторожней, обожжешься! – вскричала я, но Маляка уже вцепилась в булку и, чихая и фыркая от пудры, принялась быстро-быстро поедать. – Надо же, все слопала... Булка размером почти с тебя!
– Сама всегда удивляюсь, – выдохнула Маляка и развалилась на салфетке пузиком кверху, раскинув ручки-ножки. – Ужасно вкусно!
– Сразу видна рука мастера, – кивнула тетушка, неторопливо отламывая по кусочку и запивая чаем.
Каляка, уплетавший булку за обе щеки, скромно опустил глаза и кивнул в мою сторону:
– Ну, она тоже старалась... Тесто месила... Руки у тебя, конечно, неуклюжие, но что спрашивать с такой громилы? Хорошего повара из тебя никогда не получится. Тесто – оно деликатность любит.
Едва сдерживая смех, я обратилась к тетушке:
– Госпожа Иеремия, расскажите про полет.
– Ах, золотые мои, эта история едва не обернулась ужасной трагедией... Курите? – обратилась она ко мне и вытащила из кармана халата малюсенький портсигар. – Подарок от Ариадны Помпадур. Чистое золото.
– Нет, спасибо. А кто это? – спросила я, дожевывая булку.
Каляка негодующе затопал ногами, Маляка рассмеялась.
– Это величайшая певица всех времен и народов, – снисходительно ответила тетушка и закурила, чиркнув крошечной зажигалкой. – Понимаете, деточка, если вы однажды услышите Помпадур, вы больше не сможете жить, как раньше. Голос ее чист и прозрачен, он разливается вокруг, делая все волшебным и призрачным, и вам хочется плакать, смеяться, кричать и молчать одновременно. Хочется даже залезть на потолок.
– Извините, госпожа Иеремия, но вы меня удивляете, – меня рассердило, что тетушка вдохновенно говорит непонятные вещи, а Каляка с Малякой вздыхают и ахают, прикрыв глаза. – Взрослый человек, а восхищаетесь какой-то ерундой.
Каляка побагровел и со всего размаха грохнул о стол крохотную голубую чашку – она покатилась с отломанной ручкой.
– Тише, тише, – пропела тетушка. – Дорогая, напрасно вы считаете музыку ерундой. Она обладает удивительной силой... Каляка, принеси-ка пластинку. Запись, конечно, не в состоянии передать все, о чем я говорю...
Каляка вкатил в кухню диск, ворча, что после таких слов на месте тетушки он в этом доме ни на секунду бы не остался, бормотал что-то о серебряных колокольчиках.
Я осторожно взяла диск, покрутила в руках – обычная пластинка, никаких надписей – и вставила в проигрыватель. Послышался едва уловимый звон серебряных колокольчиков.
Душную комнату внезапно наполнила прохлада, все вокруг стало призрачно светиться. Стекло посудного шкафа мерцало сиреневым, розовым и бледно-синим, окно стало зеркально-фиолетовым. Все предметы тихонечко запели: фужеры – тонко, хрустально, фарфоровые чашки – сочно, мелодично, табуретки гудели с разной интонацией, а стол издавал отрывистые звуки вроде: «Бом-бом!»
Я словно шла сквозь чудесный зимний лес, не касаясь земли, снег летел сквозь меня. Трогала заиндевевшие деревья, и ветки проходили сквозь пальцы. Я видела туманный диск солнца, там, высоко-высоко, и шла прямо к нему, поднимаясь по воздуху, делая шаг, один за другим.
И вот, когда уже казалось, рука коснулась солнца, наступила тишина, невыносимо захотелось плакать, потому что я вдруг поняла, что сижу на полу своей кухни, и все как всегда. Обычные стаканы, ложки, глупые табуретки, немой стол. Тетушка Иеремия с погасшей сигаретой, застывший на месте Каляка... Маляка на потолке.
– Поняла, – говорю. – Эти серебряные колокольчики и есть голос Ариадны Помпадур, – и полезла на стол, чтобы снять Маляку с потолка. Она съежилась в моих ладонях, хлюпая и шмыгая носом, несчастный мокрый комочек.
