Хиромантка
Ожидание страшит,
Расставанья губят,
тут судьба путь завершит,
здесь тебя полюбят.
Сердца линия с умом
Разошлись в пространстве
Выпуклый Венерин холм
Ох, непостоянство.
Жизни линия – в узлах
и в обрывках строчек.
В скрытых веками глазах
грусти многоточья
Дай мне руку! Золоти
страстною любовью
и к ладони припади,
словно к изголовью.
линии подвластны мне
но одна – туманна,
бликом света на окне
исчезает странно.
не могу найти ответ
в следе судьбоносном.
Будешь рядом или нет
Где найти тот остров?
Дайте, дайте мне уехать! – с такими словами,
Я помню, старуха проталкивалась в автобус.
Я был мал и напуган криком. Я жался к маме.
Мы шли детской площадкой между домами.
Казалось, нас провожает истошный голос.
Она уехала. Ей дали, конечно, ей это дали.
Время шло. Годы и впрямь летели.
Я и сам летел, не трогая даже педали,
Но, иногда, останавливаясь, думал: в какой же дали
Блуждает она в своём неприглядном теле?
Детские мысли. Я сам-то давно был взрослым.
И верил в старуху только наполовину.
На какую? На ту, что уехала. Какие ещё вопросы?
Другая, седая, косматая, заплетала на лавке косы,
Плюя в каждого проходящего мимо мужчину.
И снова я вижу мать, и вижу в глазах потерю.
Но я, о многом догадываясь, не смею спросить об этом.
Я знаю: ничто, никогда не исчезнет за этой дверью.
Вдыхаю весенний свет, и вижу, и верю,
И вижу: яблони расцвели, как летом.
В природное макает кисть
И, словно бабочка пыльцу,
Спешит перенести на лист,
Но гаснет в творческом пылу
Живая магия ветвей,
Где вишня розовым цветет,
Где неприметный соловей
Поет, как со стола крадет.
Очень холодно. В камине
запалю дрова.
И… стихов в огонь подкину...
Хорошо! Жива.
Как опять зима лютует,
снегу намело...
Я на фото полюбуюсь…-
вот и отлегло...-
Ах, какой же ты хороший, -
и не верь, не верь,
что капризною порошей
скрыта моя дверь.
Ты не верь, что я забыла.
Знай – люблю и жду!
Верь, что сердце не застыло,
рыбкою во льду.
Помню радости дни,
вдохновения ночи,
глаз любимых огни,
нежность трепетных строчек,
чувств полётность и слов
тех, что к сердцу от сердца...
потрясенье основ
и шаги в неизвестность:
Шаг – и я в небесах!
И блаженства нет выше.
Шаг – «Люблю» ты сказал.
Шаг – «И я тебя. Слышишь?»
Шаг – и падаю вниз,
эта пропасть бездонна!..
Шаг – и губы твои
мне целуют ладони.
Шаг – и таю, как снег
на кострах щёк горящих...
Ускоряют свой бег
стрелки в веке летящем...
Шаг – и вдруг... нет тебя!
Пустота безысходна.
Лишь молчанье в ответ
и... от счастья свобода.
Отожгло... Отболело...
И, с меня, как с куста,
это сладкое тело
и его красота,
эти волосы цвета
обмолоченной ржи,
запах кожи и лета
и заученной лжи...
Твои тонкие губы
прилипали, как мёд.
От любовной простуды
и поныне трясёт,
но уже я поодаль,
и уже я боюсь,
ждать свиданий по году
под взволнованный пульс.
Остывай, дорогая,
Берегись и бери
что, смеясь, догорает
в проигравшем пари.
Отболеет былое
и здоровьем пыша
на своем безлюбовье
затоскует душа,
и завоет по боли,
по разлуке, беде,
что металось в обоих,
но осталось в тебе.
Прощевай, дорогая,
на солёном ветру,
сам в себе догорая,
твои слёзы утру.
Поцелую – и баста!
И скорее на ход, -
не тебе улыбаться,
ну не плакать же хоть!
В невесёлую пору
нашу правду и ложь
ты, как точку опоры,
для другого возьмёшь.
Передам эстафету,
пожелаю ему
я такого же лета
и такую ж саму...
Я любил тебя честно,
да и предал, любя.
Ты – красивая песня.
Я запомнил тебя.
Не смогла у неба выпросить –
Вымолила у дорог…
Из начертанного вымыслом
Быль связала узелок.
Но у счастья, с виду грешного,
Слишком рано вышел срок…
Выбрать меж орлом и решкою
Ты не смог…
Я есть никто. В дорогах своих минувших лет.
Почти двадцать шесть. Тинус среди мертвых имён -
устаревшая фамилия – в дыме твоих сигарет
растворяется для чьих-то лучших времён.
Дорогой, дорогая, за окном очередная весна -
какая-то там по счету, это уже не важно,
только вот окна всё чаще влажные
и солнце бодрее от зимнего сна.
И казалось бы всё у меня хорошо.
Да только вот ни хрена это не так.
Взгляни, снова колючий снег пошёл,
снова холод до костей, снова зима.
Я есть никто. И в этих конвертах на Юг
я пишу сама себе недоставленные письма,
я руками вывожу арабские числа,
в закорючках плаксиво чернила плюют.
А люди всё чаще смотрят назад.
И я не исключение. В окнах закрытых лет
я вижу в своих чайно-темных глазах
усталость, предела которой, похоже, нет.
И я спускаюсь с лестницы. Неужели это правда?
И ты, и те, кто были до, – звонили в другую дверь,
посмотри в моё лицо – оно улыбается, оно радо,
развалины в сердце? ну, так что же теперь.
Когда-нибудь, я знаю, ты проснешься,
и окажется, что тебе снилась я, а никто-то другой,
(и ведь когда-то -
была просто рядом,
а теперь вот -
и не прикоснуться рукой).
Я прожил день жизни.
Я прожил день смерти.
Я слышал как будто-то бы плач.
На склоне в щебеночной злой круговерти
колючий скрипел карагач.
Тот день на века и секунды раздроблен,
мне кажется, будто я пел,
а после с огнем перехваченным воплем
все падал, катился, летел...
Как будто в той дымной завесе секунды
держала судьба про запас,
вставай, командир, умереть нам нетрудно,
но только не здесь, не сейчас.
День жизни, день смерти остались на склоне,
теперь не узнать уже – чьи.
Сбегают и лечат иссохшие корни
живые, живые ручьи.
