Крутятся сизые листья кувшинок
В неосушимой забвения чаше.
Так часовые зубчатки машины
Трутся пока пробуждается спящий.
Он эмбрионом в завесах актиний
Переплывает дрожащие чащи.
В смене встающих активных картинок
Брезжит порою и свет настоящий:
Слипшихся век лепестки не раздвинет,
Ткани тех снов не откинет слепяще.
И чередой наплывают, как льдины,
Лики событий, загадки точащих.
Акт пробужденья копилку расколет.
Груз содержимого в тигле рассвета
Будет расплавом сознания пролит,
Ясно-спокойным в мгновенья ответов.
Прошло немало лет. И, оглянувшись,
я вижу нерожденные стихи.
Быть может, некому
их просто было слушать,
а, может, просто было не до них.
Летела жизнь стремительным экспрессом –
вокзалы, полустанки, города…
Казалось всё, что за горой, за лесом
лежит и ждет упавшая звезда.
Казалось всё, что времени так много,
что всё ещё успею написать!..
Лежит в полях безмолвная дорога,
которую ни вспомнить,
ни назвать…
Весна нагрянула, как шторм,
сирень запенилась прибоем,
проснёшься утром, выпить чтоб,
она лицо тебе умоет.
Её, тягучий и густой,
в любую щель стремится запах.
Я с ним, как прежде, молодой,
но ...уточняю возраст свой
и, исключительно, в стаканах.
Расстаться с этою Зимой,
труднее было мне, чем Осень
подальше сплавить с глаз долой.
Нет, увязалась же за мной
Весна на полном, на серьезе.
Бросай меня! Куда я гож,
топчи сирень, ломая ветки!
Но каждый год одно и то ж,
я словно флорентийский дож
опять в гостях у этой девки...
Она, волнующе свежа,
пришла, и ничего не просит.
Сирень, сирень – её душа!
Такую паву, без гроша,
который год уже матросю!
Я виноват... но мне в вину
поставьте жизнь, а не весну.
Полнится животворящею сомой
Бледная мета безоблачной ночи,
В блёстких чертогах крупы невесомой
Прячет от Солнца бесцветные очи.
Токи пьянящей луны – к прорастанью
Крохотных жизней в клубящемся мире;
Это ли я на зубце мирозданья,
Водный комарик над волжскою ширью?
Если часы на работу погнали,
Кто же тот палочник, чуждый усилью,
Словно уснул в марсианском канале,
Весь запорошенный красною пылью?
Тяжи кальмаров крестом спеленали
Рыбу, скользившую к звёздным глубинам;
Будто икринки, страданьем сигналя,
В чашу упали живые рубины.
Зеркало дышит и пульсом дробимо;
Чудо мерцает, в Граале сокрыто.
Бисер не будет катиться по спинам
Трущихся у нефтяного корыта.
Часта сменяемость в стаде домашнем,
То же случится и с хищником страшным.
Станет живое частицами пашни.
Так и строитель фаллической башни:
Нынче царит в кабинете овальном,
Завтра – опальный, в тревоге анальной.
Позже замрёт под столетий наносом
Идол разбитый с отрубленным носом.
.................................
.................................
А если смерти мне не избежать,
Язык цветных, меняющихся пятен
(Хоть набело записывай в тетрадь)
Становится привычен и понятен.
И с чувством, что пожизненно храним,
Любуясь на простую неизбежность,
Я познаю касанием одним
Сухих ветвей немыслимую нежность.
Полёт пчелы, мерцание дождя,
Как буквы в азбуке, важны и постижимы.
Но лишь свечи во мраке не найдя,
Я не увижу: смерть проходит мимо.