– Господи, все течет...Ты уже три ведра наплакала. Вот она, сила музыки.
Маляка улыбнулась, размазала слезы по лицу, спрыгнула на стол и принялась сновать туда-сюда. Чудики ожили, засуетились, и тетушка Иеремия продолжила рассказ:
– Мы с профессором Знайманом поднялись в самолет и заняли места, беседуя о проблеме мутации люпитупиков – вы наверняка слышали о величайшем открытии Знаймана...
– Вы ехали в чемодане? – перебила я и хихикнула. – А то бы весь самолет на уши встал... Представляю, как стюардесса роняет поднос и кружки с чаем, увидев такое существо рядом с нормальным человеком.
– Душечка, надеюсь, вы не считаете себя нормальным человеком? – тетушка явно оскорбилась. – Ведь это легко проверить. Сколько пар глаз у среднего люпитупика?
– Что-то не припомню... – покраснела я. – Кажется, три.
Маляка прыснула, Каляка отвернулся, и через секунду они катались по столу, схватившись за животики от смеха.
– Ну вот, видите, – пожала плечами тетушка. – Так вот, я сидела на соседнем с профессором кресле. Мы беседовали...
Маляка тем временем забралась мне на плечо и шепнула в ухо: «У люпитупиков нет глаз! Это кактусы, такие же, как комбульпики, только цветут раз в двести лет».
– ...как вдруг влетела толпа журналистов. Сразу поднялся шум, сутолока, вспышки фотокамер – в общем, ужас! И она, такая скромная, изящная, одета с великолепным вкусом, все время молчит – бережет голос. Ариадна Помпадур... – значительно произнесла тетушка. – Она благосклонно кивнула мне и прошла к своему месту. Самолет поднялся в воздух, и через полтора часа, когда все пассажиры мирно спали, мне захотелось прогуляться до дамской комнаты. Тогда я и обратила внимание на двух странных людей в черном, стоявших в коридоре. Они говорили о деньгах, о великой певице, и один из них вдруг вынул из-за пазухи... – тетушка Иеремия сделала затяжку, окинула взглядом меня и оторопевших чудиков и выдохнула с клубком дыма: – Пистолет!!!
– Ах! – вскрикнула Маляка. – Как же ты осталась цела, дорогая тетушка?
– К счастью, природа не наградила меня высоким ростом, поэтому я имела возможность спрятаться за огнетушитель.
– Тетушка, вы такая находчивая! – Каляка смахнул слезу восхищения.
– Один из преступников встал в дверях салона и объявил, что самолет захвачен, в заложниках – Ариадна Помпадур. По салону пронесся гул ропота – неужели сама Ариадна?! Я увидела, как профессор Знайман встал и потребовал отпустить певицу, а вместо нее предложил себя. Преступник не захотел и слушать, а только вскричал: «Сидеть, мерзкий старикашка, а то укокошу!» Так и сказал: укокошу!
– Негодяй!!! – в один голос сказали мы с Калякой.
– Я бы откусила ему ухо! – Маляка грозно клацнула зубами.
– Надо было спасти Ариадну и обезвредить преступников. Проявив чудеса ловкости, смекалки и физической силы, я направила струю огнетушителя в бандита, тем самым сбив его с ног, и прыгнула в лицо второму, вцепившись ему прямо в нос. В салоне началась суматоха, пассажиры схватили и связали бандитов. Ариадна Помпадур появилась из дамской комнаты с легкой бледностью на лице и благодарила меня, не щадя своего великолепного голоса. Позже она и подарила мне этот шикарный портсигар, – завершила тетушка Иеремия, закуривая новую сигарету.
– Вы такая смелая! – Каляка даже поклонился из уважения.
Маляка обняла госпожу фон Цвельф, пища, что на ее месте поступила бы так же. Я сомневалась в достоверности истории, но признаться в этом не решилась. Чудики бы возмутились, и Каляка, наверное, неделю бы со мной не разговаривал.
Маляка с тетушкой удалились в комнату для сверхсекретного разговора об ЭТОМ и строго-настрого запретили их беспокоить, когда раздался звонок телефона. Голос из трубки спросил Иеремию фон Цвельф. Я ответила, что она очень занята и не может подойти. Тогда меня просили поздравить ее с вручением медали «За храбрость в самолетах» и сказали, что вечером ей позвонит сама Ариадна Помпадур.
Я обещала передать поздравления и положила трубку, озадачившись.
Иногда мне кажется, что я всё дальше и дальше скатываюсь в пропасть, имя которой …. Жизнь!
С каждым годом, мгновением бытия она засасывает мою сущность в своё болото.
Со всех сторон стекаются вопросы, на которые ты не можешь дать ответ, не имеешь субъективной оценки, рационального познания.
Боже, почему именно Я? Почему это происходит со мной, здесь и сейчас?!
… Иногда мне кажется, что жизнь – это большая игра, в которой мы. … Нет! Не актёры! Мы выполняем роля одежды, сценического образа героев, реквизита всего спектакля. Что–то доселе неведомое руководит нашими действиями и поступками, решениями и судьбами. Мы, по большому счёту, ведомые. Куклы – марионетки, давно позабытые в тёмном углу, среди кучи тряпья и павлиных перьев…
… Иногда мне кажется, что я не ощущаю запаха и вкуса жизни. Она абсолютно пресна и безвкусна. Её можно сравнить с видом из окна будочки станционного смотрителя. А мимо идут и идут, бесконечной чередой поезда, вагоны которых наполнены жизнью.
… Иногда мне кажется, что я устаю жить. Я слышу глухие размеренные удары своего сердца. Оно работает как часы: Тук – Тук – Тук. Тебе всё же придётся его когда-нибудь подводить, иначе подведёт оно.
За окном я слышу тихие шаги осени. Идёт время. Ценные капли его существа стекают в золотой сосуд, под названием Я.
… Иногда мне кажется, что я в этом мире один. Вокруг никого нет: родителей, друзей, соседей, врагов. Я замаринован в банке в собственном соку своих мыслей и душевных порывов. Я – анатомический экспонат, который заспиртован и выставлен на всеобщее обозрение. Меня изучает большой и неведомый МИР. Он пытается познать меня, но чтобы это сделать необходимо, разбить сосуд и вынуть из меня это знание под названием – Жизнь. А это делать строжайше запрещено, иначе … конец. И МИР это знает! Он каждый раз, крадучись, вновь и вновь пробирается к заветному стеллажу и берёт в руки банку.
… Иногда мне кажется, что всё это сон! Это не на самом деле. Это уже было, но не со мной. Мне говорят: “ты будешь Великим!!”, а я в это не верю. Меня убеждают в том, что “… ты создан для того, чтобы Создавать!”, а я говорю, что не знаю даже элементарных вещей.
… Иногда мне приходиться задавать самому себе вопросы: “Почему именно Я? Почему я должен жить по совести?” Ведь большинство живёт по таким законам, где понятие о совести не присутствовало никогда. Почему так не могу жить я? Почему, всякий раз, когда мне необходимо совершить подлость, передо мной возникает этот барьер, имя которому – совесть?! Почему я должен помогать другим людям? Что хорошего в этом добром слове: отзывчивость? Я всегда стремлюсь помогать людям, но они не всегда спешат совершать обратное. У них что, не существует этих понятий? Или, может, они иногда забывают об этом.
Ладно! Бог им судья! Я не должен винить никого, кроме самого себя.
… Иногда мне кажется, что я ошибся дверью. Мне долго не открывали, но я был настойчив и использовал звонок. Когда он сломался, я стучал костяшками пальцев в дубовую дверь. И вот мне, наконец, открыли. Я перешагнул высокий порог и оказался в полутёмной комнате. Дверь за мной закрылась. На какое-то время!
А теперь комната оказывается ещё и полупустой!!!
Электронный арт-журнал ARIFIS Copyright © Arifis, 2005-2024 при перепечатке любых материалов, представленных на сайте, ссылка на arifis.ru обязательна |
webmaster Eldemir ( 0.155) |